Я сел, предварительно отставив стул как можно дальше от ее кровати. Так-то оно лучше будет. Что-то я не мог с собой совладать.

— Я тебе сейчас расскажу про Линдси Киф, — сообщил я.

И рассказал ей в подробностях все, что узнал за день.

Она села в кровати, обхватив руками колени: ни дать ни взять, ребенок, у костра в летнем лагере, внимающий леденящей душу истории из жизни призрака. Я все ждал, что она скажет: отлично! Молодец!

А она покачала головой и сказала:

— Иди и выспись как следует. Тебе это необходимо.

— Что ты имеешь в виду?

— Утро вечера мудренее.

— А ты мне тут не указывай. Тоже мне, учитель жизни.

— Ты говоришь, что это версия против Линдси? — уточнила Бонни.

— У нее был мотив. Он хотел ее уволить.

— Ей ничего не стоит нанять адвоката и выпутаться. Или нанять журналиста, а он распустит слух, какая ужасная картина «Звездная ночь» и как ей тяжело было идти на компромисс, приспосабливая свой исключительный талант к бездарному и обреченному на провал сценарию.

— Да брось ты. Слухов вокруг этого фильма уже предостаточно, и все они в основном о том, какая она бездарная и обреченная на провал актриса. Если бы Сай ее уволил, ей бы конец пришел. — Бонни сделала большие глаза, мол, что ты в этом понимаешь? — Прекрати, пожалуйста, делать из меня идиота.

— За кого ты принимаешь Сая? Это же не тридцать девятый год, когда мафиозный киномагнат с большой сигарой в зубах изрекал: «В нашем городе тебе, детка, работы больше не найти» — и пиши пропало. Нет же. Сай был первоклассным продюсером, и это, конечно, немало. А Линдси — кинозвезда. Одна неудачная роль для ее карьеры не помеха.

— Но ты же сама говорила, что ее агент тогда, по телефону, скорее всего убеждал Сая не увольнять Линдси.

— А это у него работа такая. Ну и что из того, что Сай все- таки сказал агенту, дескать, отвали, я ее уже выгнал? Линдси выживет. Слушай, она именно такая и есть, как о ней говорят, — холодная и расчетливая. Я точно тебе говорю: увольнение, конечно, ничего хорошего ей не сулит, но и плохого особенно тоже, это для нее не смертельно. Поэтому какой ей смысл его убивать?

— Ты хочешь сказать, что она очень практична, — сказал я.

— А у тебя есть доказательства обратного?

Я поерзал на стуле. Я хотел убедить ее, перетянуть на свою сторону.

— Понимаешь, мне приходится полагаться на интуицию, и я тебе говорю, ей чего-то не хватает. Красивая, да, но какая-то неполноценная. Недочеловек. И когда Сай от нее отшатнулся, сначала как поклонник актерского таланта, потом как любовник, жених или черт-те что еще, он тем самым отверг идею ее совершенства. А этого она перенести не могла.

— Мне очень жаль, но версия со мной выглядела гораздо убедительнее.

— Видишь ли, ты можешь хоть обчитаться своими глупыми детективными романами, но в убийствах ни бельмеса не смыслишь.

— Каким образом она могла добраться от Ист-Хэмптона до Сэнди Корт совершенно незамеченной?

— Это я узнаю.

— Ну так каким образом?

— А ты что, ее защитник на суде, что ли?!

— И даже если предположить, что она что-то там кумекает в винтовках, умеет держать ее стволом куда надо и догадывается, откуда вылетает пуля, где она достала оружие?

— Дура, в магазине купила.

— Но ведь нужно иметь разрешение, разве нет?

— Записывается имя купившего. Но ведь она могла дать фальшивое имя?

— Ну да, а владелец магазина ее не узнал и не обдулся от счастья, что сама Линдси Киф купила у него малокалиберную винтовку? Да он бы на весь свет об этом раструбил! И до полиции докатилось бы.

— Она — актриса, — настаивал я. — Что же она, явилась туда как есть — блондинкой со знаменитыми сиськами? Она могла переодеться, изменить свою внешность до неузнаваемости, скажем, нацепить шатеновый парик Монтелеоне.

— А где же она прятала винтовку? Под общей с Саем кроватью? Или в кастрюле у миссис Робертсон на кухне?

Я встал.

— У тебя все?

— Не сердись, что я с тобой не согласна. Понимаешь, я в свое время неплохо стреляла. Отец подарил мне первое ружье на двенадцать лет, и я часто ездила охотиться с ним и с братьями. Если бы мне нужно было попасть кому-нибудь в голову с… пятнадцати метров?

— Да.

— Вот, если бы я вдруг решила прикончить Сая, попала бы я в него сразу? Может быть. Потому что, запланировав убийство, я бы для начала поупражнялась в стрельбе. И тогда у меня бы все получилось. Но решить, что кто-нибудь вроде Линдси — которую пару часов обучал стрельбе сексуально озабоченный охотник, — умудрится выпустить в Сая две пули и обе в самую точку… Может, тебе не следует полагаться на интуицию и поменять работу?

Я не пожелал ей спокойной ночи. Я ничего ей не сказал. Я вышел из комнаты.

17

Вот почему я был уверен, что не усну этой ночью: накануне я выпил, наверное, целую бочку кофе.

И еще меня мучили страхи, связанные с Бонни. Страх номер один: версия против нее развалилась, но розовощекий плешивый и аккуратный помощник окружного прокурора, напоминающий мне гибрид свиньи с куклуксклановцем, запросто может вынести решение о привлечении ее к уголовной ответственности и осудить. Страх номер два: Бонни, уверенная в своей невиновности (или виновности), ночью сбежит из моего дома, и мы больше никогда не увидимся. Страх номер три: она прокрадется в мою комнату, и мне придется ее выгнать. Страх номер четыре: зная, что я не смогу ее выгнать, она прокрадется в мою комнату, проведет со мной ночь и, умело используя свою власть надо мной, убедит меня в виновности кого-либо другого — неважно кого. Страх номер пять: Бонни Бернстайн Спенсер действительно совершила это убийство, потому что она жестокий и рациональный человек. Потому что эта баба с открытой улыбкой — и в самом деле гениальный преступник, мыслящий на десять шагов вперед самого сообразительного следователя. Страх номер шесть: Бонни и есть такая, какой кажется — добрый, умный и достойный человек. И если мне удастся доказать ее невиновность, она проживет остаток жизни в полном одиночестве, и никто и никогда ее больше не полюбит.

А еще я не мог заснуть, оттого что у меня першило в горле и я не мог отделаться от воспоминаний о том, как это легко устранимо при помощи всего одной баночки холодного терпкого пива.

Не мог я заснуть и потому, что чувствовал: это дело стало решающим, поворотным моментом в моей жизни. То ли потому, что преступление совершено в моих родных местах, на благословенной Южной Стрелке. То ли потому, что так уж совпало, что жертва и я, двое из всех живущих на земле мужчин, использовали (или были использованы) одну и ту же женщину. То ли я боялся уронить фамильную честь семьи Бреди, оставив это преступление нераскрытым. То ли чувство долга заставляло меня оказать Саю посмертную услугу в благодарность за все хорошее, что он сделал для моего брата. А может, сон не шел ко мне, потому что это было последнее расследование убийства, которое я проводил как холостяк, предвкушающий узы супружества. Очень скоро мне предстоят приятные хлопоты. Выбрать мебель. Установить кондиционер в комнате. Разжечь во дворике барбекю, чтобы изжарить филе рыбы-меч и угостить сестру Мэри, директора школы, где работает Линн. Сыграть в бейсбол с нашим будущим малышом-бейсболистом.

Какой уж тут сон! Я не мог даже расслабиться. Кофе плескался у меня в желудке, меня подташнивало, я пребывал в смятении и страхе, словно мальчик в утлом суденышке в бурном море, потерявший из виду берег. Я лежал в кровати, предаваясь мучительным размышлениям: оставить ли дверь в спальню как она есть, полуоткрытой, чтобы услышать, если Бонни соберется удрать, или закрыть ее на замок, лишив себя возможности различить в дверном проеме неясный силуэт, шепчущий: «Ты не спишь?»

Я попытался улечься поудобнее, чтобы кофе в желудке успокоился. Но в результате так запутался в простыне, что пришлось встать и перестелить постель. Я снова лег и уставился в потолок. Мой внутренний двигатель не желал останавливать свой ход.

Был и другой повод для бессонницы: я что-то проворонил в недрах дела Сая Спенсера — не заметил или не разгадал чего-то очень важного.

В тишине я слышал собственное дыхание, частое, неровное. О Господи, что ж мне так паршиво? Шея и левое плечо горели, как будто меня кто-то избил. В висках пульсировала кровь. Я попытался припомнить технику расслабления, которой меня учили в «Саут Оукс», но намертво забыл, то ли вдыхать нужно через нос, а выдыхать через рот, то ли наоборот.

Внезапно резкая боль сковала мне правое плечо. Сердце запрыгало, как птенец. Я положил руку на грудь: кожа покрылась испариной. Тошнота все не проходила. Может, у меня что-то с сердцем? Или это от переутомления?

Нет, скорее всего, меня уже хватил апоплексический удар. Я помассировал плечо. Боль слегка утихла, но мышцы словно одеревенели. Господи, неужто и вправду удар? Я подумал: вот наберусь мужества позвать Бонни, ан уже поздно будет. Мне только и останется, что пускать пузыри и мяукать.

Но вместо того, чтобы впасть в кому, я провалился в глубокий сон без сновидений. Проснувшись, я подумал: ядрицкая сила, кажется, я продрых целые сутки. Приподнявшись на локте, я взглянул на зеленое мерцание часов: три сорок шесть.

Я проделал ритуал, который должен был помочь мне снова заснуть. Перевернул подушку другой стороной, взбил ее, встряхнул простыню, повернул часы спиной к себе, чтобы не видеть их победоносного мерцания Изумрудного Города. Черта с два: ни в одном глазу.

Я понял, что меня разбудило. Я хотел Бонни.


Лунный свет обтекал закругления теней, и белые стены «ананасной» комнаты мерцали. Я услышал ритмичное постукивание: это шлепал по полу собачий хвост, аплодируя неожиданному визиту. Бонни приподнялась на мгновение, но радостное постукивание хвоста, очевидно, было для нее привычным ночным звуком. Она свернулась калачиком и вскоре задышала ровно и покойно.

Что ж, можно уходить. Раз плюнуть. Ничего соблазнительного моему взору не предстало: ни голой руки, распростертой на постели, ни обнаженной ноги, ни изгиба крутого бедра.

Но на стуле рядом с кроватью был аккуратно сложен спортивный костюм, одолженный мною, а рядом, на полу, валялась ее розовая футболка. И что-то маленькое, белое, кружевное — ее трусики. Это меня и подкосило. Я сел на край кровати, поцеловал ее волосы и шепотом позвал по имени. Она подняла голову, открыла глаза. Не стала часто-часто моргать, не стала сонным голосом спрашивать: «Ой, где это я?» Она знала.

— Чего тебе надо?

— Я в гости пришел. — Я улыбнулся, изобразив, надеюсь, нечто вроде улыбочки «кому-какое-дело». Не сработало. Она не улыбнулась в ответ. Я откинул одеяло. Она лежала совершенно голая.

— Вот видишь, ты знала, что я приду. Ты специально для меня разделась.

Я лег рядом с ней. В свете луны узкие полоски белой кожи, там, где раздельный купальник защитил кожу от загара, смотрелись как перламутровые.

— Хозяева обязаны развлекать гостей.

Я поцеловал ее в щеку, в губы, в демаркационную линию между белыми грудями и грудной клеткой. Я прикасался к ней осторожно: видишь, я не собираюсь рвать тебя на части. Я умею быть нежным и ласковым. Стильным. Искусным.

Бонни не выгнула шею, не зашептала страстно: как чудесно. Она отвела волосы с моего лба, с висков. Это был очень трогательный жест, такой нежный, что я потерял голову. Я перестал целовать ее лицо и потянулся к руке, но она руку отдернула.

— Скажи мне, — прошептала она. — То, что ты пришел в гости, что-то означает?

Прямой вопрос, бесхитростный взгляд. Я хочу знать правду, сказали ее глаза. Ох, ерунда все это: я знал, что могу ответить ей все что угодно. Она ведь такая доверчивая.

— Или это… только на одну ночь?

Она сама выбрала этот мучительный путь. Могла ведь притвориться, что для нее это не так уж важно. Так и шла по жизни с плакатом, на котором крупными красными буквами было начертано: «Хочет от жизни многого, но страшно ранима». Что я мог ей сказать?

— Только на одну ночь, Бонни.

Мы лежали рядом, очень близко друг к другу. Стоило одному из нас глубоко вздохнуть, и наши тела соприкоснулись бы.

— Опять одна ночь? И это все, что у нас будет?

Я закрыл глаза, потому что почувствовал, как подступают слезы:

— Да.

— А ты мне больше ничего не можешь обещать?

— Нет.

— И тебе все равно, что я тебя люблю?

— Все равно.