Если б это все было кино, самое время дать кадр, как она удаляется все дальше и дальше, превращаясь в светлую точку. А потом совсем исчезает.

— Скажи мне, у кого действительно были причины убивать Сая?

— У тебя.

— Еще у кого?

— У Линдси.

— Я уже высказала свои соображения.

— А я положил с прибором на твои соображения, — сказал я. — Она в списке подозреваемых.

— Кто-нибудь еще? — Один тип, вложивший деньги в «Звездную ночь» — из бывших знакомцев Сая по колбасному производству.

— Который?

— Микки Ло Трильо.

— Толстяк Микки? — Бонни так и просияла, услышав это имя. Она даже забыла о том, что мы друг другу чужие. — Обожаю Толстяка Микки.

— Обожаешь? Так ведь он же бяка. Мафия.

— Знаю. Пусть бяка, но он такой славный. То есть ко мне хорошо относится.

— В смысле?

— Он знал, что я писатель, и потому был убежден, что я не имею ни малейшего понятия о том, как устроена жизнь. Он пытался оберегать меня от мира. Спрашивал: «Сай с тобой хорошо обращается?» Я имела обыкновение поймать попутку и куда-нибудь отправиться проветриться, довольно далеко, и Микки это очень не нравилось. Совсем не нравилось. Он все пел Саю, что муж не должен позволять жене делать такие вещи. Но когда он убедился, что Саю меня не остановить, он купил мне карту и пометил красными крестиками все опасные районы. Да, еще называл меня «Бонита». Почему-то он решил, что я настоящая леди, и полагал мое нынешнее имя неподобающим для леди. Когда узнал, что мы разводимся и я не претендую на алименты, он позвонил мне и дал совет. Я ужасно удивилась тому, что он сказал.

— А что он тебе сказал?

— Он сказал, что мое поведение достойно восхищения, но жизнь — далеко не кино. Жизнь есть жизнь, «а в настоящей жизни, Бонита, леди из общества, которых бросают мужья, берут хороших адвокатов». Понимаешь, Микки был Саю другом, ему бы проявить лояльность к Саю. Но он благоволил ко мне и даже нашел мне юриста по бракоразводным процессам. И все только потому, что я ему нравилась. И он мне нравился. В смысле, он — человек. А те, с кем я познакомилась в Нью-Йорке… их мог вырубить любой коротышка метрдотель с гнилыми зубами и шерстью на носу, — посадив их не за тот столик. Но к Микки это не относится. Он, безусловно, бяка, но он настоящий человек.

— Ты с ним виделась со времени развода, разговаривала по телефону?

— Нет.

— Сай тебе говорил, что Микки вложил деньги в «Звездную ночь»?

— Угу. — Она произнесла это легкомысленно, развязно, как будто я спросил ее, хочет ли она кетчупа к гамбургеру.

Но ведь в прошлый раз, когда я спросил ее о предыдущих инвесторах Сая, она навешала мне какой-то лапши на уши, как Сай обижался на «ребят». Да еще призналась, будто не знает, кто они. Я взорвался:

— Я тебя спрашивал, знаешь ли ты друзей Сая по колбасному бизнесу, черт тебя подери, и ты мне сказала…

— А ты не ори.

— Я не ору!

Я двинул кулаком по тумбочке. Там у меня стояло блюдечко для мелочи, и один из десятицентовиков покатился на пол.

— Я просто громко говорю, — я подождал, когда смогу управляться со своим голосом. — Скажи мне, Бонита, ты что, все время врешь?

— Я тебе не говорила про Микки, потому что у него в прошлом была куча неприятностей с полицией.

— Тебе не кажется, что тому были реальные основания?

— Ой, прекрати. Разумеется, не без того. Он преступник. Я же не говорю, что обманываюсь на его счет только потому, что он носит мешковатые брюки и пиджаки до колен и говорит как Марлон Брандо в «Крестном отце». Он достоин морального осуждения, но он же не виновен в убийстве Сая. Если бы я рассказала тебе о его вложениях в «Звездную ночь», у него могли бы возникнуть неприятности, а я уверена, что Сая он не убивал.

— Почему? Потому что его убила ты?

— Угу.

— Послушай, детка, почему бы тебе не сделать Микки одно одолжение? Признайся: «Сай заставил меня избавиться от ребенка, он обманывал, он дал мне коленом под зад, он испортил мне фаллопиевы трубы…» — Никакой реакции. С таким же успехом я мог цитировать таблицу умножения. — «… и бросил меня, как горячую картошку. Потом он вернулся и поставил все с ног на голову. Он меня никогда не любил. Он просто меня использовал. Снова и снова. Что я имею в результате? Я не молодею, я одинока, я неудачница. Поэтому я взяла свою винтовку калибра 5,6, привезенную из Юты, из магазина моего папаши, и застрелила эту сволочь». Вот тогда у Микки будет настоящее алиби.

— Прекрати трепаться, — приказала она. — Напряги мозги. Разве убийство Сая похоже на мафиозные расправы?

Оно не было похоже, но я только и смог, что пожать плечами.

— Это не мог быть Микки Ло Трильо. Сай не допустил бы, чтобы Большой Босс обиделся: он его боялся.

— А я думал, что они с Микки дружили.

— Они и дружили. Вроде того. Понимаешь, Сай как космополит балдел от знакомства с человеком, который запросто травил байки про Джимми Нунца, сбросившего Тони Томато и его «линкольн континенталь» в Ист-Ривер — проверить, умеют ли они плавать. А Сай-бизнесмен… Ну, иметь такого друга детства, как Микки, для Сая было большим подспорьем в бизнесе. А Сай-невротик побаивался общения с человеком, который всегда носит с собой оружие и может приказать своим людям шантажировать или убивать. Сай опасался не только реального насилия, но и возможного. Он страдал крайней степенью невротизма, свойственного жителям больших городов: он даже не способен был разграничить угрозу и собственно акцию. Так что совершенно неважно, как там обстояли дела, Сай всегда с Микки считался. К примеру, когда мы ходили ужинать с Микки, его женой и любовницей, Сай, который был величайшим в мире привередой и головной болью для любого ресторана, покорно позволял Микки выбирать меню. Он готов был есть даже гадость, отдаленно напоминающую карася или топленый свиной жир в маринаде, только потому, что Микки сказал: «Ешь, Сай, ешь, тебе понравится». Так что поверь мне: если бы Микки огорчился, что его инвестиции скисли, Сай бы вытащил бумажник и отдал Микки долг, не сходя с места. В двойном размере.

— Не забывай, мы говорим о миллионных вложениях.

— А для Сая это не было бы проблемой. Его состояние насчитывало около десяти-пятнадцати миллионов долларов.

Я покачал головой:

— Сорок пять лимонов.

У Бонни вид был совершенно ошеломленным.

— Такой лакомый кусок от тебя уплыл.

Но это ее, по-моему, не волновало.

— А кто унаследует его деньги? — спросила она. — Родители-то у него умерли. Оба.

— Никто. Он научреждал каких-то там благотворительных фондов. В поддержку искусства.

Бонни вылезла из постели, легла на пол, лицом к полу, и начала отжиматься, тихонько считая себе под нос. После сорока пяти отжиманий она сказала:

— Дурацкий у тебя список подозреваемых.

По-моему, она даже не запыхалась.

— Ну ясно, тебя он не устраивает. Ты тоже в этом списке.

Может, у нас с ней и были общие интересы, но мне хотелось бы, чтобы это было моим частным бизнесом. К тому же она отжалась уже шестьдесят раз, а это было больше, чем был способен сделать я, и, по-моему, она не собиралась останавливаться на достигнутом. Я решил, что не обязан присутствовать при ее сотом отжимании.

Я пошел в кухню и позвонил Ляжки, попросив проследить за Микки. У меня оставалась пара нерешенных вопросов.

Потом я разбудил Джерми и попросил назвать тех, кто играл с Линдси в ее африканском скакательно-стрелятельном фильме «Трансвааль», и как можно скорее. Он заявил, что голос у меня поживее. Я сказал, что я и сам поживее. Он сказал, что он днем проезжал по Бриджхэмптону, и просил заехать за ним на уик-энд, если получится. Он возьмет с собой свою жену. Я сказал, что попробую. Ему только что принесли копию прекрасно сделанного видео про Ди Маджио [39], которая еще даже не вышла в тираж. Он ее с собой захватил.

Я позвонил Робби. Как сообщила Конопатое Декольте, он ушел на работу много часов тому назад. Что, скорее всего, означает, что он только что открыл дверь гаража. Я перезвонил Ляжки. Он сказал, что сидит в офисе с полседьмого, ничего про Робби не слышал и самого его не видел.

Потом я позвонил агенту Линдси, Эдди Померанцу, в его дом в Ист-Хэмптоне. Я сказал, что заеду через час. Он заявил: сегодня не выйдет, у меня весь уик-энд очень плотно расписан. А я сказал: тогда пусть ваш юрист позвонит мне в течение ближайших десяти минут. А он ответил: ладно, увидимся через час.

Я позвонил Линн. Она сказала, что думает обо мне, а я сказал, что думаю о ней. Она собиралась большую часть дня пробыть дома, просматривая результаты психологических тестов своих новых учеников. Я пообещал заскочить к ней, но пусть она специально меня не ждет. Она сказала, что не будет, но была бы рада, если бы у меня нашлась для нее минутка.

Я подумал: у меня будет жена и дети. Я буду счастлив. И всю оставшуюся жизнь мне предстоит томиться по Бонни.

Когда я вернулся в спальню, Бонни снова сидела на кровати, сложив ноги по-турецки, и вела диалог со своими ступнями. Она не подняла головы.

— Слушай, — сказал я, — я хотел извиниться. Когда я допытывался про Сая, я сказал о…

— Моем бесплодии.

— Да. Ты знаешь, что я грубиян. Это было непристойно.

— Ну в общем-то, это не было непристойно. Скорее жестоко.

— Извини.

— Ладно, — обратилась она к своим мило выгнутым ступням, — чего уж там, давай-ка вернемся к нашим баранам. Какие еще теории ты заготовил? Может, какие-то идеи по ходу дела?

— Например?

— Я размышляла о Сае. Помнишь, я говорила тебе, что он не выглядел обеспокоенным или огорченным, ничего такого. Но с другой стороны, он был какой-то сам не свой. — Она помолчала. — Я, правда, не очень свободно могу беседовать о сексе, но в последний раз, когда мы этим занимались… он будто бы где-то витал. То есть по части физиологической все было прекрасно, хотя само по себе это не имеет значения. Но все эти мужские устройства, как мне показалось, не были подсоединены к его мозгам. И дело не в том, что он эмоционально на мне сосредоточился. А он всегда старался настроиться на женщину, с которой занимается любовью, и максимально ее удовлетворить. И для него это оказывалось важнее, чем просто физиологический акт. А тут вдруг он делал все словно машинально. Вот у него выдалось незапланированное свободное время, потому что он поменял время вылета, он позвонил мне, и я пришла. Но когда я явилась, он выглядел как актер, который все по роли делает — ходит, разговаривает, — но сама роль его совершенно не трогает. Он делал то, что должен был делать, но его ум блуждал где-то в другом месте.

— До этого он никогда себя так не вел?

Она покачала головой.

— Нет. Но знаешь, ничего более конкретного я сказать тебе не могу. Просто я, как женщина или как бывшая жена, это почувствовала. Что он был будто бы не со мной.

— Я не хотел бы обижать тебя, но, может, он просто охладел к тебе?

— Нет, он бы меня тогда не позвал. Если он просто хотел бы трахнуться с кем-то, поразвлекаться, он бы пошел к Линдси, в ее трейлер. Или нашел бы кого-нибудь еще. Не забывай: Сай был неженатым, очень богатым, гетеросексуальным кинопродюсером. С незаурядным интеллектом и хорошей фигурой. Женщины считали его необыкновенно привлекательным. Но в тот день он выбрал меня.

— Но почему? Я не издеваюсь, я знаю, почему бы я выбрал тебя. А почему он выбрал?

— А это очень комфортно. Со мной он мог позволить себе быть самим собой. Ну, настолько самим собой, насколько Сай вообще был способен. Я не могу сказать, что он просто хотел со мной поразвлечься, потому что слишком серьезно себя воспринимал, чтобы расслабиться и подурачиться. Но иногда он любил со мной прогуляться, посмотреть на птиц, это ведь так отличалось от его обычной жизни. А еще он любил сидеть во дворике, пить минералку и сплетничать. И заниматься сексом тоже было очень приятно. — Я ждал, что она скажет, что это даже отдаленно не напоминает того, что я испытала с тобой, Стивен. Ах, Стивен, какое красивое имя. Она сказала: — Мы с Саем знали, как доставить друг другу удовольствие.

— Рад за вас.

«Ах ты шлюха», — подумал я и задохнулся от злости. Я зашел в кладовку и повязал галстук, один из тех, что подарил мне Истон как-то на Рождество, лет пять назад. Ясное дело, очень приличный галстук: в красно-голубые и бледно-желтые полоски.

По-моему, Бонни ничего не заметила.

— Я знаю, что тебе уже нужно идти, но задумайся на секунду. С твоей, профессиональной, точки зрения: может, кто-нибудь из тех, с кем ты беседовал, сказал что-нибудь такое, что подтвердило бы мои наблюдения? Может, в нем действительно произошла какая-то перемена?