Но я не мог рисковать и звонить из дома. Кто-нибудь из отдела — к примеру, Робби, — запросто мог поставить телефон Гидеона на нелегальное прослушивание, надеясь, что Бонни туда позвонит. Поэтому перед тем как отправиться к Померанцу, я притормозил у магазинчика самообслуживания на бензоколонке. Он назывался «Скопидом-Т-бензин», туда заглядывали исключительно местные, поскольку для любого нью-йоркера сама идея торговли бензином от имени компании, не известной в Нью-Йорке, пропагандирующей скопидомство как принцип и луковые чипсы как закуску, казалась ниже человеческого достоинства. Местечко это находилось возле одной из затерянных дорог, ведущих на север. Я воспользовался телефоном-автоматом.

Трубку взял дружок Гидеона. У него был мощный и сладкий баритон южанина — того и гляди возглаголет: «Веруете ли вы в Спасителя нашего Иисуса Христа?» Я сообщил, что звоню по поводу Бонни Спенсер, и Гидеон немедленно взял трубку.

— С вашей подругой Бонни все в порядке, — сказал я, старательно искажая свой голос, то есть гнусавя как Дядюшка Скрудж. — Она просто решила, что ей рановато под арест.

Гидеон не спросил, кто это звонит. Он знал.

— Я переживаю за нее, — медленно проговорил он. — Мне было бы легче, если бы я знал, что…

— Что с ней все нормально? Она просила передать вам, что лучшая роль Гарри Купера — в «Вестернере».

Просто невероятно, как я согласился передать это наиглупейшее из сообщений.

— Пора закругляться. Сегодня она вам позвонит.


Оранжевая рубашка тесно облегала торс Эдди Померанца, на брюхе болтался крошечный плейер, на оранжевом шнурке подрагивали очки для чтения с половинными стеклами. Рубашка была выпущена поверх бермуд цвета хаки.

Мы стояли в гостиной, где вся задняя стена была целиком стеклянной. Дом Эдди расположился на вершине утеса, с видом на яркое, отсвечивающее белым море, в котором покачивались парусники Северо-Западной гавани. Невероятно прекрасный вид.

— Мы ведь все с вами обсудили в тот же вечер, сразу после убийства, — сказал он. — Помните? Мы говорили о портрете Линдси, опубликованном в «ЮЭсЭй тудей» и ею не одобренном.

Стараясь показать, как он еле сдерживается, Эдди надул щеки и с силой выпустил воздух. Я, в свою очередь, тоже старался не взорваться, хотя было ясно, что он врет как сивый мерин.

— Из-за вашего визита мне пришлось отменить деловой завтрак, — пожаловался он. — Не понимаю, что вам от меня нужно.

Он нервно посмотрел на громадный, стальной с золотом, циферблат своих часов.

Я достал наручники — стальные, но без золота — и помахал ими перед его носом.

— Мне от вас ничего не нужно, мистер Померанц. Я пришел взять вас под стражу. Раздел четыре девяносто два Уголовного кодекса штата Нью-Йорк. — (Это я на ходу сочинил!) — Чинение препятствий уголовному расследованию. Плюс — раздел одиннадцать тридцать восемь, подраздел А: содействие и подстрекательство…

Можно было не продолжать. Он попятился и с шумом рухнул на диван. По-моему, его заворожил блеск наручников. Я убрал их от греха в карман. Он взвизгнул:

— Разве я сейчас сказал что-то противоречащее тому, что говорил на прошлой неделе…

Губы его продолжали шевелиться, но предложения он закончить не смог.

Мне совершенно не хотелось, чтобы его хватил удар. При дневном свете было видно, что ему хорошо за семьдесят. Подозреваю, что, произойди наша с ним встреча несколькими годами раньше, я бы с ним намучился, он наверняка был малым не робкого десятка. Но сейчас передо мной сидел пожилой, усталый, не очень здоровый человек. И я решил, что запугивать его — подло.

— Окажите мне содействие, и дело с концом.

— Я и оказываю.

Диван был накрыт тканью, отдаленно напоминающей парус, в широкие красно-голубые полоски. На этом фоне оранжевая рубашка Эдди смотрелась кошмарным пятном.

— Расскажите о том телефонном разговоре, — сказал я. — Кто кому позвонил: вы — Саю или он вам?

— Я ему.

— С какой целью?

— У него возникли проблемы с некоторыми аспектами роли Линдси.

— Я был бы вам признателен, если бы вы не полоскали мне мозги, мистер Померанц.

— Сай собирался в Калифорнию, хотел обсудить передачу роли Линдси. Мне показалось, что он вполне готов отправить три недели съемок коту под хвост и нанять новую исполнительницу главной роли.

— А в чем заключалась ваша задача?

— Я пытался его остановить. — Вам это удалось?

— Не знаю. Он хотел избавиться от Линдси. Мне показалось, что он настроен более чем решительно. — Померанц затеребил шнурок от очков. — Я пытался уговорить его хотя бы позвонить мне после встречи с этими актрисами — расставить точки над «i». Тогда-то его и застрелили.

— Два выстрела?

— Да.

— Вы уверены?

— Да. Уж я-то знаю, как звучат выстрелы. Я воевал. Битва при Бульже [40]. — Я уважительно кивнул. — Получил ранение. Смотреть страшно было. Скелет. Попади пуля на десять сантиметров ниже, прямо бы в сердце. Так что я в оружии понимаю. И я слышал именно два выстрела.

— Вы много звоните по работе?

— Конечно. В основном вся моя работа — сидеть на телефоне.

— У вас, наверное, хороший слух.

— Не жалуюсь.

— А вот если кто-нибудь отвечал невпопад или внезапно повел себя не так, как обычно, вы обратили бы на это внимание?

Померанц понял меня с полуслова.

— Да. И ничто не свидетельствовало о том, что в поле зрения Сая попал человек с винтовкой в руках. Или что он услышал подозрительные звуки. Но позвольте, разве он не был застрелен в спину?

— Да, но если убийца был человеком ему знакомым, он мог заметить его угловым зрением, узнать и отвернуться. Я к тому, что вы могли услышать что-нибудь вроде «Привет, Джо» или «Салют, Мэри» в начале вашей беседы.

— Ничего такого, — сказал Померанц.

— И никаких пауз в разговоре? Никаких вздохов?

— Ничего. Пиф-паф — и тишина.

Он протер очки краешком рубашки.

— Теперь давайте поговорим о Линдси. Начистоту. Знала ли она, насколько плохо складываются ее отношения с Саем и что он созрел для того, чтобы ее выставить?

— Да.

— А вы знали, что она спит с Виктором Сантаной?

— Да. Я в этом бизнесе уже пятьдесят два года и знаете, что я понял? Я всех этих людей ненавижу. Даже самые умные из них — идиоты. Идиоты и эгоисты. Им кажется, что они могут поступать как им вздумается, и им плевать на последствия.

— Но ведь с таким человеком, как Сай, не поступают как вздумается?

— Не поступают.

— Так вы полагаете, Сай знал, что она ему изменяет?

— Да.

— Почему вы так думаете?

— Он сам мне сказал. Я уговаривал его оставить ее на главной роли, а он сказал: «Я не могу этого сделать, Эдди. Ты же бывал на просмотрах. У нее ничего не получается». И усмехнулся своей холодной усмешкой. А усмешка у него, как у ледокола, когда он раскалывает лед. А потом он добавил: «Извини, у нее, конечно, все получается, но только в трейлере у Сантаны».

— Как по-вашему, если бы какую-либо из лос-анджелесских актрис устроили условия контракта, означало бы это, что для Линдси все кончено?

— В конечном счете?

— В конечном счете.

— Само собой, все кончено, вот только это бы ему дорого стоило. Даже если б Сай смог нанять актрису подешевле, он потерял бы почти три миллиона — жалованье плюс пересъемки с самого начала. И ему не удалось бы привлечь средства со стороны, поскольку и так добился максимального финансирования. Следовательно, если только он не вознамерился поставить на кон две целых семьдесят пять сотых миллиона собственных денег ради того, чтобы избавиться от Линдси, — она бы осталась.

— А он мог поставить на кон такие деньги?

— Подозреваю, он обдумывал такой вариант. Но с Саем я имею дело уже десять лет. Я его знаю. Я знаю, какой он скряга. Видите ли, фильм вышел бы дерьмовым, но в итоге над титулом фильма красовались бы имена Ника Монтелеоне и Линдси Киф.

— А Линдси тоже об этом знала?

— Я сказал ей.

— Она вам поверила?

— Не знаю. Она боялась.

— Чего?

— Сая Спенсера.


Не могу сказать, что Линн задохнулась от восторга, когда открывала мне дверь, но вид у нее был довольный. Она остановилась на пороге. Прекрасные темно-рыжие волосы распущены по плечам. Шелковая белая блузка и мини-юбка в крапинку. Только через минуту я сообразил: она ждет, пока я ее поцелую. Я исполнил ее желание. После этого она впустила меня в дом.

В доме царило воскресное безмолвие. Джуди и Мэдди, ее соседки по квартире, были на работе, и Линн разбросала свои папки на журнальном столике в гостиной. Вернее, не разбросала. Я подивился тому, насколько безукоризненны стопки этих папок. Ручки и цветные фломастеры разложены параллельно друг другу, на равном друг от друга расстоянии и в строгом отдалении от закругленных краев столика — так, что если они покатятся вниз, она успеет не дать им свалиться на пол.

— Ты наш человек, — улыбнулся я. — В 2013 году, когда я буду искать свои документы по налогообложению, ты найдешь их за три секунды.

— Ты не находишь, что я чересчур аккуратна? — спросила Линн.

Я сел на стул. Она примостилась рядом.

— Джуди утверждает, что я чересчур аккуратна. Только потому, что я всегда снимаю туфли и ставлю их рядышком, носочек к носочку. Она говорит: вот если бы ты просто швырнула туфли в кладовку, ты была бы более творческой личностью.

— А ты смотри на вещи проще. Ни ты, ни я наверняка никогда не напишем «Гамлета», но зато мы никогда не затеряем банковские счета и не забудем ребенка на улице. Это уж точно.

— Именно. — Она улыбнулась. — Расскажи, как движется следствие.

— Движется помаленьку, — сказал я.

— Хорошо. На вас, наверное, давит общественность.

— Давит.

Я огляделся вокруг. Гостиная была уставлена разномастной мебелью. Кожаные стулья не сочетались с полосатыми. Журнальный столик пятидесятых годов, массивный металлический торшер, репродукция с цветами — все эти вещи три хорошенькие двадцатилетние девушки привезли из дома. Скоро эти три девицы обставят свои уютные квартирки хорошей мебелью, устелют полы хорошими коврами, и произойдет это до того, как им стукнет по тридцать.

— И что за класс будет у тебя в сентябре?

— Надеюсь, это будет нечто любопытное. Жду не дождусь. У тебя есть время вместе со мной просмотреть список учеников?

— Уложишься в две минуты?

Линн прижалась ко мне:

— И это все, чем ты располагаешь?

— Прости.

— Так что, ты не думал насчет фаршированных цыплячьих грудок?

Я просунул ладонь за ворот ее блузки, под лифчик.

— Какие же это цыплячьи грудки?!

— Ты знаешь, о чем я!

Я улыбнулся и вытащил руку.

Я совершенно ее не хотел.

— Поедем сегодня на море? — спросил я.

— Ну, я бы с удовольствием, но мне нужно привести в порядок волосы. — По-моему, она решила, что эта новость меня огорчит, потому что добавила: — Только немножко, кончики подзавить.

— По мне с кончиками все нормально.

Все это было ужасно скучно, и я почувствовал угрызения совести из-за того, что мне так надоело ее слушать.

Я подумал: такая же беседа — про цыплячьи грудки и кончики волос — могла состояться между мной и Бонни. И, конечно, это не самая волнующая в мире тема, но я бы ловил каждое ее слово.

Даже за двухмесячный отпуск я не согласился бы выслушивать ее рассказы о том, какие трудности испытывают ее питомцы в связи с дефектами речи и слуха. И вовсе не потому, что меня в принципе не могли интересовать такие вещи, а потому, что меня в принципе не интересовала Линн сама по себе.

Вот бывает, что у человека безупречная характеристика, но для данной конкретной работы он не годится. Именно о такой девушке я всю жизнь мечтал. Почему же я ее не хотел? Другие ведь хотели. Мы шли по улице, и все мужчины — и местные, и приезжие — оборачивались на нее поглазеть. Просто рты раскрывали. Ее телефон разрывался от звонков ее бывших хахалей или парней, с которыми она была едва знакома, и ни один из них не желал верить, что она на самом деле собирается выйти замуж за кого-то другого, не выслушав предварительно их искренние, невероятно заманчивые предложения руки и сердца.

Линн начала водить пальцами по венам на моей руке. Я вдруг понял, что, как ни старайся, я не в силах заставить себя ее любить. Меня ничто в ней не занимало. Ни ее работа, ни ее семья, ни ее увлечения, ни ее чувства.