— Спасибо, — сказала Бонни. — Не скажу, что навечно твоя должница. Но, Майкл, я благодарна тебе от всей души.

— Я знаю, Бонита.

— Я в тебя влюблен? — спросил я.

— Мне же нужно было ему хоть что-то сказать.

— Ты действительно думаешь, что я тебя люблю?

— Да. Но это ничего не означает. Ты же решил, что тебе нужна жизнь в уютном домике, с конопатыми детишками, вечеринками на стриженом газончике и половыми сношениями по субботам, воскресеньям и средам. Профилактическое лекарство, которое нужно принимать от желания совершать в жизни глупости. По-моему, ты убедил себя, что страсть обитает в темных уголках человеческой натуры и для тебя может оказаться слишком опасной. Что же, может, ты и прав. Посмотри, как я живу. Эко страсть меня скрутила! Что мне предъявить по сорока пяти годам непротивления страсти? Единственный фильм, о котором никто и не вспоминает, и ордер на арест за убийство. Так что, наверное, ты сделал правильный выбор. Что я могу тебе предложить? Две перетянутые фаллопиевы трубы и беспричинный смех? Так что выкинь из головы эту ерунду про любовь. Я просто обезумела от ситуации и ничего не соображаю. Не раздумывай: она само совершенство. Бери ее в охапку и женись. Mazel tovl [41].


Ресторан находился рядом с роскошным торговым центром, мимо которого не могут пройти те, у кого руки чешутся выкинуть очередные восемьдесят пять долларов за хлопчатобумажную маечку.

Опять жара. Над капотами «мерседесов», БМВ и «порше» дрожал раскаленный воздух, и вся округа слегка походила на несфокусированное изображение окраины провинциального германского городка типа Штутгарта. Никакого Микки. Я вышел из машины, подождал десять минут. В поле моего зрения попала только какая-то баба, выглядевшая столь ужасно, что ее целиком — каждый волосок, квадратный сантиметр кожи, ноготь, бижутерию и одежду — оставалось только поместить под стекло и отправить в музей, просто чтобы продемонстрировать, что стало с Америкой после восьми лет президентства Рейгана.

Я расстегнул пиджак. Ничего я этим не достиг, кроме того, что жаркий влажный воздух начал циркулировать под моей насквозь промокшей от пота рубашкой. Через пять минут, когда я нервно развязывал узел галстука, открылась дверь аккуратной красной «миальты» с поднятым верхом, и Микки с грацией сардельки вывалился из машины. Он заковылял по мягкому асфальту. Ясно было, что он следил за мной все это время. Мы кивнули друг другу. На нем был спортивный костюм, и в этом облачении был похож скорее на бабу на сносях, чем на главаря мафии: белые брюки и бесформенная гавайская рубашка в красные, голубые и лиловые цветы.

— Хорошая машина, — только и смог сказать я.

— Это не моя.

Я так и не понял, имел ли он в виду, что угнал эту машину или взял покататься.

— Сними пиджак и расстегни рубашку.

Он прислонил меня к мусорному контейнеру, ощупал мои ребра и спину, проверяя, нет ли у меня с собой магнитофона и не торчат ли из меня проводки. Пока я застегивал рубашку, он помял мою кобуру, охлопал брюки, вытащил бумажник, жетон и наручники, чтобы убедиться, что это всего лишь бумажник, жетон и наручники. Завершив эти манипуляции, он прогремел:

— Зайдем?

На входе я вздрогнул от ледяной струи кондиционера. Микки выбрал столик и, не спросив меня, заказал официантке два фирменных сэндвича и два чая со льдом.

— Можешь не есть, если не хочешь. Это для конспирации, — пояснил он.

Нос у него был как у римлянина, то есть начинался от самого лба, но как и все остальное в Микки, был чрезвычайно мясистым. Так и тянуло сжать его изо всей силы и послушать, как он забулькает.

— Расскажи мне о нашей общей подруге.

— Я не думаю, что она его убила.

— Не шути так, вояка.

У него даже надбровные дуги были жирными.

— Но если я не узнаю, кто это на самом деле совершил, вполне вероятно, что ей придется отправиться в двадцатипятилетний отпуск.

— С чего они это взяли?

— Так, паршивое стечение обстоятельств: пара свидетелей, заявивших, что Сай вовсе не собирался ставить фильм по сценарию, который она написала. Имеется очевидец того, что он приезжал к ней и у них снова начался роман. Не одно, так другое: прокуратура состряпает дело на бабу, которую бросили и которая решила отомстить.

Я понял, почему никому до сих пор не удавалось схватить Микки за жабры. Он был слишком умен. Он даже пальцем не шевельнул, этакий обожравшийся Будда в цветастой рубашечке, но я нутром чувствовал, что он анализирует, взвешивает все варианты, рассчитывает — и при этом не пропускает ни слова из того, что я говорю.

— Самая большая проблема — это вещественные доказательства, — продолжал я. — Четыре волоса Бонни застряли в изголовье кровати, где она общалась с Саем. Штука в том, что это происходило менее чем за полчаса до его убийства. Вы, наверное, знаете о новых ДНК-тестах, которые мы теперь делаем?

— Я знаю больше, чем ты, Бреди. Валяй, рассказывай.

— Они только что нашли еще один волос, на этот раз прямо на том месте, где стоял убийца, когда стрелял.

Микки с отвращением затряс головой. Его подбородки задрожали.

— Кто его туда подкинул?

— Это вполне может быть волос с головы Бонни.

— Ты не пришел бы сюда, если бы в самом деле так думал.

— Кто его туда подбросил, это не столь важно. Сейчас мне гораздо важнее получить какую-нибудь помощь. К пяти часам она собирается явиться в полицию, в противном случае на нее объявят розыск. А этого ей совершенно не нужно.

— Зачем тебе все это нужно?

— Видите ли, у меня времени осталось только до пяти. Я вынужден выбирать, сидеть тут с вами и вести философические беседы — я помню, вы большой поклонник Платона, — или попытаться спасти задницу Бонни Спенсер.

— Не говори о ней в таком тоне. Прояви уважение.

Официант направился к нам. Микки замахал рукой, чтобы тот не приближался.

— О чем ты хотел бы узнать?

— Вы знали, что Сай заплатил Линдси полмиллиона сверх положенного?

— Разумеется. Бухгалтерша мне сказала, о чем, я уверен, и тебе хорошо известно. Она очень переживала, что вкладчиков накололи, и решила доверить этот секрет мне.

— Вы дали ей взятку и скорее всего припугнули.

— Ты говорил, что у тебя очень мало времени до пяти, так что не трать свое драгоценное время на всякую сраную полицейскую ерунду.

— Вы пытались угрожать Саю, когда узнали об этой афере? Я не беру вас на понт. Я пытаюсь понять, в каком состоянии он был перед смертью.

— Я не угрожал ему. Я всего лишь сказал ему, какой он глупый и дерьмовый козел. Я, конечно, повысил голос, и он перетрухал. Отрицать не стану. Но я не собирался его ни убивать, ни калечить, ни шантажировать, ни черта подобного. Мы слишком давно знакомы, а я парень сентиментальный.

Принесли сэндвичи. Гигантские, живописные, с кучерявым салатом, да такие навороченные, что их пришлось скрепить деревянными палочками размером с зубочистку для слона. Я отъел половину от своего, а Микки слопал все свои и доел мою недоеденную половину. К чаю со льдом я не прикоснулся, потому что и так опился кофе. Микки говорил с набитым ртом. Куски бекона валились ему на рубашку, он плевался помидорными зернышками, но, к счастью, быстро расправился с едой, и плеваться стало нечем.

— Как вы полагаете, Сай вас боялся?

— Он нервничал. Ну, знаешь, бывает. Еще когда мы были пацанами, Сай писал в штаны, если я показывал ему кулак. Но не могу сказать, что он был совершенно запуган.

— Он объяснил, почему дает Линдси эти деньги?

Микки покачал головой, повращал глазами, словно не мог поверить, что люди способны совершать такие идиотские поступки.

— Ты не лезь голой пяткой на саблю, Бреди. Ты ведь тоже не поверил бы ни единому слову. Когда я начал на него орать, он сломался. Ну не заплакал, но как бы обделался, в переносном смысле. Он наконец перестал городить всякую чушь про то, что Линдси получила более выгодное предложение и ее нужно удержать, а для этого обеспечить ей добавочное финансирование. Он сказал, что дал ей деньги, потому что она сказала ему — хорошо сидишь? — «Сай, я ненавижу мужчин, которые что-то от меня утаивают. Мне нужен мужчина, который отдался бы мне целиком, без остатка».

— Чего-чего?

Микки поковырял в зубах и сказал:

— Клянусь. Ведь это слюнтяйство какое-то, не думаешь?

— Слюнтяйство, — согласился я. — Значит, он и вправду в нее влюбился?

— До безумия. Я в жизни не видел, чтобы он на кого-нибудь так запал.

— Даже на Бонни или на первую жену?

— Та, первая, была тощая страшная вобла, ни сисек, ни задницы, да еще огромные желтые зубищи. Из какой-то голубых кровей семейки, и он на ней женился, чтобы все подумали, что он тоже из знатных. А Бонни… Вообще темная история. Это все равно что питон женится на песике. Думаю, ему до смерти хотелось попасть в кинобизнес, а она тогда имела связи… А может, он устал притворяться белым англо-саксонским протестантом и решил пожидовствовать, а она как раз и есть еврейка, но не слишком уж еврейского плана.

— Как вы думаете, он женился бы на Линдси?

— Конечно.

— Тогда почему он снова приблудился к Бонни?

— А черт его знает! Когда она позвонила и сказала, что она опять начала с ним видеться, у меня челюсть отвисла. Знаешь, что я думаю? Что эта штука, что у Линдси между ног, просто сшибала его с катушек, и он побежал обратно к «мамочке» под юбку.

Я пододвинул тарелку к нему поближе. Он сожрал чипсы и тонко нарезанный маринованный перец.

— То, что вы рассказываете, чрезвычайно занимательно, но пока ничего полезного я не узнал.

— Ты хочешь сказать, что я что-то скрываю?

— Откуда мне знать? Но то, что вы мне рассказываете, ничем Бонни не поможет. Вы хотите ей помочь?

Он утер ладонью подбородок.

— А ты не задавай мне говенных вопросов. Идет?

— Идет.

— Я узнал об этих злополучных полмиллионах на вторую неделю после начала съемок. Он сразу покаялся, извинился, как я тебе и сказал. На следующий день он прислал мне эти полмиллиона под расписку, и если ты попытаешься использовать это против меня, ты лучше найми кого-нибудь заводить твою машину по утрам.

— Майкл, — негромко сказал я, — не надо угроз. Я просто хочу помочь Бонни. И все.

— Ты женат? — спросил он.

— Нет.

— Ну ладно, наплевать, вот что я тебе скажу. Это продолжалось до вторника, когда его убили. Он звонит мне и заливает, что не может уехать из Хэмптонса из-за съемок, но ему кровь из носа надо со мной поговорить. Он закажет частный самолет или пошлет за мной машину с водителем. Я говорю, что не выношу самолетов и не использую водителей, потому что у них тоже есть глаза и уши, но могу подъехать к нему сам, друг я ему или нет? Так вот, приезжаю я к нему в дом, — Господи, такой прекрасный дом! Он сообщает мне, что Линдси играет ужасно, что фильм по уши в дерьме. Я говорю ему, что уже наслышан из собственных источников и ничего нового он мне не сказал, и если я потеряю мои вложения, я уверен, что он это дело уладит сам.

— А, понятно, выходит, вложения — вещь не такая уж рискованная.

— Только так. Вот, потом он говорит мне, что Линдси ему изменяет. Я начинаю нести ахинею вроде «Это ужасно», а ему не этого надо.

— А чего же?

— Он хотел ее убрать.

— Убить?

— А ты как думаешь, Бреди?

— Он просил вас убрать ее?

Микки кивнул. Его подбородки, усыпанные обломками картофельных чипсов, подпрыгнули и упали обратно на грудь.

— Он изложил вам свой план?

— Нет, потому что я его сразу оборвал. А-а, нет, он сказал, что это не так уж трудно сделать. Можно подкинуть письмо, чтобы все думали, что это сделал ее поклонник-маньяк. Но я тут же сказал, чтобы он заткнулся и не раскрывал рта, и ни о чем таком не помышлял. Он ведь не профессионал и не знает, что за хренотень он задумал.

— Вообще-то получается, он знал, что говорил.

— Должен признать, идея не такая уж плохая. Но я ни за что бы ему об этом не сказал. Он хотел убить ее за то, что она дрючит постановщика, и за то, что он хочет начать фильм как бы заново, и ему нужны были деньги. Ты что, думаешь, я способен на такую гадость?

— Он предлагал вам заплатить за эту услугу?

— Мы так далеко не зашли.

— Больше он ничего не сказал?

— Нет. Я встал и перед тем, как выйти, сказал ему, что у него ничего не выйдет, что его план насквозь дырявый и что если он вздумает устроить какую-нибудь глупость, используя местных головорезов, его схватят меньше чем через двадцать четыре часа. А потом я посоветовал ему вести себя по-человечески. И если фильм провалится, пусть он провалится к чертям собачьим. А потом я свалил оттуда к дьяволу. Я тебе так скажу: я его ужасно напугал.