— И это все, что ты можешь сказать? — прогремел Ши. — Она просто слонялась на территории в три гектара, а ее волос каким-то образом застрял на этом, бесконечно малом пространстве?

Робби не отвечал. Ши наклонился вперед.

— Можно задать тебе один вопрос? Ты всерьез уверен, что ты лучше, чем все эти говнюки, которых мы сажаем?

— Я хочу, чтобы меня выслушали.

Робби говорил так, как будто уже успел проконсультироваться со своим адвокатом.

— Не волнуйся, это тебе еще предстоит.

— Благодарю.

— Но еще до того, как тебя выслушают, знаешь что?

— Фрэнк…

— Сложи в портфельчик свои ручечки и карандашики.

Насколько мне известно, Робби Курц не стал складывать в портфель свои пишущие принадлежности. Он наверняка ни с кем не попрощался. Он просто покинул нас навсегда.


Я взял у брата ключи от принадлежащего ему жалкого подобия машины с откидным верхом — «мустанга», вернулся домой и забрал Муз. Она вспрыгнула на боковое сиденье, гордо задрала морду и подставила ее потоку воздуха, который немедленно задул ее волосатые уши назад. Когда мы встали на красный свет, она уставилась на каких-то столичных яппи в «вольво» с фургоном и одарила их покровительственным взглядом прекрасной дамы, которая путешествует исключительно в авто с откидным верхом.

Я подъехал к дому Бонни. Бюрократическая машина наконец-то сработала: наблюдение было снято. Ее «джип» стоял в гараже. В доме темно, передняя и задняя двери заперты. Я несколько раз позвонил в дверь. Никто не ответил. Я догадывался, что она должна быть у Гидеона, но тем не менее испугался. В голове у меня зароились безумные предположения, вроде того, что она приехала домой, поскользнулась на одном из своих дурацких плетеных ковриков, разбила башку и лежит там, внутри, мертвая. Нет. Тогда бы моя машина стояла снаружи. А вдруг что-то испортилось в машине, она потеряла управление, и машина грохнулась с моста или сгорела? До меня доносились только крики диких уток и громкий неестественный смех, раздававшийся с веранды ее соседки Уэнди Прыщ.

В течение следующих десяти минут я занимался тем, что загонял Муз обратно в машину. Она вернулась домой и не желала уезжать. Она сходила по-большому, погонялась за зайцем, а потом улеглась на газоне перед домом. Я начал перед ней выделываться, хлопать в ладоши и звать: «Ко мне, детка! Давай, Муз! Гей-гей, пошли прогуляемся!», да еще посвистывал при этом. Она не повернула головы. Наконец, я взвалил эту тушу — килограммов пятьдесят — на руки и отволок в машину.

Когда я отыскал дом Гидеона, уже стемнело. Это был перестроенный амбар, всего в метрах двадцати от дороги. Амбар украшала табличка с надписью «Фридман-Стерлинг», но Фридман со Стерлингом чересчур густо засадили свой двор дурацким английским плющом, и я проскочил мимо раз пять, пока заметил табличку.

Я открыл дверь машины, собрался выйти. Муз перелезла через меня и застыла в ожидании, вывалив розовый язык. Я не спешил выходить. Я перевязал галстук. Ослабил узел. Потом вовсе снял галстук. Затем снял пиджак, закатал рукава рубашки. Снова надел пиджак.

А вдруг она напилась снотворного, полагая, что я скоро женюсь на Линн? И я больше ее никогда не увижу?

Мне хотелось обнять ее. Мне хотелось взять ее к Джерми в гости, посмотреть тот фильм про Ди Маджио и сказать Джерми: — А это моя девушка.

Я подумал, что не следовало брать у Истона машину, раз он прятал в багажнике винтовку. Теперь вся машина в моих отпечатках пальцев и в собачьей шерсти. Парни из лаборатории замучаются в этом разбираться.

Сердце у меня забилось. Даже если она там, она может не захотеть увидеться со мной, и дружок Гидеона встанет в дверях — руки в боки — и ухмыльнется: «Завтра Бонни улетает на побережье, ее сценарий покупает телекомпания Си-би-эс, а в настоящий момент она беседует со своим новым агентом и ее лучше не беспокоить. Увы!»

Но ее может и не быть у Гидеона. Может, она уже подъезжает к аэропорту, откуда — ффу! — улетит в свою Юту. Поживет для начала у одного из братьев, подождет, пока продастся ее дом, а на вырученные деньги купит избушку на курьих ножках где-нибудь на высоте пять тысяч метров над уровнем моря — около ручья, где резвится серебристая форель. Она не ответит на мои письма и не будет подходить к телефону. Я когда-нибудь туда приеду, выслежу ее, но она сбежит через потайную дверь, спрячется в горах и не объявится, пока я не уеду. А по весне, когда начнется оттепель, ее найдут. Мертвую. Окоченела насмерть еще в феврале. Подзабыла, болезная, какими суровыми бывают зимы в горах. И не заготовила дров для печи.

Меня так расстроили мысли о ее разложившемся теле, что я не заметил Гидеона, пока он не подошел прямо к моей машине.

— Бонни у вас? — спросил я. — С ней все в порядке?

— Да, — вкрадчиво ответил Гидеон. Наверное, вид у меня был безумный. — Она спит.

Муз, местная шлюха, уже переметнулась на сторону Гидеона и старательно облизывала его ладонь.

— Наверное, она ужасно устала, — промямлил я.

— Вы не хотите зайти на минуту?

А в амбаре внутри было очень даже ничего. Потолок с арками и балками, Бог знает что поддерживающими. Гидеон представил меня своему приятелю, Джеффу, похожему на вышибалу из злачного ночного клуба. Он соизволил пожать мне руку, сказал «Рад познакомиться» и оглядел с ног до головы. Я догадался, что он ждет не дождется, пока я уберусь восвояси, и тогда они с Гидеоном наконец-то займутся делом.

С потолка свисала огромная люстра, изукрашенная барельефами с изображением овец, коров и свиней. Наверху, на лестнице, бывшей когда-то сеновалом, я увидел несколько закрытых дверей.

— Бонни в средней комнате, — пояснил Гидеон, заметив, что я смотрю наверх. Я решил, что сейчас он посоветует мне посерьезнее отнестись к ее чувствам и тому подобное, но он сказал только, как он сочувствует мне в связи с этой историей с братом. Я сказал ему, что мать звонила Патерно, но брат уже сделал признание на видеопленку — не столько потому, что хотел облегчить душу чистосердечным признанием, а скорее потому, что хотел казаться «своим парнем». Еще я рассказал ему о болезненном самолюбии Истона, о том, как они спланировали все это вместе с Саем, большим боссом. Сай и Истон, равноправное партнерство. Я сказал, что до сих пор не могу себе представить, как мог мой брат хотеть, чтобы Бонни отправилась в тюрьму нести ответственность за его преступление. Гидеон посоветовал: не принимайте это так близко к сердцу, самое страшное уже позади. Он сказал, что Ши позвонил Патерно и сообщил, что ордер на арест аннулирован, и они приносят миссис Спенсер глубочайшие извинения за причиненные ей неудобства.

— Как вы думаете, она отойдет? — спросил я.

— Она сильная.

— Знаю.

— Но на это уйдет некоторое время.

— Вы не возражаете, если я подымусь к ней? — спросил я.

— Когда мы узнали, что все обошлось, что дело на нее официально прекращено, и Билл Патерно позвонил… — Гидеон замешкался. — Бонни сказала, что вы скорее всего захотите навестить ее. Она попросила меня поблагодарить вас за все, что вы для нее сделали, но заявила, что вы с ней заранее договорились, что вам лучше не встречаться.

— Я хочу ее увидеть.

— А я должен ее защитить.

Мы уставились друг на друга.

— Опять мы с вами в конфронтации, — сказал он, — а поскольку это происходит на моей территории, я прошу вас уйти.

Он встал со стула.

Я тоже.

— Я хотел ей кое-что сказать.

— Я бы вам не советовал.

— Идите на хрен, Фридман.

— Сами идите туда же, Бреди.

Я попытался сосчитать до десяти, придумать, чего бы еще ему сказать, повежливее. Но дошел в счете только до двух.

— Послушайте, я ее люблю.

— Вы ее любите? — повторил Гидеон. — Вы, должно быть, очень любвеобильный человек. Вы и ту, другую, тоже любите.

— Это, конечно, не ваше собачье дело, но я не люблю ту, другую, поэтому де-юре и де-факто, Господин Советник, та, другая, больше не является «той другой», и ее место освободилось. А теперь я могу подняться и увидеть Бонни?

— Чувствуйте себя как дома, — сказал он.


Я понял, что она проснулась, как только я открыл дверь. Я вошел и сел на край кровати.

— Ты очень красивая, — сказал я.

— Ясное дело, здесь же темно, как в пещере.

Бонни протянула руку и нащупала лампу. Включила свет и зажмурилась от яркого света. Она была похожа на Бабу Ягу.

— Ну, повтори, что ты сказал.

— Ты очень красивая. Я тебя люблю. А третье что?

— Я очень хороший человек.

Абажур лампы покоился на огромной фарфоровой курице. Она выключила свет.

— Ты очень хороший человек, — повторил я.

— Я просила Гидеона не пускать тебя.

— Я попросил его разрешить мне сказать тебе, что я тебя люблю, поэтому мы подружились. Все что душа пожелает. Его дом — мой дом. Его фарфоровая курица — моя фарфоровая курица.

Я снова включил свет и потянул на себя простыню. Она успела снять майку, которую я ей дал дома.

Она потянула простыню на себя.

— Слушай, наверное, тебе все это говорят, но мне ужасно жаль, что так получилось с твоим братом. Должно быть, это большое несчастье для твоей семьи, и тебе приходится с этим жить.

— Спасибо. Это ужасно, что тебе приходится жить с твоими переживаниями.

— Спасибо, — сказала она. — Я не хочу показаться грубой, но я бы хотела, чтобы ты немедленно ушел.

— Почему? Ты собираешься плакать или что?

Бонни сердито ткнула меня в бок. Так, слегка. Чуть не спихнула меня с кровати.

— Ты собираешься торчать здесь и пялиться на меня?

— Ага.

— Ну, а я не хочу, чтобы тут торчал. Уходи.

— Не могу. Я обещал Гидеону, что сделаю тебе предложение.

— Ну тогда делай свое предложение и вали отсюда.

— Ладно. Выходи за меня замуж.

И тут она все поняла. Она не стала острить насчет моей предыдущей помолвки. Она не стала меня гнать. Она просто сказала «да», а потом отказалась меня поцеловать, потому что сказала, что ей нужно почистить зубы. Я все-таки поцеловал ее. Такой сладостный и приятный поцелуй. Потом она спросила:

— Я на самом деле очень красивая? Объективно?

— Нет.

— Я на самом деле очень хороший человек?

— Неплохой.

Я встал, разделся и лег в кровать.

— Ты на самом деле меня любишь?

— Больше всего на свете, Бонни.

— Я всегда это знала, Стивен.

Мы выключили фарфоровую курицу. Тут и сказке конец.