Он сияет.

— Ну покажи скорей! — я сгораю от нетерпения.

Его пальцы выстукивают четырехзначный код, и он закрывает крышку. Отступает назад, и дверь гаража медленно поднимается. Я почти уверена, что в детстве он не просил подарить ему кабриолет… хотя в этом случае мы бы здорово сегодня повеселились. Но вот дверь открылась наполовину, и я подныриваю под нее и заглядываю в гараж. Света, проникающего внутрь, вполне достаточно, чтобы разглядеть… батут? От смеха я падаю на колени.

— А что смешного? — удивляется Калеб. — Трамплин — это круто!

Я смотрю на него, но он прекрасно понимает, почему я в истерике.

— Ты сам-то слышал, что сказал? «Трамплин — это круто»? Да сколько тебе лет?

— Я достаточно взрослый, что меня не волнует, как это выглядит со стороны! — отвечает он. Дверь поднялась до конца, и он заходит. — Попробуй.

Я поднимаю глаза на деревянные потолочные балки.

— Здесь нельзя прыгать.

— Конечно, нельзя. Сколько тебе лет? — Он хватает батут с одной стороны и сгибает колени. — Помоги-ка.

Мы вытаскиваем батут на дорожку, останавливаясь каждые пару шагов.

— А ты не боишься, что мама услышит? — спрашиваю я. Но на лице его такой восторг — видимо, он решил, что стоит рискнуть. У меня так и не получилось научить его, как важно ожидание!

— У них в офисе праздничная вечеринка, — говорит он. — Она придет поздно.

— А Эбби?

— Пошла в кино с подругой. — Он наступает на свой ботинок, чтобы снять его, снимает второй и запрыгивает на батут. Не успеваю я снять одну туфлю, как он уже скачет, как обезумевшая газель. — Не тяни, иди ко мне!

Сбросив обувь, я взбираюсь на край батута и прыгаю на него в носках. Через несколько минут мы находим общий ритм, прыгаем кругами и хохочем. Когда один взлетает, второй опускается вниз. Калеб прыгает все выше, чтобы раскачать меня, и вскоре мы взлетаем так высоко, что он решает порисоваться и сделать кувырок.

Это просто невероятно — видеть его таким раскрепощенным, таким счастливым. Конечно, он не всегда серьезен, но сейчас все иначе. Он словно опять обрел то, что давно потерял.

Он умоляет меня попробовать перекувыркнуться, но я не решаюсь. В конце концов мы устаем, решаем передохнуть и плюхаемся на спины. В вечернем небе сияют звезды. Мы запыхались, грудь вздымается вверх-вниз, но постепенно дыхание выравнивается. Через минуту тишины автоматический свет в гараже гаснет.

— Смотри, какие звезды, — говорит Калеб.

В переулке темно, и вечер такой тихий. Я слышу лишь наше дыхание, сверчков в зарослях плюща и далекий крик птицы на дереве в соседском саду. Со стороны Калеба поскрипывает металлическая пружина.

Стараясь не шевелиться, чтобы не включился свет, я спрашиваю:

— Что ты делаешь?

— Очень-очень медленно тянусь к тебе, — отвечает он. — Хочу взять тебя за руку в темноте.

Я, как можно медленнее, опускаю голову и смотрю на свою ладонь. Наши темные силуэты вырисовываются на фоне еще более темного батута. Его пальцы подбираются ближе к моим. Затаив дыхание, жду его прикосновения.

Вдруг меня ударяет током. Я отдергиваю ладонь.

— Ай!

Включается свет. Калеб покатывается со смеху.

— Извини!

— Правильно, проси прощения! Это было совсем не романтично!

— А по-моему, это очень романтично! Ты тоже можешь меня ударить. Лежа на спине, я трусь подошвами о батут, а потом дотрагиваюсь до его уха.

— Бзззз!

— Ой! — Он хватается за ухо и смеется. — Больно же!

Он встает и водит подошвой носка по батуту. Я тоже встаю и в точности повторяю его движения, глядя ему в глаза.

— Ну что, устроим битву? Начинай.

— Еще какую. — Он вытягивает руку и бросается на меня.

Я уворачиваюсь и ударяю его зарядом статического электричества в плечо.

— Два один в мою пользу!

— Ах так! Ну все, поддаваться больше не буду.

Я вприпрыжку перебегаю на другую половину батута, но он набрасывается на меня сзади, вытянув руки. Я слежу за его ногами, и как только он подходит, отпрыгиваю в сторону. Он теряет равновесие, падает головой вниз, и я ударяю его током по затылку.

Я выбрасываю вверх победный кулак.

— Нокаут!

Распластавшись на батуте, он поднимает голову и смотрит на меня с коварной усмешкой. Я оглядываюсь, но скрыться негде. Одним прыжком он поднимается на колени, встает на ноги и бросается на меня. Мы подпрыгиваем, он разворачивается, и я падаю прямо на него. Дыхание перехватывает. Он сцепил руки за моей спиной и крепко меня держит. Я приподнимаюсь, чтобы видеть его глаза, сдуваю волосы с его лица, и мы смеемся. Потом понемногу умолкаем и лежим, чувствуя дыхание друг друга.

Он касается моей щеки и притягивает меня к себе. Его губы такие мягкие. У них сладкий мятный вкус. Я придвигаюсь к нему и тону в поцелуе. Соскальзываю с него, он перекатывается и оказывается сверху. Я обнимаю его, и мы страстно целуемся. Потом отстраняемся, чтобы перевести дыхание, и смотрим друг другу в глаза.

В голове мечется миллион мыслей, грозя отвлечь меня от этого момента. Но я отбрасываю тревоги, закрываю глаза, тянусь к нему и разрешаю себе поверить в нас.


Почти весь обратный путь проходит в молчании. Я словно в трансе смотрю на качающийся брелок Калеба с нашей фотографией на коленях у Санты.

Калеб заезжает на парковку, останавливается и берет меня за руку. Я смотрю на трейлер и вижу, как в родительском окне быстро задергивается занавеска.

Калеб сжимает мою руку.

— Спасибо, Сьерра.

— За что?

Он улыбается.

— За то, что попрыгала со мной на батуте.

— Это тебе спасибо.

— И за то, что эти несколько недель стали лучшими в моей жизни.

Он наклоняется и целует меня, а я снова тону в его поцелуе. Скользнув губами от его губ к виску, я шепчу ему на ухо:

— В моей жизни тоже.

Мы сидим, прижавшись щека к щеке, слушаем наше дыхание и не шевелимся. Еще неделя, и все закончится. Хочу, чтобы это мгновение отпечаталось в памяти и никогда не померкло.

Когда я наконец выхожу из фургона, то еще долго смотрю ему вслед, пока свет его фар не растворяется в темноте.

Тут я слышу за спиной папины шаги.

— Так дальше нельзя, Сьерра. Я не хочу, чтобы ты больше с ним встречалась.

Я разворачиваюсь.

Папа качает головой.

— И дело даже не в том, что случилось с его сестрой. Хотя и в этом тоже. Тут все сразу.

Теплое прекрасное чувство, которое переполняло меня весь вечер, утекает сквозь пальцы. На его место приходит тяжесть и страх.

— Мы скоро уезжаем, — произносит отец, — и ты это знаешь. А еще должна понимать, что слишком привязалась к нему.

Я теряю дар речи и не могу даже кричать на него. Наконец все наладилось, и теперь он собирается это испортить? Ну уж нет. Я этого не допущу.

— А что говорит мама? — спрашиваю я.

Он поворачивается к трейлеру.

— Она тоже не хочет, чтобы тебе было больно. — Я молчу, а он разворачивается и возвращается в тесный трейлер, где я когда-то чувствовала себя как дома.

А я иду в гущу деревьев. Отец поднимается по металлическим ступеням и закрывает за собой дверь. Но я не могу пойти домой. Не сейчас. И вот я забираюсь в самую глубь; иголки царапаются о рукава и джинсы. Я сажусь на прохладную землю там, куда не проникает свет.

И я представляю, что я дома, в Орегоне, где эти деревья когда-то росли и смотрели на те же звезды.


Я возвращаюсь в трейлер, но почти всю ночь не сплю. А когда просыпаюсь и открываю занавески, вижу, что солнце еще не встало. Я лежу в кровати и смотрю в окно на медленно гаснущие звезды. Чем меньше их становится, тем более потерянной я себя ощущаю.

Я решаю помириться с Рэйчел. С тех пор как я пропустила ее спектакль, мы так и не разговаривали. А ведь она знает меня лучше всех. Мне просто необходимо ей выговориться. Отправляю ей эсэмэс с извинениями и пишу, что скучаю. Что ей бы понравился Калеб, но мои родители считают, что мы с ним слишком сблизились.

В конце концов она отвечает: «Я могу помочь?»

Я глубоко вздыхаю и закрываю глаза. Как же хорошо, что у меня есть Рэйчел!

«Мне поможет только рождественское чудо», — отвечаю я.

Следует долгая пауза. Я смотрю, как восходит солнце.

А потом она пишет: «Дай мне два дня».


Калеб приходит на следующий день. В его руках сверток из воскресной газеты, весь обклеенный скотчем. Я вижу, что мама не сводит с нас глаз. Лицо у нее недовольное, но она продолжает обслуживать покупателя.

— Что это? — спрашиваю я, проглатывая страх: папа вот-вот должен вернуться с обеда. — Кому-то срочно нужен мастер-класс по упаковке подарков.

Он протягивает сверток мне.

— Посмотри и увидишь.

Подарок мягкий, и разорвав упаковку, я понимаю, почему: внутри та дурацкая шапка в виде елки, в которой он был вчера.

— По-моему, это твое?

— Да, но я же видел, как ты мне завидовала, — он не в силах спрятать улыбку. — В Орегоне зимы наверняка холоднее наших.

Он, наверное, думает, что я ни за что ее не надену? Поэтому я напяливаю ее в ту же секунду.

Он натягивает шапку мне на уши, и целует меня, не убирая рук от лица. Я не сопротивляюсь, но не разжимаю губ. Он не отстраняется, и тогда это приходится сделать мне.

— Прости, — шепчу я, — здесь нельзя.

За его спиной кто-то покашливает, и я заглядываю Калебу через плечо.

— Сьерра, тебе надо работать, — говорит мама.

Калеб, которому явно неловко, отводит взгляд.

— Меня отправят чистить туалеты?

Никто не смеется.

Он смотрит на меня.

— В чем дело?

Я опускаю глаза и вижу, что мама подходит к нам ближе.

— Калеб, — произносит она, — Сьерра рассказывала о тебе много хорошего.

Я поднимаю голову и взглядом умоляю ее не рубить сплеча.

— И я знаю, что ты ей нравишься, — продолжает мама. Она смотрит на меня и даже не пытается улыбнуться. — Но через неделю мы уезжаем и в следующем году, скорее всего, уже не вернемся.

Я по-прежнему смотрю на маму, но краем глаза вижу, что Калеб поворачивается ко мне, и у меня разбивается сердце. Он должен был узнать об этом от меня, да и то если возникла бы необходимость. Ведь ничего еще не известно! Зачем рассказывать?

— Мне и папе Сьерры не нравится, как развиваются ваши отношения, потому что никто толком не знает, что будет дальше. — Она переводит взгляд на меня. — Папа вернется через минуту. Давай покончим с этим.

Она уходит, и мы с Калебом остаемся наедине. Он смотрит на меня так, будто его ударили в спину, будто он готов опустить руки.

— Твой отец не должен меня видеть? — спрашивает он.

— Он считает, что у нас все зашло слишком далеко. Не бойся, он просто хочет меня защитить.

— Защитить, потому что ты не вернешься?

— Это еще неизвестно. — Я больше не могу смотреть ему в глаза. — Я должна была тебе сказать.

— Что ж, теперь у тебя есть шанс, — говорит он. — Что еще ты от меня скрыла?

По моей щеке бежит слеза. Я даже не замечаю, что плачу, и мне все равно.

— Эндрю ему про тебя рассказал. Но это не страшно.

— Как это не страшно? — оцепенев, спрашивает он.

— Потому что потом я поговорила с ними и все им рассказала.

— Что именно? Я же вижу, что ничем хорошим это не кончилось.

Я смотрю на него и вытираю слезы.

— Калеб…

— То, что я сделал, уже не изменить, Сьерра. Даже после того, как вы уедете. Так зачем ты вообще со мной связалась?

Я протягиваю руку.

— Калеб…

Он делает шаг назад, увеличивая расстояние между нами.

— Не надо, — шепчу я.

— Я сказал, что ты стоишь того, чтобы за тебя бороться, Сьерра, и это правда. Но тогда я всего этого не знал. И я точно не стою таких переживаний.

— Неправда, — отвечаю я, — Калеб, ты…

Он поворачивается и выходит, идет к фургону и сразу уезжает.

* * *

На следующий день папа приходит с почты и кладет на прилавок пухлый пакет с пометкой экспресс-почты. Мы с ним не разговариваем уже сутки. Такого у нас еще не было, но я не могу его простить. В верхнем углу конверта имя отправителя — Элизабет Кэмпбелл и адрес, обведенные красным сердечком. Обслужив двоих покупателей, открываю пакет.