Внутри обычный конверт и блестящая красная коробочка размером с хоккейную шайбу. Открываю крышку, приподнимаю кусочек ваты… и там лежит срез моей первой елки. По краю сохранился тонкий слой грубой коры. В центре — елочка, которую я нарисовала, когда мне было одиннадцать. Глядя на этот срез два дня назад, я бы стала волноваться, как отреагирует Калеб, если я сделаю ему такой подарок. Сейчас я не чувствую ничего.

К кассе подходит покупательница, и я закрываю коробку. А отпустив ее, распечатываю письмо. Срез прислала Элизабет, но записка написана почерком Рэйчел.

«Надеюсь, это поможет рождественскому чуду свершиться».

К записке приложены два билета на зимний бал. Сверху надпись красивым шрифтом: «Снежный шар любви». Слева — танцующая в вихре серебристых блесток пара.

Я закрываю глаза.

Глава двадцатая

В обеденный перерыв иду в трейлер и прячу красную коробочку под подушкой. Потом беру нашу с Калебом фотографию, которую прикрепила к окну, и прячу билеты между фотографией и картонным конвертом.

Пока меня не покинуло мужество, отправляюсь искать папу и прошу его пройтись со мной. Слишком долго я держала все в себе. Помогаю ему пристегнуть елку к багажнику машины клиента, и мы вместе выходим на улицу.

— Я хочу, чтобы ты еще раз все обдумал, — говорю я. — Ты сказал, что прошлое Калеба — не единственная причина, и я тебе верю.

— Хорошо, потому что…

Я прерываю его.

— Ты сказал, что есть еще кое-что: до отъезда меньше недели, а я, кажется, влюбляюсь в него. И ты прав, это так, — продолжаю я. — Я понимаю, что тебе это может не нравиться, и на то есть сотня причин. Но я также уверена, что, если бы не прошлое Калеба, ты бы не возражал.

— Возможно. Не знаю, но я все равно…

— И хотя меня это ужасно злит, ведь это так несправедливо по отношению к Калебу, ты забываешь о втором человеке в этой истории, который должен заботить тебя гораздо больше.

— Сьерра, я только о тебе и забочусь, — говорит он. — Да, отцу нелегко, когда его маленькая дочка влюбляется. И забыть прошлое Калеба тоже трудно. Но главная причина в том, что я не могу спокойно видеть, как твое сердце разбивается.

— Разве не я должна принять это решение? — спрашиваю я.

— Да, но ты всего не знаешь. — Он останавливается и смотрит куда-то вдаль. — Мы с твоей мамой даже друг с другом это толком не обсуждали, но уже знаем, что почти наверняка не вернемся в следующем году.

Я дотрагиваюсь до его плеча.

— Мне очень жаль, пап.

Все еще глядя в сторону, папа обнимает меня одной рукой. Я кладу ему голову на грудь.

— Мне тоже, — произносит он.

— Значит, ты переживаешь из-за того, что мне тяжело будет прощаться?

Он смотрит на меня сверху вниз, и я понимаю, что в этой истории для него нет никого важнее меня.

— Ты пока не знаешь, как это тяжело, — отвечает он.

— Так расскажи мне. Ведь ты-то знаешь. Что ты чувствовал, когда вы с мамой познакомились, а тебе пришлось уезжать?

— Это было ужасно, — вспоминает он. — Пару раз нам казалось, что ничего не получится. Мы даже сделали перерыв и какое-то время встречались с другими. Это меня чуть не убило.

Я задаю вопрос, который я давно хотела услышать:

— Но это того стоило?

Он улыбается, поворачивается и смотрит на наш елочный базар.

— Конечно.

— Тогда в чем проблема?

— Сьерра, до нашего знакомства у нас с твоей мамой уже были серьезные отношения с другими людьми. А у тебя это первая любовь!

— Я не говорила, что люблю его!

Он смеется.

— Это ясно без слов.

Мимо проносятся машины. Я крепче прижимаюсь к нему.

Папа смотрит на меня и вздыхает.

— Через несколько дней твое сердце будет разбито, — говорит он. — Увы, это так. Но если отнять у тебя возможность провести эти несколько дней с ним, лучше не будет.

Я обнимаю его двумя руками и говорю, как сильно его люблю.

— Я знаю, — шепотом произносит он. — И ты знай, что мы с твоей мамой будем рядом и поможем подлатать твое сердечко.

Мы поворачиваемся и идем обратно. Одной рукой он обнимает меня за плечо, а я его — за талию.

— Только подумай вот о чем, — говорит он. — На какой ноте вы расстанетесь? Разлука все равно неизбежна. Не упускай это из виду.

Он идет в контору к маме, а я бегу в трейлер и звоню Калебу.

— Приезжай скорее и купи елку, — говорю я. — Нужно кое-кому ее отвезти.


Калеб приезжает, когда уже темно. Мы с Луисом тащим на парковку огромную тяжеленную ель.

— Надеюсь, она поместится дома у тех, кому вы ее везете, — говорит Луис.

Калеб выпрыгивает из кабины и опускает задний борт.

— Эта мне не по карману, — замечает он. — Даже со скидкой.

— По карману. Это бесплатно.

— Подарок от ее родителей, — поясняет Луис. — Они сейчас отдыхают, поэтому…

— Луис, я здесь, — прерываю я. — Сама могу сказать.

Луис краснеет и возвращается на базар: его ждет покупательница, которой нужно упаковать елку в сетку. Я вижу, что Калеб растерян.

— Мы с папой поговорили, — объясняю я.

— И?

— И они с мамой решили мне довериться. А еще им очень нравится твоя затея с елками, так что это наш вклад в общее дело.

Он глядит на фургон и тихо улыбается.

— В таком случае, когда вернемся, расскажешь им, прошла ли елка в дверь.

Мы отвозим подарок — елка и вправду еле проходит в дверь, — и пятилетняя девочка, которой он предназначался, визжит от радости. А потом Калеб везет нас к горе Кардиналз-Пик. У металлического шлагбаума он останавливается и открывает дверь.

— Жди здесь, я открою, — велит он. — Дорога ведет на самую вершину. Если ты не против, я бы хотел наконец увидеть твою маленькую плантацию.

— Тогда заглуши мотор, — говорю я. — Мы пойдем пешком.

Он задирает голову и смотрит вверх.

— Что, боишься гулять по ночам? — дразню его я. — У тебя же есть фонарик? Только не говори, что ездишь на фургоне без фонарика.

— Да, — отвечает он, — фонарик есть.

— Отлично.

Калеб сдает назад и оставляет грузовик на поросшей травой обочине. Потом достает из бардачка фонарик.

— Второго нет, — сообщает он. — Придется держаться поближе друг к другу. Надеюсь, ты не против?

— Ну, если это совершенно необходимо…

Он выпрыгивает из фургона, обходит его и открывает мне дверь. Мы застегиваем куртки, глядя на высокий силуэт Кардиналз-Пик.

— Я так люблю сюда приходить, — признаюсь я. — Когда я поднимаюсь на эту гору, мне всегда кажется, что мои деревья… что мои деревья — это глубокое личное воплощение меня самой.

— Ого, — Калеб присвистывает. — Кажется, это самое витиеватое выражение, которое я от тебя слышал.

— Ох, да тише ты. Дай фонарик.

Он протягивает мне фонарик, но не унимается.

— Нет, правда. Можно я использую его в школе? Препод по английскому будет в восторге.

Я толкаю его плечом.

— Я выросла на елочной плантации. Имею право быть сентиментальной, пусть у меня и не получается выразить это словами.

Обожаю, когда мы с ним дразнимся и ничуть не обижаемся друг на друга. Проблемы никуда не делись — не можем же мы стереть дату из календаря. Но мы научились ценить друг друга здесь и сейчас.

Сегодня холоднее, чем в День Благодарения, когда мы поднимались на гору с Хизер. По пути наверх мы говорим мало и просто наслаждаемся прохладой в воздухе и теплом нашего прикосновения. Перед последним поворотом увожу его с тропинки короткой дорогой через низкий кустарник, освещая путь фонариком. Калеб не возражает и следует за мной.

Эту сторону холма освещает месяц и отбрасывает глубокие тени. Кустарник редеет, и я медленно освещаю фонариком свой маленький лес. Узкий луч выхватывает из темноты по одному-два дерева за раз.

Калеб встает рядом и обнимает меня за плечи, ласково притягивая меня к себе. Я поворачиваюсь к нему, но он смотрит на деревья. Потом отпускает меня и идет вдоль моей маленькой плантации, глядя то на меня, то на саженцы. Вид у него абсолютно счастливый.

— Они прекрасны. — Он наклоняется и вдыхает аромат хвои. — Как само Рождество.

— И выглядят, как настоящие рождественские елки — Хизер каждое лето приходит и подрезает их.

— В природе они не растут?

— Не все виды, — отвечаю я. — Папа любит говорить, что всем нужно помочь настроиться на праздник. Даже деревьям.

— В твоей семье любят метафоры. — Калеб подходит ко мне со спины и обнимает меня, уткнувшись подбородком мне в плечо.

Несколько минут мы молча стоим и смотрим на деревья.

— Чудесные, — наконец произносит он. — Твоя маленькая еловая семья.

Я поворачиваюсь и смотрю ему в глаза.

— И кто из нас романтик?

— А ты не думала их нарядить?

— Мы с Хизер как-то раз их нарядили. Самыми экологичными игрушками, естественно. Развесили сосновые шишки, ягоды, цветы и кормушки для птиц в форме звезд из семян с медом.

— Вы принесли подарки птицам? Очень мило.

Мы собираемся в обратный путь, пробираясь через кустарник, а я поворачиваюсь и еще раз смотрю на свои саженцы. Наверное, в последний раз перед отъездом. Я держу Калеба за руку и не знаю, повторится ли когда-нибудь этот момент. Калеб показывает вдаль, на наш елочный базар. С высоты он похож на маленький слабо освещенный прямоугольник. Среди деревьев горят фонари и снежинки из лампочек, подчеркивая темно-зеленый цвет хвои. Я вижу контору и серебристый трейлер. Вижу фигуры, снующие от дерева к дереву — покупателей, рабочих, где-то там и мама с папой. Калеб снова подходит ко мне и обнимает.

«Это мой дом, — проносится в голове. — Там, внизу… и здесь, наверху».

Он проводит ладонью по руке, в которой я держу фонарик, а потом медленно направляет луч на мои саженцы.

— Я насчитал пять, — замечает он. — А ты вроде говорила, их шесть?

Сердце замирает. Я снова освещаю их фонариком.

— Один, два… — На цифре «пять» останавливаюсь, и сердце вздрагивает. Я пробираюсь через кусты наверх, а луч фонарика скачет по земле. — Вот первое дерево! Самое большое.

Но не успевает Калеб подойти, как его нога ударяется о что-то твердое. Направляю фонарик вниз и зажимаю рукой рот… А потом падаю на колени у обрубка. Это все, что осталось от моей первой елки! На срезе — капельки застывшей смолы.

Калеб встает на колени рядом, откладывает фонарик и берет меня за руки.

— Кому-то оно приглянулось, — говорит он. — И, наверное, сейчас стоит у этого человека дома, наряженное и красивое. Считай это подарком…

— Это я должна была решать, кому его подарить. Его нельзя было просто так забирать.

Он помогает мне встать, и я кладу голову ему на плечо. Через несколько минут мы начинаем спускаться. Идем медленно, в полном молчании. Калеб заботливо помогает мне обходить ямы и кочки.

Потом он останавливается и вглядывается в кусты в нескольких метрах от дороги. Я смотрю туда же, куда он. Он идет в ту сторону, и луч фонарика выхватывает из темноты темно-зеленые иголки моей елки. Она лежит на боку и сохнет там, в кустах.

— Они ее просто выбросили?

— Похоже, твоя елка сопротивлялась.

Я падаю на колени и даже не пытаюсь сдержать слезы.

— Ненавижу того, кто это сделал!

Подходит Калеб и кладет ладонь мне на спину. Он не успокаивает меня, не твердит, что все будет в порядке, не стыдит, что я так расстроилась из-за какой-то елки. Он все понимает.

Наконец я встаю. Калеб вытирает мне слезы и заглядывает в глаза. Он по-прежнему молчит, но я чувствую: он со мной.

— Если бы я могла объяснить, почему веду себя так, — говорю я. Но он закрывает глаза, я тоже закрываю и понимаю, что ничего объяснять не нужно.

Я снова смотрю на свою елку. Те люди, которые увидели ее там, наверху, решили, что она прекрасна. Они решили, что могут сделать ее еще красивее… им очень хотелось это сделать, и они попытались, но ничего не вышло.

И они ее бросили.

— Хочу уйти отсюда, — шепчу я.

Я увожу нас прочь, а Калеб идет за мной и светит фонариком мне под ноги.


Хизер звонит и спрашивает, можно ли заглянуть на базар. Я рассказываю про срубленную ель на Кардиналз-Пик и объясняю, что сейчас мне не до веселья. Но Хизер хорошо меня знает и сразу приезжает. Она говорит, что в этом году со своими благотворительными елками я стала неуловимой, как призрак, и мы совсем мало видимся. А я напоминаю, что когда у меня выдавалась пара свободных часов, она каждый раз была с Девоном.