Фоулер почесал подбородок.

— Девочка живет с матерью.

— С мачехой.

Поверенный лишь пожал плечами, словно не видел особой разницы между матерью и мачехой.

— Если только нет неоспоримых свидетельств того, что мачеха жестоко обращается с ребенком, суд скорее всего не примет решения в пользу изменения существующего положения. Леди Гордон, милорд, не производит впечатления женщины, готовой взять на себя материнские заботы.

Эдвард вопросительно приподнял бровь:

— Она респектабельная леди, имеющая собственный постоянный доход и дом. И к тому же она находится с девочкой в кровном родстве.

— Она вдова, — сказал солиситор. — Она принимает у себя иностранцев, устраивает званые вечера. И…

— И? — напомнил Эдвард, так и не дождавшись пояснений.

Фоулер откашлялся и понизил голос:

— Милорд, вы должны понять мою позицию. Могу я говорить напрямик?

Эдвард коротко кивнул.

— Это всего лишь ссора между женщинами. Я не люблю работать с клиентами женского пола. Никогда не любил. С ними неизменно приходится быть излишне деликатным и щепетильным. Юриспруденция — занятие не для женщин, сэр. Здесь надо уметь проявлять твердость и держать удар, а дамам, с их перепадами настроения, такое не под силу.

Эдвард оглянулся на дверь, за которой ждала леди Гордон. Конечно, Фоулер смотрел на нее иными глазами и видел в ней не совсем то, что видел он, Эдвард. Но леди Гордон явно не производила впечатления женщины со слабыми нервами. По правде говоря, Эдвард в отличие от многих других мужчин никогда не считал женщин существами слабыми и истеричными.

— Я не заметил никаких признаков истерии или особой хрупкости нервной системы. У меня сложилось впечатление, что она неплохо знает закон и достаточно тщательно продумала аргументы, которые могли бы привести к успеху ее дела в суде.

— Но останется ли она такой же после пары неудачных слушаний и пары-другой пересмотров? Я плохо воспринимаю женские слезы, сэр.

Эдвард стиснул зубы, раздумывая над тем, что могло бы довести Франческу Гордон до слез. Отчего-то ему казалось, что она скорее пристрелит солиситора, чем позволит себе разрыдаться у него на плече. Фоулер, однако, решил, что Эдвард готов его понять, потому что, слегка наклонившись к собеседнику, доверительно добавил:

— Она производит впечатление женщины очень эмоциональной, сэр. Женщины… э… с бурным темпераментом. Должен вам признаться, мне такие женщины не по вкусу.

— Понятно, — холодно заметил Эдвард. — И все же, если бы я пожелал вас нанять…

Мистер Фоулер колебался с ответом, но Эдвард заметил, как блеснули его глаза. Он уже мысленно подсчитывал дивиденды. Фоулер не хотел иметь дело с женщиной, но взять деньги с Эдварда он был совсем не прочь.

— Спасибо, мистер Фоулер, — сказал Эдвард до того, как солиситор успел ответить. — Доброго вам дня.

Когда Эдвард вошел в комнату, Франческа стоя встретила его.

— Что-то не так? — спросила она. — Что вы ему сказали?

— Ничего. — Эдвард прикрыл за собой дверь. — Он оказался неподходящей кандидатурой. Вскоре приедет мистер Хаббертси.

Франческа немного помолчала.

— Он мне в любом случае не понравился, — сказала она наконец.

— И мне тоже. Может, мне следует первым поговорить с мистером Хаббертси? Думаю, сейчас я достаточно хорошо владею вопросом.

Леди Гордон прищурилась.

— Зачем?

— Вы изъявили желание, чтобы я помог вам советом, не так ли? — Не осознавая того, он расправил плечи и несколько раз сжал и разжал кулаки, прежде чем вернулся на свое место.

Она нахмурилась.

— Да…

— Тогда предоставьте мне повести разговор. Пусть это будет пробным испытанием.

В глазах Франчески читалось сомнение, но она кивнула.

Когда мистера Хаббертси провели в комнату, Эдвард разъяснил ему суть дела. К этому времени он уже начинал проявлять некоторый интерес к той девочке, ради которой все затевалось. Он не мог не испытывать жалости к ребенку, потерявшему родителей в столь раннем возрасте. Он слишком хорошо помнил ту угрюмую атмосферу, которая воцарилась в доме, когда у него умерла мать, как раз перед его восьмым днем рождения. Джерард, которому было в ту пору всего пять, ровно столько, сколько исполнилось Джорджиане, когда та осталась без матери, отказывался поверить в то, что герцогиня мертва, и потому Дарем привел их всех троих в ту комнату, где она лежала мертвая, чтобы они ее увидели. Эдвард не хотел туда идти. Как и Джерарду, ему хотелось, чтобы мама проснулась и снова стала самой собой. Вид матери, такой неподвижной и серой, стал самым глубоким потрясением в его жизни, но по крайней мере отец был с ними, и он похлопал его по плечу, когда Эдвард безуспешно пытался сдержать слезы. А эта маленькая девочка потеряла обоих родителей одного за другим, и теперь ее разлучили с единственной оставшейся в живых родственницей. Эдвард говорил себе, что поступает правильно, оказывая леди Гордон содействие, насколько это было в его силах. Отец одобрил бы такой его поступок.

К несчастью, мистер Хаббертси, как и мистер Фоулер, браться за дело не захотел. Войдя, он удостоил леди Гордон всего лишь беглым взглядом, но по мере того, как Эдвард объяснял ему суть дела, взгляд солиситора все чаще соскальзывал в ее сторону. После разговора с Фоулером Эдвард был во всеоружии, и от его внимания не ускользнуло тревожно-досадливое выражение, вскоре появившееся на лице солиситора. Эдвард был не из тех, кто стал бы терять время на того, кто так или иначе ему откажет, и в тот момент, когда в мимике мистера Хаббертси стало проскальзывать пусть неявное, но разочарование, Эдвард поблагодарил его и отпустил. Блэкбридж, которому было дано указание не уходить далеко, выпроводил солиситора из дома раньше, чем тот понял, что происходит.

Леди Гордон сидела, крепко сжав руки у себя на коленях, устремив взгляд на дверь.

— Он тоже не прошел?

— Да.

— Почему?

— Он не собирался браться за это дело.

Леди Гордон разжала руки и провела ладонями по юбке, словно хотела разгладить несуществующие заломы. Она сделала долгий вдох, словно пытаясь успокоиться. Эдвард чувствовал ее эмоции так, словно они были не умозрительной, а физической сущностью, присутствующей в комнате. Он физически ощущал пульсации досады и гнева. Леди Гордон прилагала героические усилия к тому, чтобы не сорваться, как это уже было с ней однажды. Он испытал извращенное желание стать свидетелем ее поражения в борьбе с самой собой, потому что в этом случае получил бы существенный довод в пользу того, чтобы как можно быстрее завершить это деловое сотрудничество.

— Откуда вам это известно?

— Я это увидел.

— Каким образом?

— По тому, как он на вас смотрел, — буркнул в ответ Эдвард. — Ни он, ни Фоулер не желают иметь дело с женщинами.

Лицо ее отразило целую бурю быстро сменяющих друг друга переживаний — унижение сменилось гневом, гнев — отчаянием. На щеках ее вспыхнул румянец.

— Я понимаю, — выдавила она.

Эдвард просто не мог представить себя на ее месте. Не мог представить, что ему отказывают не на основании безнадежности его дела, а лишь в силу некоторых характерных черт, предписываемых слабому полу. Досадно получить отказ по существу, но получить отказ на этих, весьма специфических, основаниях, наверное, в сто раз досаднее. Эдвард вдруг подумал о том, что неплохо было бы вернуть мистера Фоулера сюда в этот самый момент, чтобы он своими глазами увидел, как мало истеричности в характере Франчески Гордон. Из того, что она ему рассказала о результатах своего общения с солиситорами, следовало, что ей уже несколько раз приходилось переживать подобное и, возможно, нечто похуже. Теперь его уже не удивляло то, что она набросилась на него с обвинениями по поводу Уиттерса и потребовала пообещать ей помощь. Он ее понимал. На самом деле он бы поступил, и, по сути, уже поступил, именно так, когда на кон была поставлена судьба семьи.

— Каких еще солиситоров вам рекомендовали? — спросил он.

Она вытащила еще одну рукописную копию списка и протянула ему. Затем она встала и начала ходить по комнате. Эдвард еще раз перечитал список. Теперь скепсиса в нем было больше, чем надежды на успех. В этом списке были представлены уважаемые и опытные юристы, из тех, кого он мог бы нанять сам. Вначале он просмотрел этот список, не вникая в суть, думая лишь о том, как найти первого попавшегося, который бы взялся вести ее дело. Но такого рода помощь могла оказаться бесполезной, теперь он хотел, чтобы она выиграла это дело, а не только довела его до суда. Девочка была ей очень дорога, и Эдвард неохотно признался себе в том, что ему было бы несколько не по себе от собственной черствости и безразличия к чужой беде, если бы он не попытался помочь этой женщине по-настоящему, а не для галочки. Особенно после того, как она выполнила свои обязательства по отношению к нему столь быстро и эффективно.

К несчастью, на это уйдет больше времени, чем он рассчитывал, не говоря уже о том, что дальнейшее участие в ее судьбе потребует их регулярного общения. Вначале, когда он согласился на ее предложение, все казалось простым и понятным. В конце концов, ему удалось найти подходящего поверенного за пару дней пребывания в Лондоне. Однако, как выяснилось, ему придется потратить на нее куда больше энергии, как физической, так и умственной.

Не на нее, а на помощь ей, тут же напомнил себе Эдвард. Чем меньше внимания он будет уделять ее глазам и голосу или тому, как она двигается, тем лучше будет для него.

Он встал и подошел к Франческе. Она обернулась при его приближении, и глаза ее заблестели, как полированный янтарь. Как и накануне вечером, она напоминала ему огонь, пламя, которое сдерживается рамками приличий, но при этом не теряет накала чувств и… страстей.

— Боюсь, что никто из них вам не подойдет.

Брови ее слегка приподнялись, выгнувшись в красивую дугу, когда она взглянула на список в его руке.

— Вы можете это утверждать, лишь прочитав имена?

— Если Фоулер и Хаббертси были наиболее вероятными кандидатами, я не вижу смысла тратить время на остальных.

Щеки ее приобрели более глубокий оттенок розового. Взгляд был устремлен на список, хотя она и не протягивала к нему руку.

— Понимаю.

Она думала, что он отказывает ей, как отказали солиситоры. Эдвард надеялся, что она никогда не узнает, как глубоко заблуждается.

— Возможно, мы могли бы обсудить другие… возможности.

Франческа подняла на него глаза, и губы ее приоткрылись. Те другие возможности, что ураганным огнем пронеслись в его голове, не имели к солиситорам никакого отношения. Она приблизилась к нему на шаг.

— Какие другие возможности?

Он взял ее за руку и сжал ее пальцы, смяв пресловутый список.

— Возможности, которые не включают никого из здесь перечисленных.

Франческа склонила голову набок и подозрительно на него посмотрела.

— Но мне сказали, что для составления прошения мне нужен солиситор.

Эдвард чуть заметно ей улыбнулся.

— Тот, кто вам это посоветовал, возможно, не вполне понимает ваши обстоятельства.

Ее рука по-прежнему покоилась в его руке. Отчего-то Франческа не спешила ее высвободить, и Эдвард ее не отпускал. Он вообще не был уверен в том, что может ее отпустить, когда она так на него смотрит.

— Хорошо, — пробормотала она несколько секунд спустя. — Тогда что, по вашему мнению, мне нужно?

Будь Эдвард менее разумным мужчиной, он мог бы потерять нить разговора прямо на этом пункте, но он поймал себя на том, что подыгрывает ей, бесстыдно пользуясь моментом, чтобы потянуть еще немного, так, чтобы увидеть каждый взмах ее ресниц, каждое быстрое сокращение пульса у основания шеи.

— Я знаю, чего вы хотите, — ответил он. — Но вы должны решить, что вы готовы сделать, чтобы вернуть свою племянницу.

Взгляд ее, согретый воодушевлением и интересом, остыл. Теперь глаза ее светились лишь холодной решимостью. Рука ее в его руке сжалась в кулак, безнадежно смяв список.

— Все, что бы ни потребовалось.

Она как нельзя лучше выразила его собственные чувства. Он сделает все, что потребуется, дабы исполнить взятые перед ней обязательства, и избавится от ее общества, а заодно от искушения, которому все труднее противостоять.

— Прекрасно. Я пришлю вам записку.

— Я с нетерпением буду ждать от вас вестей. — Она смотрела на него с вновь возникшим интересом, даже с теплотой. — Спасибо вам за все, лорд Эдвард.

Когда она ушла, Эдвард пошел в кабинет отца. Он сел за его стол, глядя на кипу документов, заполнивших собой почти всю столешницу красного дерева. Он понимал, что все эти документы требуют его немедленного внимания, но вместо того, чтобы приняться за работу, уставился в окно. Начал накрапывать дождик. Капли падали на стекло. Он подумал, что поступает благородно, говорил себе Эдвард. Франческа Гордон помогла ему, и теперь он был обязан ответить услугой на услугу. Если он сможет удерживать мысли в благородном русле, не поддаваясь почти непреодолимому желанию к ней прикоснуться, все будет прекрасно.