— Убирайся! — вмиг подскакивает он с места и, со всего маху, бьет кулаком о стену. Я не сдвигаюсь ни на сантиметр в сторону.

— Этого, бл*ть просто не может быть! — сквозь сдавленные хрипы ревет он, продолжая колотить по грязной штукатуренной стене. Загнанный, затравленный зверь после стольких пыток и издевательств преданный единственным в кого верил. На громкие звуки, доносящиеся из комнаты, внутрь забегает конвоир и сбивая с ног Рому, заламывает ему руки за спиной, пытаясь нацепить наручники.

— Девушка, свидание окончено-напряженно хрипит конвоир, продолжая удерживать сопротивляющегося Рому. Я спешу уйти, но протискиваясь мимо них, вижу, как Рома вмиг переставший оказывать сопротивление, поворачивает голову в мою сторону и молча, со слезами в изумрудных глазах, наблюдает за моим уходом.

Не помню, как я выбралась оттуда. Очнулась, обнаружив себя в полуобморочном состоянии возле соседнего здания. На ватных ногах пытаюсь сделать несколько шагов, но сгибаюсь пополам от того, что меня начинают выворачивать наизнанку рвотные спазмы. Выплеснув на грязный асфальт скудное содержимое желудка, я устало приваливаюсь к обшарпанной стене дома и сотрясаюсь в истерических рыданиях. Перед глазами его затравленный взгляд, его сжатые скулы и боль… Сколько боли я принесла ему. А следом в памяти всплывает вчерашний разговор с его матерью:

— Сегодня я подслушала разговор мужа, — начинает она разговор, а я обращаюсь вся во внимание. Присаживаюсь на рядом стоящий диван и смотрю на нее во все глаза.

— Завтра утром его вызовут в допросную и забьют досками насмерть, если он не даст согласия, не откажется от тебя и не примет условия отца, — говорит она тихим срывающимся голосом.

— Выход только один. Я прошу тебя, я умоляю тебя! — сбросив кота на пол, она подается ко мне и заключает мои руки в крепкой хватке своих ледяных ладоней.

— Хочешь встану на колени! Оставь его, только так ты спасешь его жизнь. Здесь вам не быть вместе. Мой муж, ужасный человек, я много лет наблюдаю за ним. Я могу тебе сказать с уверенностью, что он не пощадит ни его ни тебя. Ты спаслась чудом.

— Но ведь так я сломаю его, — ошеломленно смотрю на наши сцепленные руки, не веря ее словам.

— Сломаешь, но он будет жить! Я знаю своего сына, он упертый, как и его отец. Он ни за что не откажется от тебя, пока будет знать, что вы вместе, что чувство взаимно. Прости, Оксан, но выход только один. Если ты сама лишишь его этой надежды. Сама уйдешь из его жизни.

А после она просто поднялась и ушла. И этот ее тихий, полный безнадёжности и скорби голос останется в моей памяти до последних дней. Также как и он. Как его глаза, как его улыбка, с первого взгляда на которую, у меня подкашивались ноги. Как его руки, лежащие на руле, его прищур глаз, когда он хитрил или смеялся. Как движения его рук, когда он притягивал меня к себе и утыкался носом мне в шею. Я буду помнить все, все в мельчайших деталях. А теперь еще навсегда в моей памяти останется его боль и мое предательство.

В романтических фильмах расставание главных героев всегда преподносится возвышенно, поэтично. Влюбленная девушка, в слезах и с идеальным макияжем уходит вдаль от скорбно смотрящего ей вслед красавца-главного героя. За кадром играет красивая, лирическая композиция, способная растопить любые сердца. Но в жизни расставание — не поэзия. В нем нет ничего красивого и душещипательного. Расставание — это уродство. Это крики и слезы до боли в глотке, до рвотных масс. Это уход в себя, это душевная болезнь. И всем окружающим если не плевать на тебя, то точно неприятно лицезреть твою слабость. «Двигайся дальше!», «Жизнь продолжается» — к концу второй недели я готова была убить первого, кто еще раз отмахнется от меня заученным клише.

Все что я помнила о последнем месяце — это холод и одиночество. Зябкая дрожь пробирала меня до костей, когда я возвращалась поздним вечером с занятий, кутаясь в пуховик. Холод не отпускал меня и дома, когда приходилось ложиться в пустую, холодную постель. И только единственная вещь — его домашняя футболка, все еще упрямо хранящая с ума сводящий запах, хоть немного, но согревала меня.

На следующий день после тех событий, как и было обещано и предугадано Ольгой Алексеевной, Рома пошел на сделку и его выпустили, полностью сняв обвинения. Помню, как Андрей, стоя на пороге квартиры, спешил поделиться со мной долгожданными новостями. А потом, опустив взгляд на многочисленные коробки, стоящие в прихожей в недоумении поднял на меня глаза. Я ничего не говорила и не объясняла. Все было и так понятно. Вручив ему ключи и попроси вместо меня рассчитаться с хозяйкой, я, взяв на руки Леву, вернулась в дом к маме. Ольга Алексеевна и правда предлагала мне деньги за спасение Ромы, но я не взяла. Так или иначе я не знала, что буду делать дальше. Жила на каком-то распутье.

Общалась я только с Джеком, и то исключительно во время занятий. Все перерывы мы проводили вместе в университетском дворе, кормя голубей, в уютном молчании. Саша и Кирилл, в первые дни, пытавшиеся возыметь на меня влияние, поняли что все бесполезно, что я изменилась и как прежде, весело и беззаботно, уже не будет. Я стала замкнутой и нелюдимой. Мама не уставала пытаться наладить со мной контакт, но во время ее нахождения рядом, я только отмалчивалась, глядя в пол.

Мне не хватало его. Не имея ни малейшей надежды, понимая, что собственными руками я сама все сломала, все равно каждую минуту думала о нем и подыхала. Не успела, не долюбила, не насытилась им. Хотя не смогла бы насытится, даже если бы и вся жизнь у нас была впереди.

Но больше всего я боялась ночей. Темных, долгих и пугающих. Разбивающих раз за разом мое исстрадавшееся сердце. Я не хотела засыпать, потому что каждую ночь, с завидным постоянством, мне снился он. Вернее, в своих до жути странных и реалистичных снах я и была им. Он находился в полутемных помещениях городских клубов, в люксовых номерах отелей, где занимался сексом с бесконечным числом девушек. Все они как одна, плотоядно, похотливо смотрели на него, облизывая его обнаженное тело. Они кричали под ним словно дешевые порно актрисы. Что приносило ему невероятное удовлетворение. Одурманенный, опьяненный алкоголем, он как изголодавшееся, отчаянное животное, потерявшее последнюю каплю человечности трахал их жестко, цинично. Он не знал ни одну из них, но их большие сиськи, податливые рты и вагины были отличным лекарством. Купаясь в этом гнилом болоте пошлости и непотребства, осознанно пачкая себя в этой грязи, он впадал в забытье, выплескивал свою злость, вбиваясь в их податливые тела, получая взамен долгожданное освобождение, драгоценные минуты забытья.

Я понимала, что он выгорел без остатка. Ни одного чувства не осталось в нем, кроме похоти. Он был противен сам себе. Я понимала это, когда после очередного акта сношения, он обессиленно откидывался головой на подушку и закурив сигарету, долгим, задумчивых взглядом смотрел на единственное, что напоминало ему о том времени, когда он был счастливым человеком. На подаренную мной зажигалку. На какую-то долю секунды его лицо искажала гримаса боли, но это всего лишь мгновение слабости. А дальше-продолжение секс марафона и вливания в себя несчетного количества алкоголя.

Я просыпалась от звука собственного крика, словно выныривала из жуткого кошмара. Чувствуя себя отвратительно, будто не он, а я всю ночь заливалась спиртным. По часу стояла в душе, стараясь вытравить, смыть из памяти образы увиденного, задыхаясь от боли. Но каждую ночь повторялось одно и то же.

Мне хотелось верить, что это все только сны, плод моего больного воображения. Но сердце, упрямое, захлебывалось от боли. Оно все чувствовало и знало лучше меня.

А еще, иногда, поздними вечерами, на мой номер поступали звонки от неизвестного абонента. С замиранием сердца, я брала трубку и молча слушала его тихое дыхание. Ни один из нас не хотел бросать трубку первым, но и ни один из нас не проронил ни слова. Мы часами молча горевали над разорванными чувствами друг друга.

Закончился декабрь. Новогодние праздники я провела, сидя у себя в комнате, с книгами в руках. Мама целыми днями пропадала на работе, а я наслаждалась уединением и покоем. Поэтому полной неожиданностью стало для меня, когда ранним утром девятого числа на пороге моего дома появилась улыбающаяся Сашка под ручку с Кириллом. Впустив друзей, я отправилась на кухню, заваривать чай. Разговаривали в основном ребята, рассказывая мне все последние новости. Я, стараясь не обижать их своим равнодушием изо всех сил изображала заинтересованность. Через полтора часа, поднявшись я принялась мыть посуду, а Кирюха отправился поваляться на диван в зал. Сашка, примостившаяся на столешнице с полотенцем в руках, без перерыва щебетала о всякой ерунде.

— Так хотела завтра в кино Андрея вытянуть, как никак единственный выходной выдался, а он на свадьбу идут к Ромке… — поняв, что сболтнула лишнего, она испуганно прижимает руки к себе, виновато глядя на меня. А я тем временем, изо всех сил стараюсь сделать отсутствующий вид, и не замечаю, как раз сотый подряд протираю до дыр одну и ту же тарелку.

Я наверное, мазохистка и полная дура. Но не смогла сдержаться. Стою на другой стороне улицы от здания ЗАГСА, зябко обняв себя руками. Перед зданием останавливается целая вереница дорогущих иномарок, с шикарным лимузином во главе. Из которого высыпается толпа молодежи, а после них, наружу выходит Рома, подавая руку невесте. Глотая бесшумные слезы, я любуюсь им, мужчиной, ради благополучия которого я разорвала нас на части. Он безумно красив и элегантен. Белые снежинки неслышно опускаются на его черные, слегка взлохмаченные волосы.

— Упрямец, даже в прическе у него протест, — грустно улыбаясь, не могу оторвать от него глаз. Синий приталенный пиджак, белая рубашка и красная бабочка. Ну как, черт возьми можно не любить такого. Не замечаю никого вокруг, потому что стараюсь вобрать в себя как можно больше его. Не могу наглядеться.

Как бы мне хотелось, чтобы она выглядела уродиной рядом с ним. Но к моей зависти, его невеста шикарна, нет ни единого изъяна в ее холодной аристократической красота, безупречном платье, точеной фигуре. Черная душа, увы может скрываться под внешним совершенством. Мои вены плавит, закипающая от жгучей зависти кровь, когда Рома, послав ей легкую улыбку, подает руку и она вкладывает в нее свою изящную ладошку. Поднявшись наверх, они исчезают в здании. А я никак не могу отдышаться, захлебываясь в своем личном, эгоистичном горе. Через пятнадцать минут счастливая чета выходит из дверей ЗАГСА, уже окольцованными. Рядом с ними, с двух сторон шествуют довольные собой родители молодожен и галдящие друзья. Я смотрю на самоуверенное выражение лица его отца и проклинаю его, от всего израненного сердца. Я было собираюсь развернуться и уйти, но бросаю прощальный взгляд на него. Так хочется еще немного насладиться его видом. Будто почувствовав на себе мой пристальный взгляд, Рома неожиданно поворачивает голову в мою сторону и наши взгляды встречаются. Он стоит, словно громом пораженный, не шелохнется. Мы молчим, но наши глаза нет.

— Ты довольна, все так как ты и хотела?! — кричит он.

— Прости меня, так нужно, — глаза застилает пелена и я быстро стираю их рукавом.

— Зачем пришла тогда? Поиздеваться? — злится он. А я обессиленно закрываю глаза.

— Конечно, поиздеваться, только над собой, малыш — шепчу, еле двигая губами.

Вокруг них собираются гости, выстраиваясь в полукруг для фотографий. Какой-то мужчина, безрезультатно пытается всучить Роме голубей, но тот словно соляной столб не мигая смотрит на меня взглядом, полным ненависти и печали.

А я, не видя перед собой ничего, падаю обессиленно на колени, прямо в лужу из мокрого снега. Мне хочется умереть прямо здесь, только не отдавать его снова ей. Только не видеть в его глазах столько отчаяния и злости. Чувствую, как чьи-то руки поднимают меня и оттаскивают подальше от дороги, скрывая из виду.

— Ты совсем спятила, дурочка! — вытирая мое перекошенное мокрое лицо платком кричит на меня взволнованная Ольга Алексеевна.

— Ты понимаешь, что все испортить можешь? — пытаясь привести в чувства, изо всех сил трясет она меня.

— Я не могу больше так, не могу! Это ад какой-то, вы не представляете даже! — закрываю ладонями лицо, чтобы не видеть их всех.

— Ты мне обещала сохранить секрет! Еще не время, идиотка! — чертыхается она, усаживая меня на лавочку в небольшой парковой аллее.

— Я устала, — притягиваю ее к себе и утыкаюсь ей в грудь. Странно, но именно этой женщине мне хочется излить всю ту боль, что до сих пор молча я носила в себе.

— Я так бесконечно устала, — реву во весь голос. Меня будто разорвали пополам. Я устала чувствовать его, каждую ночь, каждый день. Устала видеть как он опускается, как сам себя загоняет. Пусть уже убьют меня, я не могу вынести все это, — плачу на взрыд.