Эш наблюдал из кухни за тем, как уходит Карен. Луиза с восторгом следила за выражением его лица. Оно было неодобрительным и раздраженным. Но ведь они знают друг друга больше десяти лет. Время осыпать друг друга комплиментами давно прошло.

— Ну? — спросила Луиза, когда шаги Карен стихли и хлопнула дверь. — Что все это значит?

— Она просто идиотничает. Не обращай внимания.

— Музыкальная школа в Гилдхолле? Подозреваю, что не обучение игре на гитаре при помощи зубов. Чему же ты обучался?

— Игре на скрипке и виолончели, — ответил он, подняв на нее глаза.

— И ты стыдишься этого теперь или что? Непонятно.

Эш посмотрел на потолок, доставая из кармана джинсов свой табак. Очень старательно свернул самокрутку, зажег ее спичкой из коробка и пустил сквозь зубы длинную струю дыма.

— Сейчас я этим не занимаюсь. Классикой, во всяком случае. Играю на электроскрипке. Это особый диапазон. Необычный.

— Звучит интригующе.

— Да. Совсем другое.

— Но почему тогда такая реакция на слова Карен?

Эш потер нос указательным пальцем. Он явно чувствовал себя неуютно.

— Я просто не мог примириться с формальностью всего этого. Регулярно отсиживать установленное время в оркестре, подвергаться дрессировке, словно пингвин, исполнять музыку других людей, льстить какому-нибудь напыщенному дирижеру, вся эта вонючая церемонность. Отношение к музыке как к собственности праздных классов. Это не для меня.

— И тогда…

— Есть куда более стоящие вещи, чем развлекать кучку деятелей, которые ни к дьяволу не понимают, что ты им играешь в промежутках между разговорами с нужными людьми, ради чего они и собрались.

— Но Карен…

— Карен считает, что принципы всего лишь товар в дорогом магазине.

Эш улыбнулся, но в его улыбке не было ни малейшего намека на веселость.

— Таким образом…

— Таким образом, давай займемся твоими делами. Я не хочу больше обсуждать мои. Я ведь уже сказал, что это скучная история.

— Но ведь ты играл в оркестре, не правда ли? — сделала Луиза финальный бросок: если Эш ответит на вопрос, у нее есть, пусть и маленькая, возможность узнать, кто же он на самом деле.

— Да. Меня оттуда выгнали.

— За… Что ты сделал?

Он посмотрел прямо на нее. Теперь в глазах была искорка юмора.

— Я показал дирижеру голый зад во время исполнения «Симфонии Антарктиды».

— И публика тебя видела? — спросила Луиза, и рот у нее так и остался открытым.

— Практически не могла не видеть. Я играл первую скрипку.

— И твои родители этого не одобрили? Поэтому ты и разошелся с ними?

Эш стряхнул пепел сигареты себе на ладонь и втер его в ткань своих джинсов на бедре.

— Мой отец и был дирижером, — сказал он вполне буднично. — Ну что, перейдем к сложностям с твоей работой?


— Почему вы всегда это делаете? — спросил Шон, когда Оливия наклонилась чуть не до пола возле шкафов с картотеками данных. Она взглянула на него виновато снизу вверх.

— Делаю что?

— Да вот эти ваши упражнения с креслом. Уходя из офиса, вы опускаете сиденье как можно ниже.

— Чтобы заставить старую Корову пригнуться пониже и попыхтеть подольше, — поспешила с ответом Сара, протянула руку с темно-пурпурными ногтями и взъерошила Шону волосы. Шон побагровел и открыл рот, как бы собираясь дать отпор. — Ладно, я пошла. — Она подхватила свою кожаную куртку и подмигнула Оливии. — Нил за мной заедет. Мы с ним идем сегодня вечером в клинику планирования семьи. Пришло время снова сдавать мазок.

— Пожалуйста, избавьте от подробностей, — проворчал Шон.

— Это обыкновенная девичья болтовня, Шон. Что вам не нравится? Вы и сами в глубине души как девушка, правда? Только очень большая. До завтра, Оливия. Надеюсь, вы сегодня в шарфе и перчатках. Иначе, чего доброго, отморозите соски на автобусной остановке.

— Уверена, что мои соски уцелеют, — сказала Оливия, впрочем слегка покраснев.

Они слышали, как Сара шумно несется по коридору, выкрикивая пожелания доброй ночи коллегам в других кабинетах по дороге к лестнице, по которой она вскоре затопала.

— Ну и девчонка! — покачала головой Оливия. — Я помню свое первое место работы. Я была в таком страхе, что боялась сделать лишний шаг и не смела ни с кем заговаривать. Тогда за работу держались и служили подолгу. А теперь все по-другому. Каждый режет напрямую что придет в голову и готов сменить место в любой момент.

— Не осуждайте людей за это, — сказал Шон, пытаясь выпрямиться, но оставаясь при этом согнутым под весьма своеобразным углом. — Наша природа требует перемен. Когда нам становится скверно, мы боремся с этим как можем.

— Ну, вы опять ударились в философию. — Оливия проверила, опустилось ли сиденье кресла Кэрол на максимально низкий уровень, для полной надежности похлопала по нему рукой и направилась к вешалке.

Она как можно туже подпоясала свой макинтош и застегнула его на все пуговицы до самого подбородка. Погода стояла необычайно холодная, она не помнила такой в это время. Только бы мороз не убил цветочные луковицы. Она так привыкла к весенним крокусам. Каждый год они распускались в палисаднике перед домом. Было бы грустно, если бы они не расцвели будущей весной.

— Послушайте, Оливия, сегодня очень сильный мороз. Позвольте мне на этот раз подвезти вас домой. Мне тяжело думать, как вы стоите на остановке, на пригорке, а ветер так и свищет у вас вокруг ног. Вы даже брюки не надели.

— Я не привыкла ходить на работу в брюках.

— Так позвольте мне отвезти вас. В машине удобно и тепло, бывает, что и жарковато. Немного сквозит из окна рядом с пассажирским местом, но в вашем пальто вы этого не почувствуете.

Оливия поразмышляла над этим предложением, пока надевала перчатки. Она видела, что Шон ждет ответа, — в надежде на ее согласие он высоко поднял одну свою длинную бровь. Она не совсем понимала, почему он так стремится помочь ей. Человек он несомненно добрый, и, видимо, это в его натуре — помогать другим.

— Ладно. — Она подняла голову и улыбнулась ему. — Большое вам спасибо. Можете отвезти меня домой. А я могу попросить вас об одной вещи, о которой подумывала последние два дня.

— Правда?

Он так резко повернул голову, что, кажется, даже волосы у него встали дыбом.

— Вы не беспокойтесь. Всегда можете отказаться.

Они вышли на улицу, и Оливия терпеливо ждала, стоя на тротуаре, пока Шон справится с замком дверцы возле пассажирского места, который не хотел открываться изнутри. Наконец он одолел его и улыбнулся Оливии через стекло. При тусклом свете уличных фонарей он казался похожим на гнома. Бедный Шон. Он такой хороший товарищ, но очень немногие женщины принимают его всерьез. Жизнь штука жестокая. Оливия протиснулась на пассажирское место, и после трех попыток Шону удалось плотно закрыть дверцу.

— Случается, что люди вступают в любовные отношения со своими машинами, — сказал он, снова и снова пытаясь включить зажигание. — Моя Флосси у меня вот уже четырнадцать лет, и я не расстался бы с ней, даже если унаследовал бы миллион.

— Охотно верю.

— Современные люди уже не ценят преданность, верно? — Он бросил на Оливию взгляд триумфатора, когда мотор наконец заработал. Машина рывками отъехала от старого здания и начала неуверенно прокладывать путь по запутанным улицам жилого района. — Должен сказать, это вообще редкое качество. Его следует ценить.

— Вы так считаете? О да. У каждого человека есть своя аура, иногда такая сильная, что ее почти можно увидеть. Вы, например, очень верный человек. Я это чувствую.

Оливия задумалась. Были ее мысли последнего времени мыслями преданного человека? Или наоборот?

— А Кэрол не такая. Если вы меня спросите, я скажу, что сейчас происходит нечто весьма любопытное.

Оливия повернула голову и посмотрела на Шона. Профиль у него неплохой, а нос вполне можно назвать римским.

— Что вы этим хотите сказать?

— Даже не знаю. Она такая озлобленная, а, как вам известно, у нее вроде бы очень удачный брак, объединились два преуспевающих менеджера службы здоровья, но тем не менее там чем-то дурно пахнет.

— Я ничего не знаю о ее муже, но, насколько могу судить, они два сапога пара.

— С ним-то все как будто в порядке. Он работает где-то возле Бромли. Я видел его раз на региональном совещании.

— Но почему вы говорите, что Кэрол неверна?

— Роджер, — сказал Шон и нажал на педаль тормоза: они добрались до вполне ожидаемого перекрестка. Оливия ухватилась за приборную доску, так как ее сильно бросило вперед.

— Неужели вы имеете в виду, что Кэрол — и Роджер?

— Совершенно точно. — Шон переключил передачу, и мотор заглох. Шон пробормотал что-то очень любезное себе под нос, снова включил мотор, и они рванули с перекрестка, едва не врезавшись в задний бампер машины, едущей впереди. — Прошу прощения. Это все коробка передач. Вам это должно быть знакомо.

— Да.

Оливия впала в задумчивость. Размышляя о возможности связи между Кэрол, ее начальницей, и Роджером, начальником окружного отделения, она крепко держалась за подлокотники сиденья. Как знать, не равносилен ли самоубийству следующий вопрос, который она собиралась задать Шону.

— Сара — человек преданный, — оживленно продолжал Шон. — Но я не уверен, что Нил ей подходит.

— Ничего себе! — рассмеялась Оливия. — Так вот на что вы тратите все свободное время? Думаете о коллегах и их взаимоотношениях?

Шон ответил не сразу, и Оливия перестала смеяться. Сидела и смотрела прямо перед собой. Замечание было явно бестактным, ей не следовало так говорить.

— Да, я составляю гороскопы. Это меня занимает. Сейчас делаю гороскоп для Сары.

— Понятно.

— И я много читаю. Особенно поэзию.

— Правда?

— Правда.

— Это славно.

Оливия сдвинула брови, глядя все так же прямо перед собой. Она уже не помнила, какие стихи учила в школе. Поэзия не была частью ее жизни. Боб никогда…

— Смелей! — сказал он, указав вперед. —

Волна всесильная нас к берегу несет…

И после полудня они причалили к земле, где царил вечный день.

Оливия повернулась к Шону в полном ошеломлении. Он вдруг стал похож на Джона Гилгуда[27].

Шон улыбнулся.

— Это Теннисон[28]. Он прекрасен, не правда ли? — Шон ненадолго снизил скорость. — Поймите, то, что я не провожу каждый вечер в клубе, еще не значит, что я не умею радоваться жизни. На свой лад.

— Я понимаю, Шон. Я не хотела быть грубой.

— Нет-нет, это вовсе не было грубостью. По правде говоря, я нечасто выхожу из дома. Не могу себя заставить. Коплю, понимаете ли, силы для отпуска.

— Вот оно что.

Оливия смотрела в окно на здания, мимо которых они проезжали. Они миновали Хай-стрит и прекрасную часовню при Тонбридж-скул[29], затем выехали на окраину города. Отпуск. Сколько времени прошло с тех пор, как у нее был отпуск? Настоящий отпуск, с поездкой туда, куда ей хотелось поехать, а не просто свободное времяпрепровождение. Оливия вздохнула. Она никогда не бывала там, куда ей хотелось поехать. И теперь кажется, что она упустила эту возможность.

— Скажите мне, где надо повернуть, — попросил Шон, когда они уже подъезжали к нужному участку.

— Да, езжайте помедленнее, повернуть нужно на широкую дорогу сразу за углом.

— Попробую. — Шон, пригнувшись, посмотрел себе на ногу. — Будь оно проклято. Акселератор отказал.

— Что?

— Не волнуйтесь, это с ним бывает. Я все налажу в одну минуту.

Оливия положила руки на отделение для перчаток, ее показное спокойствие улетучилось, как только машина увеличила скорость.

— Мы должны обогнать вон того и развернуться, — сказал Шон, по-видимому не испытывая особого беспокойства.

Оливия в ужасе наблюдала, как на дорогу выскочил «ситроен», обогнал идущую впереди машину и двинулся вверх по дороге, ведущей к деревенским улицам.

— А, тут подъем. Придется снизить скорость.

— Бога ради, Шон. Придерживайтесь малой скорости. Здесь ограничение — тридцать миль в час, не более.

— Все в порядке. — Шон отпустил педаль, потом снова нажал на нее. Машина отозвалась на это рывком вперед, потом снова пошла медленно. — Вот и все. Только без паники. Теперь нам надо где-нибудь развернуться, мы поедем обратно и отыщем вашу дорогу.

Оливия откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Она почувствовала, как машина развернулась, остановилась, три раза дернулась; услышала скрежет чужих тормозов, долгий, раздраженный сигнал и наконец ощутила, что они двинулись в обратный путь. Она открыла глаза только тогда, когда Шон сворачивал с главной дороги и как ни в чем не бывало покатил к ее дому.