Оливия, не разгибаясь, скосила на него глаза. Шон по-прежнему смотрел на логотип, словно тот представлял для него немалый интерес. К ней вернулось самообладание.

Она убрала — очень медленно и постепенно — левую ногу с рычага коробки передач. На этот раз машина ожила. Оливия в панике снова вжала педаль в пол. Сделала несколько коротких вдохов и выдохов, чтобы стимулировать себя.

— На этот раз получится.

Все ее движения стали более легкими, как бы невесомыми. Почувствовав, что мотор заработал, Оливия нажала на акселератор. Машина двинулась вперед.

— О Господи, я это сделала. Слышите, Шон? Мы едем!

Оливия сосредоточилась. Она не может допустить, чтобы машина остановилась, иначе Шон решит, что она идиотка. Она будет ее удерживать в движении сколько сможет.

Оливия изо всех сил сжимала руль, машина, фырча, катилась по бетону, а рекламный логотип приближался со сверхъестественной быстротой.

— Это фантастично!

— О’кей, теперь надо вывернуть руль.

— Я еду. Я правлю. Почему я не могла делать это раньше?

Каменная бровка автопарка показалась в свете фонарей.

— Нам нужно повернуть, — сказал Шон Оливии, обхватившей баранку. — Оливия!

— Повернуть руль. Я сейчас поверну руль.

Она крутанула его до отказа. Машина резко свернула в сторону и покатила прямо на бетонный столб.

— Тормоз, Оливия! Тормоз! Уберите ногу с акселератора и жмите на тормоз!

Бетонный столб вдруг вырос прямо перед ними. У Оливии пересохло в горле. Руки словно примерзли к рулю. Ноги отнялись. Шон перегнулся через нее и отобрал рулевое колесо. Взвизгнули шины.

— Уберите ноги! Поднимите их вверх!

— Я не могу двигаться.

— Можете!

— Не могу.

— Ради Бога, Оливия! — Голос Шона утратил всю свою ласковую убедительность и превратился в рев. — Не будьте размазней и управляйте машиной! Вы же именно этого хотели!

Ноги Оливии взлетели вверх. Машина снова выкатилась в центр площадки. Невероятная вспышка темперамента Шона словно промыла Оливии мозги. Она вспомнила, как снизить скорость. Она выжала тормоз, машина резко остановилась, Оливию и Шона бросило вперед. Мотор еще работал, но Оливия дотянулась до рычага коробки скоростей и перевела его в нейтральное положение. Рывком установила ручной тормоз, щелкнув при этом точно так, как делал Боб, когда был в плохом настроении. Потом она откинулась на спинку сиденья и разгневанно уставилась на Шона.

— Как вы смели назвать меня размазней? Вы меня едва знаете.

Она услышала в ответ глубокий вздох Шона. Потом он повернулся к ней, и Оливия увидела, что он улыбается, мало того, ухмыляется во весь рот.

— Вы смеетесь надо мной, — надулась Оливия.

— Ни в малейшей степени. — Он рассмеялся.

— Еще что скажете! Смеетесь во весь рот.

Шон запрокинул голову, вперил глаза в потолок машины и громко расхохотался. Он хохотал неудержимо, и Оливия заулыбалась. Удержаться было невозможно. У Шона был на редкость заразительный смех.

— Оставалось нам немного, чтоб войти в долину Смерти! — продекламировал он.

— Я вела машину, правда?

— Вели, — согласился Шон, опуская на Оливию глаза.

— И я не заглушила мотор.

— Нет, не заглушили.

— Это потому, что вы на меня накричали. Вы знали, что, если назовете меня размазней, я мотор не заглушу. Верно? — Она шутя хлопнула его по руке. — Ведь вы это знали, да?

Теперь уже она не могла удержаться от смеха. Торжественно опустила руки на рулевое колесо.

— Боб, ты меня видишь? Я это умею. Я не безнадежна. Я не сумка для покупок. Рейчел? Луиза? Я вела машину! Я вела эту клятую машину!

— Блестяще, Оливия. Сегодня вечером вы превзошли саму себя.

— Да.

Оливия перестала смеяться и бросила взгляд на окружающую их пустынную местность. Плоское, открытое пространство и большие пустые здания, зависящие от людей, которые явятся и дадут им жизнь. Но она не похожа на эти здания и не ожидает, когда другие люди дадут ей жизнь. Она была такой, в прошлом. Тогда она всегда оставалась солидным, неподвижным предметом, возле которого вставали на якорь предметы подвижные. Теперь она и сама в движении. Оливия снова улыбнулась уверенной улыбкой человека, который знает, что выбранный им путь верен.

На этой неделе она научилась водить машину. На следующей займется чем-нибудь еще. То будет неделя перед обедом. Прежде чем она встретится с Луизой, у нее наберется многое, о чем можно рассказать. Такого, что удивит Луизу. И обрадует.

— Ну, — сказала Оливия, счастливо улыбаясь Шону. — Сможем ли мы это повторить еще разок?


Луиза и Салли шумно влетели в парадное.

— Ш-ш-ш, — приложила Салли палец к губам. — Не побеспокоим ли мы кого-нибудь из верхних жильцов?

— Пустой номер. — Луиза повела Салли за собой через холл и втолкнула в свою квартиру. — Гаррис либо где-то уже натрахался, либо трахается сейчас.

— Гаррис, — посмаковала фамилию Салли. — Звучит как имя мужчины с большим банковским счетом.

— Нечто большое у него имеется.

— Я так давно не оставалась у тебя. И почти взволнована.

— Я поставлю чайник.

— Хо, отлично. — Салли последовала за Луизой в кухню. — Славное местечко. Я просто обожаю эту белую «формайку»[35]. Но почему ты так дорого платишь за эту унылую квартиру?

— Потому, что я глупая корова. И для того, чтоб ты спросила.

— Ты и есть глупая корова, — заявила Салли с таким видом, будто только сейчас сделала такое открытие.

Луиза наполнила чайник, включила его в сеть. Салли уселась на стул и принялась рассматривать журналы о младенцах и детях постарше, разбросанные по столу.

По пути сюда Салли настояла на том, чтобы они забежали в несколько еще не закрытых заведений, где ей хотелось пропустить стаканчик, иначе, как она утверждала, дома ей будет не по себе. Луиза понимала, в чем дело, и оттого, что ночью ей не придется быть дома одной, чувствовала себя менее усталой. Ее удивляло решение подруги отказаться от столь многого. Не случайно Салли сегодня вечером хотела напиться в дым.

— Откуда эти цветы? — хмуро спросила Салли, указывая подбородком на ведро на полу. — Раньше я таких у тебя не видела. Выглядят они не слишком хорошо. Ты бы полила их.

— Они стоят в воде. И мне безразлично, завянут они или нет. Это цветы от Джона.

— От Джона?

— Да.

— От того самого Джона?

— Это подарок по случаю удачного завершения… ты сама знаешь чего.

— Ах вот как. Слушай, у тебя есть бренди или что-нибудь в этом роде?

— Я пила бренди до того, как узнала, что беременна. Есть немного белого вина в холодильнике, но оно стоит уже две недели.

Луиза достала кружки.

— Вот видишь, — сказала Салли, неуклюже поднимаясь со стула и подступая к холодильнику, — что значит быть беременной. Это полезно для здоровья. Ты бросила курить и не пьешь, ешь салаты и много клетчатки, а самое лучшее — что ты делаешь все это не по чьей-то указке. Ты делаешь это, потому что не можешь иначе.

— В сущности, это так и есть, — сказала Луиза, насыпая в кружки растворимый кофе.

— И это было бы прекрасно, если бы ты могла всегда относиться к себе таким образом. — Салли открыла холодильник, достала бутылку, нашла стакан и размашистым движением плеснула в него вина. Сделала большой глоток. — Но ты не сможешь. Именно во время беременности ты воображаешь, что покончила со своими пороками навсегда… Погоди. Что это с твоим холодильником? — Салли снова открыла дверцу и сунула голову в холодильник. Луиза терпеливо ждала. — Это просто не твой холодильник. — Салли захлопнула дверцу и обвела кухню диким взглядом. — Это твоя квартира. Но ты произвела переворот.

— Да.

— Там полно всякой зелени. — Салли указала на холодильник жестом прокурора, предъявляющего обвинение. — Ты перемыла всю посуду. И кажется, пропылесосила квартиру. И… — Салли замолчала и принюхалась. — Я не чувствую запаха карри. Когда ты с этим покончила?

Луиза ответила улыбкой, полной самоудовлетворения.

— Вот видишь? — Салли всплеснула руками. — Именно об этом я и говорю. В точ-нос-ти. Пока ты беременна, тебе советуют делать множество вещей, полезных для тебя, и забросить дурные привычки, отказаться от всяких глупостей. Ото всех. Сбросить с себя тяжелый груз.

— За исключением секса, — сказала Луиза. — Если ты и его не считаешь глупостью.

— За исключением секса. Ты вполне могла бы им заниматься в свое удовольствие. Но самое ужасное заключается в том, что, когда ты уже не будешь беременной, ты снова обратишься к своим порокам. Здравый смысл, который руководит тобой во время бурной перестройки гормонов, попросту исчезнет. — Салли взмахнула руками. — Вот так. Фу! И нет ничего. Ты снова станешь глупой, разрушающей себя бабой за тридцать.

Луиза резко повернулась к ней, держа в руке чайник с кипятком.

— Это кого ты называешь глупой, разрушающей себя бабой за тридцать?

Салли села и уставилась на тигровые лилии, вяло обвисшие по краям ведра.

— Тебя, конечно. Зачем это Джон прислал тебе цветы? Хочет возобновить отношения?

Луиза рассмеялась:

— Он хотел почувствовать себя хорошим.

— О! — Салли шмыгнула носом и уронила голову на стол. Каштановые кудри рассыпались во все стороны. — Фергюс присылал мне цветы. Постоянно. Это действовало мне на нервы.

Луиза посмотрела на нее, поставила кружки на стол и села.

— Сэл? Почему ты говоришь о Фергюсе в прошедшем времени?

— Разве не ясно?

— Не для меня. Мне нравится Фергюс. Он порядочный, красивый, дружелюбный и умный парень. Я не могу понять, что с ним не так.

— М-м-м. — Салли сунула нос сначала в кружку с кофе, потом в стакан с вином. Обхватила голову руками и посмотрела на Луизу. — Тебе это не нравится?

— Что именно мне не нравится?

Луизе искренне захотелось быть такой же пьяной, как Салли. Тогда она, вероятно, могла бы уследить за траекториями ее мыслей.

— Когда тебе говорят, что нужно делать. Когда люди предлагают человеку что-нибудь для него полезное, он, как правило, поступает наоборот.

— Что? — Луиза со стуком опустила кружку на стол. — Ты в самом деле считаешь, что я оставила ребенка только наперекор общественному мнению?

— Нет, не совсем так, — возразила Салли. — Но в каком-то смысле да. Я не о ребенке, а о других вещах. В том смысле, что ты всегда устанавливала для себя особые правила. Ты как бы видишь хорошо утоптанную дорогу, но должна пойти по другой.

— Это так глупо. — Луизе хотелось расхохотаться Салли в лицо, такое серьезное в эту минуту. — Это не планировалось.

— Но это так. Я спланировала свою жизнь, как тебе известно. — Салли сосредоточилась. — Я думала об этом сегодня вечером. Когда ты говорила о том, как я дергалась во время шоу. Это был последний случай, когда я делала что-то мне несвойственное. Больше такого, пожалуй, не было. Я запретила себе поддаваться импульсу. И не поддаюсь. А ты поддавалась всегда. Тебе нравилось дурачиться, верно?

Луиза подняла брови, но ничего не ответила.

— Может, и есть такие вещи, которые мне нравилось бы делать и которые ты себе позволяла, а я нет. — Салли покивала Луизе, и, судя по невероятно доверительному выражению ее лица, она была совершенно пьяна. — Такие вещи, на которые у тебя хватало смелости, а у меня нет.

— Брось, у меня никогда бы не хватило храбрости продираться сквозь дебри закона с той лихостью, какой обладаешь ты. Поэтому ты и сделала блестящую карьеру. Меня на такое не хватило бы. Ты чертовски сильный работник. Ты каждый день приходишь в офис, выглядишь фантастически великолепно и делаешь свою работу отлично. Это требует смелости.

— Не требует, — возразила Салли, приподнявшись.

— Требует.

— Нет, я не согласна. Смелость нужна, когда делаешь что-то необычное. То, чего от тебя никто не ожидает.

— Нет-нет, смелость необходима для упорного достижения цели. Меня на это никогда не хватало. Такой смелости у меня не было.

— Я не согласна с тем, что у нас с тобой просто разные виды смелости. У тебя это есть, а у меня нет. Я знаю, что хорошо делаю свое дело, знаю, что я профессионал, и знаю, что Фергюс хочет на мне жениться. Для всего этого смелость не нужна.

Луиза отставила кружку в сторону, встала и прошлась по кухне. Надо помолчать и обдумать сказанное. Потом она подошла к Салли и прислонилась к раковине.

— Это звучит так, словно ты мне завидуешь, Салли, — сказала она. — Но ведь такого быть не может.

Салли пошевелилась на стуле. Намотала на палец прядь своих волос и поглядела на беспорядочную кипу Луизиных бумаг.

— Да, наверное, я тебе завидую.