— Да, — с улыбкой отозвалась Оливия.

Она помнила историю с автоприцепом так, словно это было вчера. Луиза обвиняла Пола, Пол обвинял Луизу. Тогда у нее промелькнула мысль, что эти двое станут любовниками, когда подрастут. Но этого не произошло. У каждого из них теперь своя дорога.

— А Пол до сих пор не женат, — со вздохом произнесла Диана. — Ты не считаешь, что он мог бы это сделать ради нас? Так хочется, чтобы вокруг тебя вертелся маленький внук. Ты это понимаешь.

Она бросила на Оливию сочувственный взгляд. Оливия тоже подумала об этом, ответив соседке грустной улыбкой. Понимала ли она, что это такое? А как же ее планы? Что подумал бы о ее намерениях внук, если бы он существовал? Пожалуй, даже хорошо, что нет осложнений подобного рода.

— Ладно, — сказала Диана, пошаркав ногами в шлепанцах — она явно замерзла. — Я просто хотела с тобой поздороваться. А если тебе что-нибудь понадобится, ты только скажи.

— Да, Диана. Спасибо тебе. И если тебе что-нибудь будет нужно, дай мне знать.

— Мне?

Оливия уже повернулась к двери, заметив, что Диана вроде бы собирается пройтись по лужайке к дому в своих шлепанцах, но вопрос ее остановил.

— Ну да. Я могу купить, что тебе нужно, в городе. Я ведь там работаю.

Диана кивнула и поплотнее завернулась в кардиган.

— Я теперь редко бываю в городе.

— Вот как?

— Очень редко. Как-то нет поводов. Все, что нам надо, мы покупаем здесь. Я иногда вижу, как ты рано утром выходишь, закутавшись в макинтош, и думаю, вот бедняжка Оливия. Что за жизнь. Холодные автобусные остановки. С девяти до пяти.

— Да. Что за жизнь! — усмехнулась Оливия.

И вдруг ее словно озарило. Приглядевшись к Диане, она увидела, что та выглядит несчастной. У нее есть муж, он всегда был очень славным человеком, и тем не менее Диана выглядит несчастной.

— Пожалуйста, когда будешь говорить в следующий раз с Полом, передай ему мой привет, — сказала она. — Он всегда был хорошим мальчиком.

Это было неправдой, но ничего, не важно. Оливия помнила, какой поднялся шум, когда Луиза влепила Полу оплеуху в автоприцепе. Она тогда гордилась дочерью, но, само собой, Луизе об этом не сказала. Кто-то должен был дать оплеуху Полу Фишеру, но сама она не могла бы этого сделать.

Диана коснулась травы носком шлепанца.

— А ты передай привет своим девочкам.

Оливия отметила про себя, что Диана не сказала, какими милыми были эти девочки в детские годы. Особенно Луиза.

— Мне, пожалуй, пора домой.

— Да, мне тоже пора, — ответила Диана с неожиданной горячностью. — Надо прибраться в холле. У тебя, наверное, полный порядок. Ты всегда старалась создать в доме уют, как и я, Оливия. Мы всегда хорошо понимали друг друга, не правда ли? Дом и семья. Это на первом месте. И все как следует, верно?

Оливия наблюдала за тем, как Диана уходит, как она снимает шлепанцы и тщательно осматривает подошвы, прежде чем сунуть шлепанцы под мышку и войти в дом. Оливия повернулась к своей входной двери и тоже вошла в дом. Она остановилась в прихожей и окинула взглядом маленькое помещение. Нуждается ли ее холл в уборке, спросила она себя, стоя в полумраке. Дом и семья. Покупать все здесь. Мир опасно уменьшается. В ее возрасте и при ее положении в жизни мир должен уменьшиться. Все так говорят.

«Отдохнемте, братья моряки, хватит нам скитаться по морям».

Оливия пересекла холл и присела на нижнюю ступеньку лестницы. Шон цитировал строки любимой поэмы во время их сегодняшнего урока. Эта строчка занимала ее воображение, и Оливия просила повторить ее снова и снова. Шон в конце концов откинулся на спинку сиденья и прочитал из поэмы столько, сколько смог вспомнить, но Оливии показалось, что он иногда импровизирует. Из-за этого их поездка сильно затянулась. Бедняга Шон. Она поощряла его, и неудивительно, что он забыл о времени, о том, что пора ее отпустить. Он сказал ей, что читал ей строки из «Пожирателей лотоса», и пустился в рассуждения о своей любви к Теннисону на целые пятнадцать минут, пока они оба не вспомнили об уроке вождения, чем и должны были заниматься.

В школе Оливия читала «Леди из Шалотта», и Шон, ударившись в поэзию, возродил у Оливии тягу к прекрасным словам. Боб никогда этим не увлекался. Ему нравилось слушать песни, которые она играла на пианино, и пытался их петь, но так фальшивил, что Оливия не могла удержаться от смеха. Они ставили друг для друга записи, но, когда Оливия указывала Бобу на красивую строчку, говорил «Да, это мило» вполне искренне, но сам никогда ничего не отмечал и не запоминал стихов, не говоря уже о том, чтобы их цитировать кому-то.

Оливия оглядела свою чистенькую прихожую. Неужели это и есть страна пожирателей лотоса? Место последнего отдохновения? Было бы так легко остаться здесь, удовлетвориться собой, отказаться отсюда уйти. Но когда Шон говорил о земле пожирателей лотоса, она воображала себе те места, куда она хотела бы попасть, а не те, где уже побывала. И еще он говорил о горах, освещенных закатным солнцем, и низвергающихся водопадах, отчего перед мысленным взором Оливии возникали картины столь величественные, что она чувствовала себя до странности возбужденной. Но если и существовали где-то горы, освещенные закатным солнцем, то, уж конечно, не в окрестностях Торнбриджа.

Оливия выпятила губы. Сквозь стену ей было слышно, как Диана наводит порядок в своем безупречном холле.

Она встала и положила на столик в холле пакет с книгой. Она полистает ее, когда будет в настроении посидеть. А сейчас ей хотелось двигаться. Она набросила на плечо ремешок своей сумки. Время еще не позднее. Надо сесть на автобус до города и сделать что-нибудь такое, что она себе обещала, прежде чем сама отговорит себя от этого.


Луиза не представляла себе ничего подобного. Сквозь дверь до нее доносилась музыка из «Мадам Баттерфляй». Она читала статью под названием «Шаг за шагом» и размышляла о том времени, когда ее ребенок начнет ходить, и до того увлеклась, что музыка вначале не доходила до нее. Дилемма заключалась в том, закрепляют ли подпрыгивания ребенка прыгательный рефлекс или придают уверенности неуверенным ножкам. Она все еще была поглощена этим, когда вдруг поймала себя на том, что напевает мелодию арии. Луиза замолчала и, подняв голову, обнаружила, что ария продолжается без ее участия.

Она подошла к двери с журналом в руке. Музыка звучала так громко, словно доносилась из холла, но это не имело ни малейшего смысла. Луиза прислонилась к двери и прислушалась. Она замерла, потрясенная. Это определенно было радио или кассетник, включенный на полную катушку. Хозяин дома не предупреждал насчет прихода рабочих, но это было уже чересчур. Вторая половина субботнего дня. Если бы Луиза всю неделю находилась на службе, она бы возмутилась подобной бесцеремонностью. Она возмутилась и теперь. Нащупала защелку и рывком отворила дверь. Состроила строгую мину и приготовилась сделать выговор.

Гаррис возлежал на полу под дверью. Рядом с ним находился портативный кассетник. На Гаррисе были солнцезащитные очки. Руки Гаррис удобно подложил под голову. Выглядело это так, будто он принимает солнечную ванну. Повернув голову в сторону Луизы, он одарил ее медленной улыбкой.

— Привет, великолепная! — высказался он.

Луиза онемела, потом оцепенела, как в параличе, и едва не выпустила из пальцев журнал.

На Гаррисе были джинсы. Черные. И черная футболка в обтяжку. Она обрисовывала мощный торс и крепкие бицепсы. Руки до локтей обнажены и покрыты гусиной кожей — в холле было холодней, чем в эскимосском иглу.

— Идиотский педераст! — выкрикнула Луиза. — Какого дьявола вы тут делаете?

— Исполняю для вас серенаду.

Луиза открыла рот и снова его закрыла. Она посмотрит на него вот так, молча, минуту или две, а тем временем сообразит, что предпринять. Он устроился с удобством и явно не собирался вставать, не обращая внимания на гусиную кожу. Он продолжал улыбаться, и, в то время как Луиза только и могла, что любоваться собственным отражением в его очках, он явно разглядывал ее сверху донизу.

— Гаррис, — выдохнула она и прислонилась к двери. — Полагаю, настало время нам с вами слегка объясниться.

— Объясниться? — Гаррис вытянул ноги.

— Да, я так думаю.

— Ну а я так не думаю. Незачем нам с вами объясняться. Я считаю, нам с вами надо заняться любовью.

Луиза подумала, что дело куда более серьезно. Она не собиралась, стоя на пороге, рассказывать о своем положении, но Гаррис, видимо, возымел твердое намерение покорить ее, если не сказать больше. На минуту ей стало жаль его: валяется на полу при арктическом холоде, притворяясь, что не дрожит под тонким слоем бумажного трикотажа. Чего доброго, готов предъявить свой генетический материал прямо здесь, на месте, а это было бы для него пустой тратой времени.

— Гаррис… — Луиза запнулась, подыскивая подходящие слова. — Что я сделала, чтобы заслужить подобное?

— Ты тоже меня хочешь. — Он расплылся в улыбке. — Не притворяйся, что это не так. Ты явилась ко мне в квартиру и практически набросилась на меня.

— Но… — Луиза сдала позицию и распахнула дверь. — Слушайте, почему бы вам не войти?

— Само собой.

Он вскочил с ковра в холле, словно подброшенный катапультой. Сгреб кассетник и ринулся к двери.

— И объясниться, — уточнила Луиза.

— Как скажете. — Он пожал плечами, неохотно соглашаясь, и Луиза отступила в сторону, пропуская его. Гаррис проскочил мимо нее и устремился в спальню.

— В кухню! — скомандовала Луиза.

— Разве мы не можем поговорить здесь?

— Нет.

Луиза заглянула в спальню, бросила на Гарриса повелительный взгляд и промаршировала в кухню.

— Ладно, в кухне так в кухне.

— И пожалуйста, выключите музыку. Она слишком громкая и мешает думать.

Музыка оборвалась. Луиза устроилась на одном из кухонных стульев и ждала, когда появится Гаррис. Журнал о воспитании детей все еще был зажат у нее в руке. Она швырнула его на стол. Надо найти способ объяснить Гаррису положение дел, и сделать это со вкусом. Сунуть ему под нос журнал было бы не слишком деликатно. Совсем недавно Гаррис затратил бездну усилий, чтобы соблазнить ее. Мужчина должен блюсти свое самолюбие. К тому же Гаррис — актер. Эго артиста требует известного уважения.

— Гаррис!

Молчание. Вообще ни звука. Луиза заправила волосы за уши. Он все еще у нее в спальне. Неужели уснул? Не может быть. Она встала и заорала:

— Гаррис! Немедленно иди на кухню, не то я тебя вышвырну вон!

Ответа не последовало. Луиза осторожными шажками дошла до спальни, опасаясь худшего. Только бы он не валялся голый на постели. Только не это. Гаррис возник на пороге, едва она добралась до открытой двери. В руке у него была книжка об именах для детей. Луиза оставила ее накануне вечером на ночном столике, пролистав в очередной раз перед сном. Пальцы Гарриса держали уголок обложки, как ручку ночного горшка. Физиономия перекошенная, словно он испытывал острый приступ расстройства желудка.

— Дай сюда. — Она выхватила у Гарриса книжку. По-быстрому удрала на кухню, бросила книжку на стол и повернулась к Гаррису, готовая разъяснить ситуацию окончательно и бесповоротно.

Другой рукой Гаррис протягивал ей связанный из желтой шерсти клин с воткнутыми в него двумя спицами. Луиза хотела связать пару башмачков. Неужели она оставила вязанье на полу возле кровати? Точно, оставила. Вместе с пособием по вязанию, на обложке которого был изображен прелестнейший ребеночек в вязаном комбинезончике. Этим пособием Гаррис помахал у нее перед носом. Судя по сдвинутым к переносице бровям и раздувающимся ноздрям Гарриса, все это было для него глубоко болезненным открытием. Но ведь он сам виноват! Она ни в какой мере не поощряла его попытки объясняться с ней на языке обезумевшего тела. Она точно знала, что нет.

— Послушайте, Гаррис, все это совсем не ваше дело, но я чувствую, что должна была вам сказать…

Луиза умолкла. Просто не знала, что делать. Гаррис сорвал с себя очки, и Луиза увидела, что он плачет. Она отступила за кухонный стол. Слезы обильно текли по щекам Гарриса. Что на это скажешь?

— Это так прекрасно, — произнес он сдавленным голосом, потрясая ее вязаньем.

— Ничего подобного, — искренне ответила она.

Назвать прекрасным этот нескладный лоскут неумело выполненного вязанья мог бы только человек, склонный к преувеличениям.

— Вот это! — заявил он, протягивая ей пособие по вязанию с младенцем в комбинезончике на обложке.

— Ах, это. Да, очень милый малыш.

— Вы! — сказал он, вытянув руку и указывая на Луизу жестом регулировщика уличного движения.

— Я? — Это было уже чересчур: Луиза не вполне понимала, чем она привлекает внимание мужчин, но уж конечно не красотой. — Я вовсе не прекрасна.