Настасья Карпинская - Вопреки

— Куда едем, могу узнать? — спросила, лишь когда машина повернула на дорогу, ведущую из города. До этого трогать его я побаивалась, дьявол явно не в настроении, а огрести не очень хотелось

— В Н-ск.

— Я надеюсь, хоть там ты оставишь меня в покое?

— Смотря как себя вести будешь, — полуулыбка тронула его губы. Оттаивает. Атмосфера уже не покрывается изморозью от одного его взгляда, поэтому я решила продолжить:

— Вот тут поподробней можно? Мне в какую сторону метать апельсины, на плюс или на минус?

— В правильную.

— Гениальный ответ!

— Ты все просмотрела? Решение? — переводя тему разговора и в очередной раз ставя меня перед выбором.

— Еще не определилась.

— У тебя три с половиной часа, — он бросил взгляд на наручные часы, — а может и меньше.

Я лишь молча отвернулась к окну, понимая, что это выбор без выбора, давясь этой мыслью, захлебываясь и еще больше внутренне противясь происходящему.

В Н-ске меня, конечно же, не отпустили ни в какую гостиницу. Большая квартира Исаева, расположенная на самом верху элитной многоэтажки, встретила пустым холодильником и слоем пыли на полу и предметах мебели. Давненько он тут не был.

Меня нисколько не поразили размеры жилища, я что-то подобное и представляла, а вот вид из окна на набережную и город откровенно восхищал. Наверное, это было первое положительное впечатление за все эти насыщенные отчаяньем дни. Даже на какое-то время залипла у окна.

После заказанного из ресторана ужина, Исаев выделил мне комнату, а сам свалил, чем меня неимоверно порадовал.

Как только дверь за ним захлопнулась, я набрала номер Черных. Танька ничем меня не смогла обнадежить, никакой халтуры у нее в данный момент не было, но она пообещала пробить у знакомых. Разочарованно вздохнув, я решила использовать один оставшийся вариант — опять уйти во фриланс и усилено искать поставщиков для магазина.

Я занимала свой мозг, обдумывая всевозможные варианты, связанные с работой, дабы не думать о произошедшем, не думать о Марке. Работа — это давно проверенный способ выйти из любой задницы и депрессии, но, как оказалось, он не спасает от мук совести…

Исаев явился поздно ночью, открыв дверь в комнату, бросил бумаги на кровать.

— Подпиши.

Взяв в руки листы, я пробежала по ним взглядом. Из написанного выходило, что теперь мой магазин переходит в руки некоему Ивану Николаевичу Морозову. Следом на покрывало упала визитка.

— Здесь номер Ивана, набери его, теперь он твоя официальная тень. Пользоваться аккуратно и бережно, он у нас личность нервная, но прошаренная. Я серьезно сейчас, — он окинул меня своим угнетающим все живое взглядом и, развернувшись, направился вон из комнаты.

— Зачем тебе это, Исаев? — бросила в спину, поднимаясь с кровати и откладывая документы на журнальный столик.

— Ты уже задавала этот вопрос, — не оборачиваясь.

— Ты на него так нормально и не ответил.

— Тебя просто не устроил ответ, а значит это твои проблемы. Не тупи, Екатерина Станиславовна, я не люблю глупых женщин, — еще один его шаг по направлению к двери, и тут я сделала ошибку, поддавшись эмоциям…

— Мне срать, что ты любишь, а что нет! — вырвалось само, хотя умом я понимала, что в данном контексте мне надо было просто отблагодарить.

Он остановился, резкое движение головой, словно разминал шею, и поворот, резанул взглядом, обдавая холодом и замораживая атмосферу в комнате, два его шага и мои, отступая. Я перешла грань дозволенного, позднее осознание, хват за горло, и я врезалась спиной в стену рядом с небольшим комодом.

— Сейчас я спишу это на стресс и издержки твоего хренового характера, но советую усвоить допустимые границы: я лоялен до тех пор, пока их не переходят.

Слишком близко, настолько, что тело словно завибрировало. Еб*чая энергетика. Носом по скуле, опаляя горячим дыханием кожу. От прикосновения прошило, будто ударом тока. Рефлекторно дернулась, невольно провоцируя, на что реакция моментальная, прижал сильнее.

— Извини, — сдавлено, и вцепившись в его руку в попытке отстранить.

— Считай, что поверил, — взгляд по губам, и мой протест отражением в его глазах. Ухмылка с пониманием и обещанием. Отпустил.

Я сжала веки, оглушенная учащенными ударами собственного сердца, и, лишь услышав характерный щелчок закрывающейся двери, выдохнула.

Прошел месяц, а моя жизнь все больше напоминала какое-то артхаусное кино. Я все еще жила у Исаева, съехать он мне не давал, обрубая все попытки на корню. Работала над магазином, а попутно эта скотина подкидывал мне бумаги, якобы «посмотреть свежим взглядом», с каждым разом все больше втягивая меня в тот самый проект, что был расписан в синей папке. Реально что ли думает, что я такая дура и не замечаю этого?

Мать не звонила, брат тоже, разговаривала я только с отцом, но и ему не могла рассказать все, я даже сформулировать не могла так, чтобы это не походило на записки сумасшедшей, описывая всю ситуацию.

— Какого черта ты опять отменил мою бронь в гостинице? — почти срываясь, зарычала я, как только Исаев зашел в квартиру. — Я не хочу с тобой жить! Слышишь меня или нет? Не хочу!

— Твоего согласия не требуется в этом вопросе, — ответил безэмоционально и ровно, не снимая пальто, прошел в гостиную, попутно залипая в одном из своих телефонов. Взбесил. И я, схватив с комода какую-то стеклянную интерьерную хреновину, запустила ее в Исаева. Промахнулась. П*здец как огорчил этот факт! Штуковина врезалась в стену и рассыпалась мелкой крошкой, а эта тварь даже не отреагировал, лишь бросил через плечо: «Убери за собой», и понес свою венценосную задницу в кабинет. Ненавижу. Вышел оттуда через пару минут, держа в руках какие-то бумажки, и с важным видом направился в прихожую.

— Ужин закажи на девять из «Сонаты» на свой вкус, — произнес, как ни в чем ни бывало. Гурман хренов.

— Может тебе еще борща наварить?

— Можешь и наварить, если умеешь.

— Слишком велико искушение добавить туда яд, поэтому я воздержусь. Сто пятая меня не возбуждает, как и современная исправительная система.

— Люблю твой юмор.

— Это была не шутка, — буркнула я в сторону Исаева, игнорируя его насмешливый взгляд, и хлопнула дверью, скрывшись в отведенной мне комнате.

Меня бы долго еще бомбило, но раздался звонок, и на экране высветился номер Самариной. И слушая ее бред вперемешку с соплями, мне почему-то становилось легче; она была снова беременна, а муженек ей снова изменял. Видимо, сей факт ее крайне расстраивал и удивлял, ибо по ее логике после первой измены он должен был все понять и больше так не делать. То ли святая наивность, то ли крайняя дурость, я не определилась еще в диагнозе.

— Кать, что мне делать? — всхлипнула Самарина в трубку после своей слезливой исповеди.

— Меня зачем об этом спрашиваешь? Зачем вообще тебе кого-то спрашивать о подобном? Ты все равно от него не уйдешь. Будешь прощать и принимать обратно, надеясь, что он изменится, утешая себя тем, что он так или иначе возвращается в семью, что он отец твоих детей и бла, бла, бла… Не вижу смысла раздавать советы, к которым никто все равно не прислушивается, — Самарина ненадолго замолчала, а потом выдала короткое:

— Ты сука, Катя, — скинула вызов.

Ну, лучше быть сукой, чем дурой, подумала я и пошла пить кофе.

Ужин в компании Исаева — то ещё развлечение, но сегодня было сорок дней со дня смерти Марка, поэтому крутившиеся мысли в голове задали и тему разговора.

— Забросить свою крысу в коллектив предприятия не так уж и гениально, — парировала попытку Исаева поумничать.

— А я разве что-то сказал про коллектив? Ты узко мыслишь и недооцениваешь многие фигуры в этой игре. Вернер был умным мужиком и после того, как отец передал управление фабрикой полностью в его руки, он быстро навел порядок во всем — от уставных документов до коллектива в целом. Сделал все так, что ни с одного бока официально не подкопаешься.

— И, тем не менее, ты это сделал. Знаешь, меня до сих пор удивляет, почему он тебя не перекупил, Соболь же смог.

— Соболю повезло, чистый фарт. Заказчик на Соболя был очень скуп и все издержки оплачивать не хотел, поэтому мне выгодней было принять предложение Александра Павловича, к тому же помимо хорошей суммы он предложил еще и свое расположение, а от связей с такими людьми только дураки отказываются.

— Расположение?.. — неприятная догадка пронзила разум, обдавая холодом и предчувствием чего-то гадкого.

— А ты думаешь, кто сливал твоего обожаемого Марка? — и предчувствие было оправдано.

— Ты лжешь, — тихо в неверии отрицательно повела головой.

— Так выглядит изнанка этого мира, когда на кону лямы и ярды, людям становится плевать на многие моральные аспекты.

— Он был старым другом его отца.

— Как видишь, это его не остановило. Есть хорошая поговорка, что долг платежом красен. Я лишь этим воспользовался в нужное время, вот и все. Преданных до могилы людей единицы, большая же масса с удовольствием всадит тебе нож в спину, если встанет выбор между их выгодой и твоей шкурой, и об этом лучше помнить всегда.

Мой судорожный вдох, взгляд в сторону, и слова Марка о преданности Соболя его отцу выстрелом в сознании. Поднялась из- за стола и, прихватив пачку сигарет с подоконника, вышла на лоджию. Пыталась дышать ровно, стараясь не сорваться. Его предали все, кому он доверял и в кого верил. Я тоже была в их числе…

Исаев вышел следом, я почувствовала, как он встал за моей спиной.

— Ты не сможешь отмотать все назад, не сможешь уже его предупредить, спасти, уберечь. Да и тогда не могла. Надо просто жить дальше, — спокойные, но горькие для меня слова. Я зажмурилась, вцепившись руками в край ограждения, стараясь удержать подступившие слезы.

— Это твой рецепт?

— Это единственный способ не сойти с ума, — это было странно слышать от Исаева.

Жжение глаз стало невыносимым. Первая слеза все же скатилась по щеке, обнажая все еще сидящую внутри меня боль. Он подошел ближе, с силой оторвал мои руки от балюстрады, разворачивая и прижимая к себе. Мой удар по его плечу один, второй, третий, как способ купирования собственной боли.

— Ты виноват, — сдавлено, тихо захлебываясь слезами. Его нулевая реакция и молчание. Я замерла, вцепившись похолодевшими пальцами в его рубашку, смотря в сторону на темное небо, игнорируя бегущие по щекам слезы и чувствуя тепло рук Влада. Он не произнес больше ни слова, просто держал меня, прижимая к своему плечу мою голову, изредка проводя ладонью по спине или по волосам.

Та ночь отпечаталась в моем сознании, как теплая, безопасная, утешающая. И только на утро, перевернувшись и уткнувшись носом в соседнюю с моей подушку, я поняла, что Исаев спал рядом. Постель еще хранила аромат его тела, смешанный с нотками парфюма.

Утром неожиданно позвонила Лена, и я с настороженностью подняла трубку.

— Привет, Кать!

— Привет! Что-то случилось? — села на постели, подтянув к себе ноги.

— Ничего катастрофичного, не волнуйся, — произнесла, но тон голоса мне не понравился: слишком тихий, настораживающий.

— Лен, лучше сразу скажи, что-то с Сашкой?

— Нет, все в порядке, и с детьми тоже. Кать, я могу у тебя одолжить немного денег? Мне очень неудобно, но…

— Сколько? И для чего?

— Сколько сможешь. Сашку с работы уволили. Город маленький, сама понимаешь, сплетни до сих пор на каждом углу сочиняют. Он, конечно, пробовал искать работу, но нигде не берут. Ты не думай, он не сидел дома, он таксовал этот месяц, а неделю назад машину разбил. Кать, он уже неделю сам на себя не похож, дерганый весь, вчера напился, — Лена всхлипнула, но шумно втянув воздух, быстро взяла себя в руки. — Мне за сад заплатить, да продуктов купить. Я отдам честно.

— Номер привязан к карте?

— Да. Спасибо большое!

— Тебе не за что благодарить меня и возвращать не надо. Сашке только не говори, он не возьмет. А с машиной что? Страховка была? Сам не пострадал?

— Только руку ушиб, повезло. Газель перед смяла, там все в фарш, но двигатель вроде жив, Сашка сказал. А страховки не было, он все собирался сделать, да денег не хватало — то одно, то другое…

— Ясно, — одно короткое слово, а за ним тонна эмоций парализующих, давящих.

После разговора с Ленкой дышать стало сложно, чувство собственной ущербности порождало удушающее чувство вины, трансформируясь в отчаянье и вполне логичное при этих эмоциях желание выпилиться. П*здец. Тихо взвыв, поднялась с кровати. Я отправила Ленке почти все, что у меня было, оставив себе минимум, но дышать легче не стало. Деньги не искупают вины, не покрывают даже часть причиненного зла. Очередное понимание пополнило жизненный опыт, полосуя душу.