Настасья Карпинская - Вопреки

Исаев на протяжении месяца жил на два города, три, четыре дня в столице и один два в Н-ске, неизменно появляясь ночью в моей спальне и в моей постели, подавляя сопротивление порой с напором, порой довольно искусно, но итог был один, и я уже устала пытаться выстроить стену. Да я вообще просто устала, от всего.

Очередной точкой срыва стало день рождения матери, я набрала ее номер, чтобы поздравить, к моему удивлению она даже взяла трубку. Выслушав меня, сухо поблагодарила и мы так же официально и сухо попрощались. А еще сегодня было три месяца со смерти Марка поэтому и так подавленное настроение было добито окончательно. Отложив в сторону телефон, начала собираться, на часах уже было половина одиннадцатого, и Семен давно ожидал на парковке.

Войдя в квартиру, уже с порога поняла, что Исаев дома, дверь в кабинет была приоткрыта и по доносившимся звукам он снова с кем-то трещит по телефону. Приняв душ и закинув в себя пару бутербродов, открыла бутылку вина и с ней осела на лоджии, завернувшись в плед, уютно устроилась в кресле.

Спустя пару часов выкурив полпачки и опустошив добрую половину бутылки, поревев от души и порефлексировав вдоволь, я на свою беду решила пойти за закуской. Путь лежал мимо кабинета и, конечно же, пройти просто так я уже не могла.

— Сам дьявол за работой, — произнесла, распахнув дверь и оперевшись о дверной проем хлебнула из бутылки вина.

— Даже в аду должен быть порядок, — не отрываясь от разложенных на столе бумаг и экрана ноутбука. — Недопустимость хаоса — фундамент любой системы.

— Почему не работать на стороне света? Вопрос выбора или определения себя?

— Вопрос равновесия. Кому-то же надо делать грязную работу и служить тьме. И хватит бухать. — Последнее уже смотря мне в глаза с открыто читаемым с раздражением.

— Имею право, как и причину, — его приподнятая бровь и не сказанное «поясни» повисшее в воздухе. — Начнем с того что ты имеешь отношение к смерти человека которого я уважала и ценила, и сегодня три месяца со дня его смерти.

— Но не любила, — произнес с неким злорадством, упаковав бумаги в папку и откинувшись на спинку кресла, наблюдая, как я снова отхлебнула из бутылки.

— Не тебе судить, — процедила сквозь зубы и темень в его глазах полыхнула, предупреждая, что сейчас прошлась по краю. Он поднялся, сцарапав со стола телефоны, и двинулся ко мне, обманчиво плавно.

— Знаешь, как легко свернуть шею человеку, — тон словно шелест травы, перед первым раскатом грома. И нежно скользнул ладонью по моей шее. — Нужно приложить совершено незначительное усилие. — Сжал, несильно, но давая почувствовать.

— Так сверни. — Уверенно и без страха смотря в его глаза. — Давай Исаев, что тебе стоит. Я все равно тебя ненавижу. И буду ненавидеть всегда.

— Ненавидишь. — Бархат голоса с нотками угрозы и насмешки затерявшейся в нем. — И отдаешься мне каждую ночь, выкрикивая мое имя и сминая простыни. Тьма привлекательна и так терпка на вкус, да моя маленькая? — полуулыбка на губах и мне отчаянно захотелось ее смазать. Блок моей вскинутой для пощечины руки моментальный, с нажимом опустил вниз придвигаясь ближе опаляя дыханием кожу, впился в губы безжалостно и болезненно сминая губы поцелуем…Проталкиваясь языком в мой рот. Не обращая внимания на мой протест. Отстранился так же резко и внезапно. — Приеду поздно, можешь не ждать, — дверь захлопнулась за моей спиной, а я, всхлипнув и зажав тыльной стороной ладони рот, сжала до побелевших на руке костяшек бутылку и с силой швырнула ее в дверное полотно. Тварь.

Осела на пол, обхватив голову руками, а после вытирала слезы и прижимала ладонь к губам все еще фантомно ощущавших его поцелуй. Нутро больше не скулило от жалости к себе, оно вопило о ненависти. Но, на самом деле я ненавидела не столько его, сколько саму себя и в этом и была самая большая проблема…

Отрезвил меня отец, вырвал из болота, в котором я сама же и погрязла, привычно в одном из наших разговоров спросив «все ли у меня хорошо?»

— Конечно пап. — Привычно солгала покручивая в руке бокал вина.

— Кать, который раз ты звонишь мне явно под градусом. И это ты называешь хорошо?

— Пап…я… — осеклась, сомкнув на секунду веки.

— Это не помогает бороться со сложностями в жизни, это наоборот все еще больше усложняет.

— Я не справляюсь. — Тихо в трубку, признавая собственную слабость.

— А ты пыталась? — мне не чего было ответить, и я пристыжено молчала. — Как бы это сейчас не звучало, но я скажу. Ты сильнее, чем Сашка. Несмотря на то, что он мужчина ты его сильнее, и я бы понял, если бы он бы начал прикладываться к бутылке, для меня это ожидаемо. Но не ты дочь. Посмотри на себя в зеркало, вскинь подбородок, расправь плечи, и я уверен, что ты увидишь цельную, сильную женщину ту, которую в тебе видят окружающие. Я всегда гордился тобой и хочу продолжать это делать.

— Пап… — со слезами на глазах и комом вставшем поперек горла, — я люблю тебя.

— Я тебя тоже, дочь.

— Куколка метнись за кофе, — я сидела в офисе в кабинете Исаева, пока тот отошел по просьбе одного из сотрудников, когда дверь открылась, и в помещение ввалился щеголеватого вида мужик и плюхнулся в кресло напротив стола Влада.

— Тут самообслуживание, — ответила спокойно, никак больше не реагируя на грубость, и возвращаясь к просматриванию на экране ноутбука проекта рекламной компании присланной пиарщиками.

— Охренеть, Иса совсем секретуток распустил. — Усмехаясь. — Милочка, если ты отсасываешь Владу, это не делает тебя особенной. — И я не успела открыть рот дабы самой осадить визитера.

— Извинись, — мрачный замораживающий атмосферу в комнате голос раздался со стороны двери и в кабинет шагнул Исаев. Моментально повисла густая, тревожная тишина. Гость нервно сглотнул изрядно побледнев. — Извинись, — повторил Влад, проходя к своему столу и садясь в кресло, давая всем своим видом понять, что повторил он в последний раз.

— Простите, я был излишне груб, -

— Екатерина Станиславовна Вершинина куратор проекта, если у тебя будут возникать какие-то вопросы по работе, то обращаться напрямую к ней. Сразу озвучивай, если есть причины, из-за которых ты можешь не справиться, и могут возникнуть проблемы.

— Нет проблем.

— Замечательно. Тогда приступай, — Влад бросил на стол увесистую папку и поверх нее флешку. Гость, попрощавшись, не произнося больше ничего излишнего, вышел за дверь, а я повернулась к Исаеву.

— Кто это?

— Костик, Константин Михайлович иногда бывает сексистом и женоненавистником.

— В проекте много женщин, могут возникнуть проблемы?

— Он не настолько дурак.

— Судя по его перфомансу не могу быть уверенной в этом так же как ты. — Влад улыбнулся, и взгляд ощутимо потеплел. Непривычно, я до сих пор не знала, как правильно на это реагировать, мне легче с ним общаться, когда он в рабочем процессе тогда все четко и понятно, а вот когда так с пониманием и теплом, я терялась.

— Подойди, — он протянул руку положив ее на стол с открытой ладонью, я же закусив нижнюю губу, отрицательно повела головой, хотя какая-то часть меня хотела подняться, хотела его рук, и губ, уже ставших привычными.

— Когда ты перестанешь стараться придерживаться навязанных обществом рамок? Отринь их, дышать станет легче. — Он убрал руку, откинувшись на спинку кресла. Я вопросительно подняла бровь. — Ты стараешься казаться лучше, чем ты есть. В глазах своего окружения, ты по шаблону должна страдать, винить и ненавидеть меня и точно не стонать подо мной на шелковых простынях. Иначе клеймо и порицание. И ты стараешься придерживаться этого сценария, не осознавая, что давно уже вышла за него. На самом деле мы похожи с тобой. Жаждой к жизни, жаждой к деньгам, похожи непримиримостью к спокойствию и бытовому болоту к этому традиционному строю жизни. Нам надо лучше и больше, всегда и во всем. — Расслабленно взглянув на часы, собрал оставшиеся на столе бумаги. — Собирайся, Кузнецов уже полчаса как ждет у входа.

Мы вышли вместе, Влад галантно приоткрыл дверь машины, помогая забраться в салон. Дорога до дома в тишине лишь тихая мелодия какой-то попсы включенной Кузнецовым разбавляла витавшее напряжение, возникшее по вине Исаева который совершено по-хозяйски положил свою лапу на моё колено, путая мысли, сплетая ожигающую паутину инстинктов и направляя все это в довольно порочное русло.

Как только автомобиль остановился у дома, он помог выбраться из Тахо и не отпуская мою руку направился к подъезду, сорвало в лифте. Двери закрылись, а Влад повернувшись еле заметно повел уголком губ, я отступила делая шаг назад упирая спиной в поручень, он сделав пару шагов навис надо мной зарываясь ладонью в волосы и припадая к моим губам, обманчивая мягкость быстро перерастающая в пожар, привычная, уже желаемая. И грохот ударов сердца о грудную клетку, шум крови в ушах с первым прикосновением отозвалось взрывом в сознании.

Оказавшись в квартире не включая свет, освобождаясь от одежды по пути в спальню, не отрываясь от его губ, я сходила с ума позволяя себе раствориться, и отрешиться от всего, потому что только там, во мраке его спальни, я была свободна от всех своих мыслей и мук совести, скользя с отчаяньем и наслаждением губами по его плечам, впиваясь пальцами в его спину, сгорала в его руках с жаром и благодарностью, ибо только в эти моменты дышала полно и всей грудью.

— Расскажи о себе, — еще не до конца отдышавшись, откинулась на подушки, после нашего второго «забега» за сегодняшнюю ночь.

— Что именно?

— Не знаю, что сочтешь нужным, о родителях, детстве, первом бизнесе. А то получается, что я сплю с человеком, о котором мало что знаю.

— Отец умер, когда мне было пятнадцать, в восемнадцать в армию загремел, а когда вернулся, то понял, что мать очень больна, на лечение нужны были деньги, много денег, так я пришел в бизнес. Все. — Краткость сестра таланта блин. Перевернулась на живот, стараясь в сумраке комнаты, которую освещал через окно диск полной луны, рассмотреть эмоции на его лице.

— Что с мамой?

— Похоронена на Воскресенском кладбище.

— Прости.

— Это жизнь.

— Это было твоим оправданием? Случившееся с матерью.

— Никогда не ищу себе оправдание, ибо знаю, кто я есть на самом деле и кем никогда не стану. — Он протянул руку и аккуратным движением заправил локон волос, упавший на мое лицо.

— Прямо готовая эпитафия для гробовой плиты «он знал, кем являлся и кем никогда не мог бы стать»

— Включу в завещание, мне нравится. — Улыбка преобразила его лицо, стирая излишнюю жесткость. — Никогда не думала сделать карьеру в ритуальных услугах? Ты бы имела успех. — Ирония в голосе, но по-доброму, на расслабоне. Что было редкостью.

— Накидаю бизнес план на досуге.

— Просмотри лучше завтра доки в папке от Петрушина.

— Уже. И замечания отправила. Ты даже в постели думаешь о работе.

— Сейчас я думаю, о том, в какой позе будет удобней взять тебя в душе, — произнес скользнув горячей ладонью по моему обнаженному бедру и снова огонь, вскипевший в венах жаром окатил нутро…

Прошло два месяца. Проект был запущен, и сейчас происходило исправление косяков, которые невозможно было учесть на подготовительных этапах. Подобное постоянно возникает оттого, что есть такое понятие как «человеческий фактор» и от этого не избавиться и это не просчитать, увы. Но все работало, и старт был хорошим. Это приносило некоторое успокоение и удовольствие от проделанной работы. Сегодня был официальный банкет по случаю запуска, посторонних лиц мало в основном только те, которые, так или иначе, имели отношение к проекту. Я медленно прогуливалась по довольно просторному залу, арендованному к такому случаю. Улыбалась, отвечая на приветствия, потягивая из бокала минеральную воду, с полной уверенностью, что это последний подобный вечер ибо обстоятельства имеют свойство меняться порой слишком неожиданно, а с некоторыми и вовсе смириться невозможно и завтра я соберу свои вещи и покину квартиру Исаева, даже если он будет против, я найду аргументы. Отношения у нас с ним были ровные, но лишь в том ключе, что не предполагал излишней эмоциональной привязки. Мы работали вместе, жили вместе и спали вместе, но при этом соблюдали некую дистанцию друг с другом. Я отчетливо понимала, что одна из стен воздвигнута именно мной я так и не смогла уверовать в его невиновность, я так и не смогла переступить через осуждение общества. А оно было, начиная от матери и брата, заканчивая встретившейся четой Соболь, на одном из банкетов, если Александр Павлович сдержано кивнул в знак приветствия, то Анна демонстративно отвернулась. Не скажу, что это вызвало во мне какую-то жалость, скорее породило отвращение. Не ей и ее мужу ратовать за моральные устои. Я не могла принять подобные правила игры и смириться со своей ролью во всем этом, мне отчего-то было сложно забить на мнение окружающих, может из-за какой-то внутренней веры в хорошее или обостренного чувства справедливости которое вопило, что я ни в чем не виновата, а может из-за ебучего чувства вины, в котором я бессмысленно барахталась все это время. Не знаю, что было причиной, может все и сразу, но я не могла переступить через это поэтому наши отношения с Владом стали дистанцированные и строго регламентированные,