Валентина Седлова - Восемь-восемь, или Предсвадебный марафон

Вот уже полчаса Лесничий наблюдал за тем, как Кристина «по полной шкале» дает выход своим бурным эмоциям. В последнее время это стало происходить довольно часто, даже чрезмерно, на взгляд Ивана. Мысленно сравнивая любимую женщину с вулканом в период извержения, он добросовестно пытался вникнуть в очередную проблему, из-за которой разгорелся сыр-бор.

— Ты не понимаешь: я же истощилась в художественном плане! Все, что я делаю — это сплошная халтура и плагиат, да к тому же у самой себя! Помнишь жар-птицу?

— Ну, помню.

— Я ее уже в четвертый раз рисую. В четвертый! Сначала картина на стену, потом покрывало, а теперь уже второй халат в восточном стиле! Дались им эти халаты!

— Но если она заказчикам так нравится — что ж поделать?

— Я чувствую: еще немного, и я просто порву все исходные эскизы на хрен, чтобы не работать по заданному клише. Пусть лучше каждый раз будет что-то новое.

— А что тебе мешает просто отложить их в сторону? Зачем сразу рвать? Просто сделай новые, на которые у тебя еще глаз не замылен и рука не набита. Когда надоедят, как эти, снова меняй коллекцию.

— Такое впечатление, что ты меня совершенно не слушаешь! Я же тебе второй час русским языком объясняю: у меня больше нет новых идей! Нету!!! Все, колодец пересох, вдохновение отправилось на покой. Я — творческий ноль, ничто, пустота! Таких ремесленников, поденщиков от искусства, как я — пруд пруди! Я не способна привнести в искусство что-то новое, живое, свежее. Одни штампы, да и те затасканные.

— Кристя, поверь мне: ты себя принижаешь. А вторая персональная выставка? А клиентура, от которой отбоя нет? А совместная работа с не последними, надо сказать, модельерами? Мало кто может похвастаться таким стремительным взлетом за какой-то год! Сама подумай: всего за год, один короткий год!

— Ну и что? Это только звучит громко, а на самом деле… Ну, подумаешь, выставка! Выставить можно что угодно, но это не означает, что на экспозицию стоит смотреть. Клиентура — она и есть клиентура, у нее художественный вкус не развит. А совместной работе с модельерами я целиком обязана твоей сестре: без Ольги со мной никто бы возиться не стал.

— Но мне же очень нравится все то, что ты делаешь! И я не лукавлю, ничуть. Ты меня знаешь — если меня что-то не радует, я сразу об этом говорю.

— Ванечка, при всем моем уважении к тебе, я не слишком высоко ставлю твое мнение по данному вопросу. Ты не профессионал, и не можешь реально оценить мой труд. Посмотри на себя: ты же человечков до сих пор чертишь по принципу «ручки — ножки — огуречик», как трехлетний ребенок!

— А ты полагаешь, что все критики должны рисовать, как Ван Гоги?

— По крайней мере, они четко знают критерии истинной красоты. А Ван Гог, к твоему сведению, был безумцем, поэтому твоя параллель с критиками явно неудачна.

— А я повторяю, что никакой критик не может заявить: «Я знаю, как надо». Кристя, то, чем ты занимаешься, это же не математика, не физика, здесь строгих канонов нет и быть не может! Ведь сама посуди: в противном случае искусство было бы статичным и мертвым, а художники только тем и занимались, что клонированием работ ранних мастеров! И все были бы довольны по уши и перлись от осознания собственной правоты!

— Все, закрываем эту тему! Какой же ты упрямый! Ведь понимаешь, что не прав, а все равно продолжаешь настаивать на своем!

— Кто тебе сказал, что я считаю себя не правым?

— Вот, я же говорила!

И так почти каждый вечер. Иван с Кристиной по-прежнему жили порознь, с попеременным заездом «в гости» на неделю-две, а потом разъезжались, и могли по нескольку дней не звонить и не видеть друг друга. Ивана такой образ жизни уже начинал доставать, но Кристину, похоже, все устраивало. Впрочем, если бы не эти ее истерики, еще бы ничего, но терпение Лесничего было на исходе. Он смотрел на Кристину и не узнавал. Глаза горят, как у религиозного фанатика, лицо бледное и осунувшееся, по всей квартире витает запах красок и химикатов. Пашет как каторжная, и только попробуй оторвать ее от мольберта более чем на пару дней! Такого наслушаешься! Форменный трудоголик от искусства. Как будто от недели-другой перерыва земля перевернется.

Кристина выдохлась, но вместо полноценного отдыха заставляла себя писать работу за работой, работу за работой… Неудивительно, что организм начал тихую забастовку, а изнасилованное воображение мстительно подсовывало взамен оригинальных образы категории б/у. Но она этого не осознавала. И более того, яростно отрицала, когда Иван заводил об этом разговор. А общение на темы отличные от рисования и вовсе было сведено к нулю.

Да, зря он пустил все на самотек, зря. Теперь придется прибегать к каким-то кардинальным мерам. Ему не нужен этот живой робот, сверх меры зацикленный на работе. И наблюдать за тем, как Кристина гробит себя, тоже больше сил нет. Эту проблему он решит в самое ближайшее время, чего бы это ни стоило.

Иван стал собираться домой. В момент прощания в глазах Кристины он прочел искреннее удивление «как? Не остается на ночь? Но его же никто не гонит!». Впрочем, Иван не обманывался, и прекрасно отдавал себе отчет в том, что как только дверь захлопнется, Кристина вернется к холстам и уже через пять минут будет с головой погружена в очередную работу. А еще через час с трудом вспомнит, когда Иван был у нее в гостях — сегодня или вчера. Или на прошлой неделе.

В эту ночь спалось Ивану скверно. То и дело раздавалось противное жужжание мошкарни, капала вода в кране. Было душно и липко от собственного пота. Промаявшись до трех ночи, он встал и пошел на кухню. Включил свет, закурил. Поставил чайник.

Решение, как поступить, пришло само собой, пронзительное, как ведро родниковой воды на голову, чудесным образом готовое до последних черточек. Рискованно, конечно, так поступать с Кристиной, но тут либо пан — либо пропал. Другого не дано. Обидится, конечно, еще как обидится. Но продолжать делать вид, что все в порядке — Ивана уже достало до последней крайности. В любом случае, как бы все ни обернулось, так она хоть отдохнет на природе, сил наберется, здоровье поправит. А то не ровен час — свалится от нервного и физического истощения. Так что решено: пускай дорисовывает свой последний заказ, и вперед. А клиентура ее перебьется. Подождет несколько недель, если уж так эксклюзива хочется. А то совсем загоняли девчонку.

Значит, как минимум неделя в запасе есть. Что ж, этого более чем достаточно. Значит, завтра смотаться на оптовый рынок, закупить все необходимое. Потом в охотничий магазин заскочить, чтобы патронов с оказией завести. Что еще? В аптеку, наверное. Да и все. Съездить на место, предупредить о том, чтобы ждали гостью.

Эх, как же Кристина будет ругаться, когда все поймет! Жуть с ружьем! Даже представить страшно! Ничего, Фомич выдержит. У него характер спокойный, но твердый. И не такие фортели за свою жизнь видал. Да и выхода другого нет: кроме Фомича, никто здесь не поможет. Увы.

Настроение Ивана стало потихоньку подниматься. Он допил чай, выкурил еще одну сигарету. Перебор, конечно, ну да ничего. Сегодня можно. Встал, помыл за собой посуду, вернулся в комнату и через десять минут спал безмятежным сном.

* * *

Где-то глубоко внутри Ликвидатор понимал, что от него чего-то требуют, но выбираться из уютной колыбели сна совершенно не хотелось. Олегу привиделась рыбалка, и он уже вытаскивал спиннингом офигительных размеров щуку, как все разом оборвалось, и вот его тормошат, да еще и щипают для верности.

— Давай, вставай! Хватит валяться!

— Ленка, ты что, вконец спятила? Сколько время? Блин, полчетвертого, какого лешего! Слышишь, Санька орет, лучше пойди и успокой ребенка!

— Вот сам вставай и успокаивай! Отныне я не мать, а ехидна. Сам со своим сыном возись. Я уже пятый раз за ночь ему пеленки меняю, хватит! Это твоя была идея — от памперсов отказаться, вот и вперед! Он теперь каждый раз, как по-маленькому сходит, орать начинает. А раньше, между прочим, спал, как мышонок!

— Лена, не начинай заново! Я ж тебе не просто так статью приволок, там все очень подробно объяснено, что все эти твои памперсы — это черт знает что! Особенно для мальчишек! Вот вырастет больным, сама потом намучаешься его по врачам таскать.

— Отлично! Раз ты так радеешь за здоровье сына, то вставай и переодевай его в сухое. Кстати, у него от этих пеленок уже раздражение на коже началось, и тальк не спасает. Между ножек все красное, натертое.

— Лучше раздражение на коже сейчас, чем импотенция потом.

— Во-первых, не импотенция, а бесплодие, если ты внимательно свою статью читал, то должен был запомнить. А во-вторых, уж не ты ли будешь Саньке раздражение лечить? Опять все на меня свалишь, а сам бегом из дома, лишь бы только не участвовать. Так что нечего валяться, иди и займись сыном. Имей совесть, в конце концов! Я, между прочим, уже и не помню, когда нормально высыпалась. А на мне и стирка, и готовка, и уборка. Хоть бы в чем-нибудь помог, я ж не двужильная!

— Другие как-то справляются, только у нас все вверх дном!

— У других мужья нормальные, а не одно лишь название. Как перед друзьями выпендриваться, он — первый папа на деревне, а как реально с ребенком посидеть по полной программе, так его не дозовешься. Все, проваливай к Саньке, я сплю.

Олег чертыхнулся про себя, но так как Ленка уже успела спихнуть его на пол, пришлось вставать и идти к не на шутку развопившемуся сыну. Опять нормально поспать не удалось. И как Ленка только понять не может, что если так все так дальше и будет продолжаться, то он просто не выдержит, сорвется. Совмещать в одном лице кормильца семьи и няньку — это ни один мужик не выдержит. Ленка требует невозможного. И что она все на него вешает? Сама-то дома сидит! Ей на работу не надо, а если Санька ее ночью будит, так кто ж мешает ей днем отоспаться? Так нет, обязательно надо его, Олега, поднять, все претензии высказать. Сама бы за пять минут все сделала, а тут десять минут чистого ора, да еще пока он с Санькой справится, не меньше пройдет. Но: дело принципа. Мол, не все мне одной хлебать. Пусть и другие помучаются.

Как же все было здорово, пока Санька не родился! Ленка тогда была совсем другой: ласковой, нежной. Бывало, конечно, и взбрыкнет, но как-то так, не всерьез. А сейчас ведет себя, как бой-баба, форменный генерал в юбке. Никакой женственности, вся вечно встрепанная, всклокоченная. Когда последний раз красилась — уже и не вспомнить. Да еще и ревнивица в придачу! Стоит только Олегу в сторону какой-нибудь симпатяшки заглядеться — такое начинается! И попробуй только сказать, мол, сначала себя в порядок приведи, а потом и ревнуй, — одними глазами испепелит, а уж если еще и рот откроет…

Олег чувствовал себя так, словно его поймали в хитрую западню, из которой нет ни одного приемлемого выхода. Как сейчас ни поступи, именно он окажется виноватым. И никому ведь не докажешь, что это вынужденная мера. Ну, то, что Ленка стала его близкой подругой — это нормально. Тем более что поначалу все было очень даже здорово. А вот с детьми можно было и подождать. Мир бы не рухнул. Но теперь ничего не попишешь, надо как-то разгребаться во всем этом киселе, а как?

Больше всего на свете Олег хотел, чтобы его хоть на сутки оставили в покое, ничего не требовали и не приставали. Никогда еще не чувствовал он себя таким измотанным, как в этот год. Единственной отдушиной оставались выезды на судейство трофи-рейдов и триалов — соревнований среди внедорожников, между собой именуемых просто «покатушки». Но каждый раз приходилось выдерживать осуждающий взгляд Ленки, а потом еще два-три дня подлизываться к ней с всякими подарками, чтобы не дулась и не зудела, поскольку каждый вечер, проведенный Олегом вне семейного очага, приравнивался к предательству, не больше — не меньше.

Олег поднял на руки расплакавшегося Саньку и потащил в ванную. Да, Ленка права: кожица между ног покраснела и явно беспокоит маленького. Может, не так вредны памперсы, как про них пишут? Раньше у Саньки с этим никаких проблем не было, а тут на тебе: за два дня все воспалилось, стоило только на пеленки перейти. И как раньше народ без этих покупных подгузников обходился? Непонятно.