— Где ты живешь?

Она знает, к чему я веду, потому что даже глазом не моргает на мой бесцеремонный вопрос.

— Я на машине. Тут не далеко. Дома никого нет.

Между нами что-то трескается с неприятным звуком и немелодичным долгим звоном, скорее как от резкого удара, который может застать врасплох. Мы оба впитываем это ощущение, наслаждаемся сопровождающей его болью и позволяем ему превратиться в трепет.

— Идем, — это команда. Я не спрашиваю, а она не ждет вежливой просьбы или застенчивого вопроса. Не могу сказать, когда это превратилось из неуклюжего, навязанного свидания во что-то еще, но я точно не могу, нет, не желаю останавливаться. Мы — два автомобиля, которые вот-вот столкнутся, и я со всей страстью предвкушаю травмы и синяки от нашего надвигающегося и непредотвратимого столкновения.

Освобождаю ее руку от своего захвата, и Холли медлит лишь на секунду, прежде чем закинуть на плечо сумку и повернуться к выходу из кофейни. Мы меняемся ролями: теперь я послушно иду за ней, и точно так же, как до этого вел ее сюда, девушка не оглядывается, чтобы убедиться, следую ли я за ней. Она знает, что это так.

Мы петляем по многолюдным улицам, пытаясь не столкнуться с туристами, и я задерживаю свой взгляд на ее спине. Свободная хлопчатобумажная рубашка, которую она носит как платье, туго затянута на талии широким кожаным ремнем. У нее на ногах простые коричневые кожаные сандалии с тисненым цветочным рисунком, и, как всегда, в ее в волосах цветок, на этот раз желтая гербера. У нее длинные, гладкие и загорелые ноги, и я заворожен тем, как рубашка обтягивает упругие бедра. Ее подтянутые мышцы под обласканной солнцем кожей растягиваются и напрягаются с каждым шагом. Она не спешит, но и не сбивается с шага. Девушка идет с присущей ей расслабленной уверенностью, которая проявляется тем, как она одета, как себя ведет и даже говорит. Холли не особо старается угодить кому-либо, и, черт меня подери, если это не кажется невероятно возбуждающим.

Когда мы подходим к видавшей виды маленькой и старой машине, которая стоит на тенистой стороне улицы, она открывает водительскую дверь, бросает сумку на заднее сиденье и наклоняется, чтобы разблокировать пассажирскую. Холли не смотрит на меня, не подает знак, чтобы я сел. Сам факт разблокировки двери является для меня приглашением присоединиться к ней.

Мы оба знаем, что если я сяду в машину, то только по одной единственной причине. Нам следует испытывать неловкость. Между нами должно витать некомфортное напряжение.

Но ничего такого нет и в помине.

Когда с громким скрипом открываю ржавую дверь и сажусь на сиденье рядом с девушкой, внутри машины не остается ничего, кроме Холли и меня, и неоспоримого осознания того, что мы едем к ней ради секса. Не притворяемся, что это приглашение на кофе, ведь мы только что оставили две недопитые чашки этого напитка на столе в кофейне. Я еду с ней не для того, чтобы посмотреть, где она живет, или еще по какой-нибудь невинной причине, которая приведет или не приведет к сексу.

Я еду с ней исключительно ради того, чтобы забраться к ней в трусики и погрузиться в ее тело.

Она хочет этого.

Мне это нужно.

Так что отключаю все остальные чувства. Время сожалеть наступит позже. Едва заметный скользкий стыд делает попытки выползти из глубины моего нутра, из того места, которое пульсирует в предвкушении.

Ты был только с одной женщиной. Ты должен быть только с одной женщиной.

Заталкиваю эту мысль обратно и запираю ее со всем прочим.

— Не хочу, чтобы ты думал… — начинает она, и я останавливаю ее поднятой рукой, прежде чем пристегнуться ремнем.

— Я ничего не думаю. Не пытайся объяснить то, что не требует разъяснений. Мы оба взрослые люди, и мы оба свободны, — последнее слово в моем предложении отдает горечью на языке.

Она проглатывает несказанные ею слова, вставляет ключ в замок зажигания, и ее машина заводится со стонущим рокотом. Мы молчим всю дорогу до ее дома. Холли не включает музыку на старой магнитоле, и никто из нас не открывает окно, от чего внутри становится жарко как в аду. Жар только усиливает пульсацию желания внизу живота. Пот течет по лбу, и легкие горят от каждой порции вдыхаемого спертого воздуха. Я исподтишка наблюдаю за ее пальцами, когда Холли сжимает ими руль, будучи очарован их ловкой грацией и разноцветным лаком на каждом ее ногте.

Розовый, лимонный, бирюзовый, лиловый, голубой.

Лак на ногте ее большого пальца облупился, и мне хочется провести по его неровной поверхности кончиком своего, прежде чем обхватить его губами и втянуть в рот.

Ее кожа будет соленой или сладкой?

Все, что бы ни делала эта девушка внутри обжигающе нагретой машины, заводит меня, усиливая бешеное возбуждение и заставляя гореть изнутри.

Ее короткие отрывистые вдохи, игра мышц загорелого предплечья. Пряди волос, прилипшие к влажному лбу, большой палец, которым Холли отбивает на руле какой-то неизвестный мне ритм, то, что она управляет автомобилем одной рукой — все это, все эти незначительные мелочи заставляют мою кровь в венах кипеть и приливать к паху.

Я возбужден до боли. Мой надолго позабытый член болит от редко случающегося стояка. Сексуальное возбуждение, которого вообще не существовало несколько месяцев, подняло свою голову, как зверь, очнувшийся после долгой спячки. Никакой деликатности или даже изощренности не будет в том, что случится, когда останусь с ней наедине. То, как чувствую себя, находясь в тесном пространстве машины, говорит о том, что я, вероятно, приду в замешательство, когда и если окажусь внутри нее. Нет, никаких если. Не пройдет и часа, как я окажусь внутри нее.

— Приехали, — заявляет Холли, останавливаясь около современного многоквартирного дома в двенадцать этажей или около того. Это спальный район острова между городом Ибица и заливом Сан-Антонио.

— Я живу с Зои и Рейчел, но никого нет дома. Мы, э-э, оставили Зои в городе, а у Рейч свидание. Они уехали на морскую прогулку, поэтому… — ее нервная болтовня сходит на нет, когда я накрываю ее руку своей, влажный жар нашей кожи приятен и даже не липкий.

— Веди меня.

Она смотрит на меня, и между нами проскальзывает что-то большее, чем мучающая нас обоих жажда, которую мы хотим утолить.

— Хорошо.

Не могу сказать, как выглядит прихожая, или как долго мы поднимались, или даже номер ее квартиры, потому что все мое внимание приковано к ней.

Не уверен, кто делает первый шаг — я или Холли — когда заходим в квартиру, или когда одновременно накидываемся друг на друга. Но едва закрывается дверь, наши губы сталкиваются, а я зарываюсь рукой во влажные пряди ее волос на затылке и уверенно прижимаю девушку к ближайшей поверхности. Не могу сказать, к стене или двери, знаю лишь то, что мне необходимо прижаться к ней, прикасаться своей кожей к ее и провести руками по каждому ее изгибу. Я хочу слизать пот с кожи Холли. Хочу испить ее губы, хочу войти в нее так глубоко, чтобы забыть собственное имя.

Опускаю руки на бедра девушки и глажу ее упругую задницу в форме сердечка, вынуждая поднять ноги и обернуть ими мою талию. Как только мой твердый, как камень, член соприкасается с жаром ее желания, я стону ей в рот, и Холли всхлипывает, прежде чем проглотить мой стон, крепче сжимая меня своими бедрами.

— Спальня… там, — шепчет она в мои жадные губы, указывая головой в нужном направлении. То, как девушка прижимается ко мне губами, показывает, что ее желание такое же ненасытное, как и мучающий меня дикий голод, который почти доводит до края. Мне нужно остановиться, иначе просто опущу ее на пол прямо здесь и без угрызений совести трахну в ближайшие десять секунд.

Никто из нас не хочет отрываться друг от друга из опасений, что развеются пьянящие, наполненные страстью чары, которыми нас обоих накрыло, и которые захватывают нас все сильнее и сильнее, направляя к самой вершине. Даже не могу думать о том, что случится, когда мы дойдем до грани. Я здесь, с ней, ее промежность трется о мой член, а языком она изучает влажный жар моего рта, и вот прямо в этот момент я должен испытывать вину, но не чувствую ничего, кроме животной всепоглощающей страсти.

— Это ничего не значит, — стонет Холли между влажными укусами, и через несколько секунд я заношу ее в комнату и просто бросаю на кровать.

Смотрю на нее, распростертую на белых простынях. Ее опухшие от поцелуев губы блестят от солнечного света, светлые, с легким оттенком рыжего волосы растрепаны, а от возбуждения на щеках горит румянец.

— Это ничего не значит.

От напряжения моя грудь ходит ходуном, а похоть, пульсируя, бежит по венам. Если девушка думает, что я собираюсь опровергнуть ее слова и пообещать, что это что-то значит, то она ошибается. Это просто секс. Основной инстинкт, который я игнорировал почти год. Ни больше, ни меньше.

Схватив за лодыжки, подтягиваю Холли к краю кровати и переворачиваю на живот.

— Это значит, что я тебя трахну прямо сейчас, — в итоге отвечаю я, становясь между ее раздвинутых ног, и грубо сжимаю бедра девушки. Через несколько секунд ее юбка задрана до талии, трусики куда-то отброшены, а я вытаскиваю член из ширинки своих шорт, даже не утруждая себя раздеться. И еще через десяток секунд погружаю до конца все свои двадцать сантиметров в ее узкое, влажное и горячее лоно, и она вскрикивает от неожиданности.

Холли ошибалась, если думала, что я нежно войду в нее и займусь с ней любовью.

Я здесь, чтобы просто потрахаться и уйти.

У меня нет любви, чтобы отдать ее, но я не потерял способности трахаться, и, когда вытаскиваю свой скользкий член и смотрю, как он исчезает в ней от очередного моего толчка, я знаю, это все, что будет в моей жизни.

Бессмысленный секс.

Одноразовый трах.

Быстрый перепихон.

Чпок без обязательств.

Обычное использование.

Глава 17

Холли

Моя щека трется о сбитую в кучу хлопковую простыню с каждым жестким движением его бедер. Я хочу кричать, но сдерживаю себя, напряжение внутри меня растет и растет в быстром темпе.

С той секунды, как он вошел в меня одним мощным и безжалостным толчком своего члена, я была влажной и страстно желала его. Мне хотелось, чтобы он использовал меня, несмотря на унизительный факт, что я ничего для него не значу. Несмотря на то, что между нами ничего нет — просто соединение тел, а я лишь желанная теплая дырка, в которую он хочет присунуть, трахнуть, в которую желает кончить без сожаления и угрызения совести. Мне стоит чувствовать себя униженной за то, что позволяю ему так себя использовать, и мои наворачивающиеся на глаза слезы говорят о том, что так и будет, но приближающаяся волна оргазма сдерживает мои эмоции. Все, о чем могу думать — восхитительное томление, которое он вызывает во мне, вколачиваясь в мое тело жестко, примитивно и безэмоционально.

Никто бы не смог спутать этот перепихон ни с чем другим. Он даже не видит моего лица, не пытается приласкать мое тело или найти мои эрогенные зоны. Джош просто вдалбливается в меня снова и снова, практически в полной тишине, за исключением шлепков его тела о мое и скрипа кровати под тяжестью наших тел.

Я беззвучно кончаю, сжимая обеими руками простынь, и спустя несколько грубых толчков он делает то же самое, изливаясь глубоко в меня, прижавшись ко мне ногами и впечатавшись тазовыми костями в нежную плоть моих ягодиц, а края его молнии болезненно врезаются в мою нежную кожу. Ожидаю, что Джош упадет на мою спину, выбившись из сил, но нет. Прежде чем мне удается восстановить дыхание, он выходит из меня, и я чувствую, как теплая липкая сперма вытекает из моей измученной плоти и капает на простынь подо мной, образуя лужицу. Затем, не сказав ни слова, мужчина уходит, и только звук быстро застегиваемой резким рывком молнии звучит саундтреком к его уходу.

Никакого «Спасибо за секс».

Никакого «Прости за неизбежные синяки, которые я оставил на твоей коже».

Никакого «Увидимся как-нибудь».

Только глухой и гулкий звук захлопывающейся за ним двери.

И тогда я плачу так же беззвучно, как и кончила.

Его семя капает из моего тела, а стыд выливается из глаз. И то, и другое впитывается в белые хлопковые простыни, оставляя после себя доказательства моей тупости.

***

— Холли, ты дома?

Голос Рейчел разрушает оглушающую до боли тишину нашей квартиры, сотрясая мой мозг и заставляя поднять отяжелевшие веки. Я все еще там, где он оставил меня, хоть теперь и лежу на боку, свернувшись клубочком. Мои слезы давно высохли, оставив на щеках неприятное ощущение стянутости кожи.

Не обращаю внимания на ее вопрос, сказанный бодрым голосом, и тяну выше на себя простынь.

— Холли? Я вижу твою сумку в прихожей. Могу я войти? Меня просто разорвет, если не расскажу кому-нибудь о свидании с Зиком.