— Я предпочел бы поскорее представить себя за рулем машины.

— Ладно. Тогда поехали. — Кэрол подняла два пакета, следя за тем, как Энтони собирает другие.

Вслед за мужем она пошла к машине. К его машине. Когда Кэрол нужно было куда-нибудь ехать, она брала свой автомобиль. Собственность у них была по-прежнему раздельной, как у соседей по квартире.

Благоверная уселась на переднее сиденье и откинулась на спинку. Энтони миновал Грейфолд и выехал на дорогу, которая вела в Изумрудную долину. Они везли Сибилле и Тимоти рождественские подарки. Кэрол всю неделю ждала этой поездки. Она часто разговаривала с молодой матерью, но не видела ее ребенка с самого рождения. Хотелось своими глазами убедиться, что с ним все в порядке.

Похоже, Хэкворт был не в восторге от этой поездки. Утром, рассказывая ей о визите Габриеля, он казался довольным. Но чем ближе был вечер, тем неразговорчивее становился муж. Она знала: поездка в Долину не доставляла ему радости. А разве могло быть иначе? На холме в центре города высился храм — символ его былого успеха, видимый всем и каждому издалека. Разве можно было удержаться от сравнения прежнего и нынешнего положения супруга?

Интересно, в чем видел он разницу между ней и Клементиной? Кэрол не нужно было долго смотреть на себя, чтобы понять, как далека ее внешность от внешности типичной жены священника. Она не похожа на идиллическую пастушку и не лучится добротой и готовностью помочь. Юбки ее обычно слишком коротки, а словарь слишком цветист. Она говорит то, что думает, и делает то, что хочет. Ничего странного, что Энтони не жаждет впускать ее в свой прежний дом.

— Не хочешь немножко прокатить меня по городу, раз уж мы здесь? — наудачу спросила она.

— Что бы ты хотела посмотреть?

— Твою церковь.

Пастор промолчал.

Кэрол задумалась. Почему он не сказал «да»? Наверно, ему было слишком больно. Кроме того, церковь была свидетельницей смерти жены. Горьким напоминанием о всех потерях и неудачах преподобного.

А может быть, он не хотел везти ее туда, потому что это слишком явно показало бы, как разительно изменилась его жизнь?

— Ладно.

Она не поверила своим ушам. Наверное, ослышалась.

— Ладно?

— Ладно. И внутрь тоже войдем.

— Серьезно?

— Я слишком долго отсутствовал. — Энтони в упор поглядел на нее. — Я рад, что ты будешь со мной. Не думаю, что рискнул бы войти туда один.

Всю остальную дорогу Кэрол не отрываясь смотрела вперед.


Ребенок был очарователен. У него уже появились темные кудряшки, светлые не в отца глаза сияли, а с мордочки не сходила прелестная улыбка. Мать чувствовала себя хорошо, да и молодой папаша выглядел так, словно его превращение из мальчика в мужчину происходит не на работе, а у детской коляски первенца.

Казалось, их новая жизнь складывалась счастливо. Сибилла помогала хозяйке по дому и ни на что больше не претендовала. Миссис Уэйверли была искренне благодарна за помощь. Тимоти успели повысить в должности и прибавить жалованье. Судя по отзывам, работал он с увлечением и словно родился для стройки. Его работодатель Эмери Мерлоу, которому не посчастливилось иметь сыновей, считал, что парень способен освоить все строительные специальности.

Лишь одна вещь омрачала их жизнь. Оба выросли в Кейвтауне. Все их друзья, все воспоминания остались там. Но они не могли вернуться домой. Быт их в Изумрудной долине складывался удачно, но память о Пещерах не отпускала. И даже после ареста Кентавра они не чувствовали себя в достаточной безопасности, чтобы вернуться в город.

— Мне их жалко, — призналась Кэрол, когда они попрощались с молодыми родителями и поехали к собору. — Они чувствуют себя вырванными с корнем, не могут вернуться и восстановить старые связи. У Сибиллы в Кейвтауне есть подружки с детьми. Она могла бы сидеть с ними, потягивать содовую и рассказывать о ребенке. Ей нравится в Долине, но это не их дом, и она чувствует, что неровня местным молодым мамам с их частными школами и импортными английскими колясками.

Священник молчал. Это был камень в его огород. Было Рождество, время всеобщей любви и дружбы. А Сибилла и Тимоти все еще не решались возвратиться в Пещеры. Молодая пара с первенцем боялась съездить домой на праздничные дни.

Но была и еще одна молодая пара…

— Энтони… — тихонько окликнула его жена, сомневаясь, что он ее слышит.

— Может, удастся помочь этому горю, — отозвался он.

— Как?

— Дай немного подумать. — Мозг душеспасителя лихорадочно просчитывал варианты. На мгновение Хэкворт забыл, что они приближаются к месту его величайшей неудачи, забыл, что приход, в котором он теперь служил, в тысячу раз меньше прихода в Изумрудной долине. Он думал только о рождественской службе, мысль о которой не давала ему покоя всю неделю.

Энтони свернул на стоянку. Внезапно на него обрушилась лавина воспоминаний. Он припарковался, но не смог сразу выйти из машины.

— Никто и не считал тебя совершенством, — сказала Кэрол, приходя к нему на выручку. — На свете был всего один совершенный человек — по крайней мере, так говорится в Библии, — и звали его вовсе не Энтони Хэкворт.

— Я был велик в своем несовершенстве, — с горькой патетикой воскликнул он. — Человек, который разыгрывал из себя самого Господа Бога.

— Кое-кто считает, что намерение делать другим слишком много добра ведет прямиком в ад.

— Я делал добро в угоду собственной гордыне.

— Сомневаюсь. Во всяком случае, сначала так не было. Может быть, позже, когда ты вошел во вкус. Иногда власть так влияет на людей. А у тебя получается, будто именно это перевернуло всю твою жизнь.

— Я не входил сюда с тех пор, как вернул ключи.

— Значит, пора войти. — Она открыла дверцу. Стоянка была покрыта льдом. Энтони неохотно выбрался наружу и обошел машину, чтобы подать жене руку.

— Держу пари, когда ты служил здесь, на стоянке льда не было, — поддразнила Кэрол, надеясь заставить его улыбнуться. — Держу пари, ты выходил из храма с огромной сумкой каменной соли и лопатой еще до того, как выпадал снег.

— Когда я служил здесь, и снежинка не смела упасть.

Женщина засмеялась и погладила его по руке. Над их головами маячил вонзившийся прямо в небо высокий поблескивающий шпиль, венчающий собой высокое просторное внутри здание из розового кирпича. Энтони бросил беглый взгляд на пристройки, сооруженные в то время, когда он был здесь настоятелем, а потом открыл парадную дверь. Кэрол пыталась не думать о том, что случилось на этом месте.

Он выглядел совершенно спокойным, в просветленных глазах не было и тени смятения, которое, по ее представлениям, он должен был ощущать.

— Надо будет зайти в секретариат и сообщить, что мы здесь. Тогда нам разрешат бродить всюду, где мы пожелаем.

— Пойти с тобой?

— Конечно. Я хочу представить тебя.

Кэрол пошла рядом, но выпустила его руки. В церкви было холодно: на стенах, аккуратно выкрашенных в светло-бежевый цвет, красовались эстампы на библейские темы. Она вспомнила о фреске Габриеля и попыталась представить ее в этом соборе.

Секретариат представлял собой небольшое помещение под сводами, вход в которое находился рядом с алтарем. Большие стеклянные окна делали комнату похожей на приемную врача. При их приближении женщина средних лет с тщательно завитыми черными волосами оторвала глаза от стола.

— Чем могу… — Она уставилась на них, а затем стремительно встала. — Энтони? Это вы?

Прежде чем гость успел ответить, женщина обернулась и крикнула:

— Энтони здесь! Энтони Хэкворт! Он вернулся к нам!

На мгновение она исчезла, потом появилась вновь в сопровождении нескольких праведниц и порывисто обняла его, пока остальные ждали своей очереди. Кэрол наблюдала за этой сценой, стоя в сторонке. Вот и ответ на вопрос, который он не мог не задавать себе: как-то его здесь встретят?

Священник обнял встречавших одну за другой, а потом обернулся к жене.

— С удовольствием представляю вам мою супругу, — сказал он. — Кэрол Хэкворт. — Он назвал каждую по имени.

Гостья пожимала руки и бормотала приветствия.

А затем черноволосая женщина, которую звали Мария, сурово подбоченилась.

— Ну что ж, мы слышали, что вы вернулись в город, но я не могла поверить этому. Почему же вы до сих пор не нашли времени повидаться с нами?

У Кэрол замерло сердце. Хватит ли у него сил ответить честно?

Хватило.

— Слишком много тяжелых воспоминаний связано с этим местом.

Все дружно кивнули и сочувственно закудахтали. Кэрол представилась картина того, как этот выводок каждый день кормит Энтони куриной лапшой и кладет ему на колени салфетку. Большинство из них благополучно миновали средний возраст, были прекрасно ухожены и — она готова была биться об заклад — отлично справлялись с работой. Не было никаких сомнений, что они обожали ее мужа.

Ее мужа. Интересно, как они отнеслись к его новому браку. Одна из пожилых женщин, Дженни, искренне и очень по-земному улыбнулась гостье.

— Господь свидетель, супруг много рассказывал вам об этом месте.

Если бы она знала, что действительно рассказывал ей Энтони.

— Не слишком, — с улыбкой сказала она.

— Ну что ж, тогда это сделаю я. — Дженни взяла ее за руку. — Пойдемте, я покажу вам офис. — Кэрол, увлекаемая вперед, беспомощно оглянулась. Супруг улыбался и пожимал плечами.

Следующие пятнадцать минут ее слух услаждали рассказами об Энтони. В них по-новому представала его здешняя служба, о которой он никогда не заикался. Ей поведали о человеке, за которым святой отец начал ухаживать, придя в больницу к своему прихожанину и обнаружив, что его соседа, одинокого и старого, никто не навещает. Он включил имя этого человека в список посещений, а несколько месяцев спустя, когда старик умер, выяснилось, что тот был атеистом и завещал все свое небольшое состояние церкви.

Она слышала о парах, которые Энтони обвенчал и которым отказал в венчании, о семьях, которым он принес мир, о причастиях и отпеваниях. Она слышала о проповедях, на которых негде было яблоку упасть, о проповедях столь спорных, что многие псаломщики отказывались из-за них от служб. И во всех этих рассказах сквозили уважение и любовь пожилой женщины к молодому пастору, человеку, который обладал удивительной способностью оказываться рядом и в горькие, и в радостные моменты ее жизни: смерть мужа, крещение внука, сложности переходного возраста у подростка-сына…

Кэрол вышла из секретариата, раздумывая над тем, а знала ли она что-нибудь о неожиданно обретенном супруге.

Хэкворт беседовал с мужчиной приблизительно его возраста. Он жестом подозвал жену.

— Это Джереми Милфорд, — представил он нынешнего пастора.

Святой отец, сняв маску строгости, заулыбался. Он был статен и набожно красив, исполнен чувства собственного достоинства, но уже не скрывал теплой и — она оценила это — восхищенной улыбки.

— Мне пришлось покаяться вашему мужу, что я слишком толстокож для этого озаряющего сана, — ничуть не стесняясь, сказал Милфорд.

— А я говорил ему, чтобы он был осторожен, не попал в ловушку неверия, как и я, и постарался иметь кожу потоньше, — отозвался Энтони.

— А еще он рассказал мне о вашей церкви в Кейвтауне. Не знаю, смог бы я сделать то же, что Энтони, но ясно одно: это чрезвычайно важно. Я думаю, община будет рада помочь вам всем, что в ее силах. Деньгами, людьми…

— Пожалуй, есть кое-что, над чем мы могли бы поработать вместе, — прервал его Энтони. — Одна мысль родилась у меня прямо сейчас.

— С удовольствием выслушаю.

— Дорогая, не хочешь еще немного погулять с Марией или Дженни, пока мы поговорим с Милфордом?

Кэрол кивнула. Супруг был неузнаваем. На мгновение она растерялась и тут же все поняла. С его лица сошло напряжение. Он выглядел непринужденно, как в своей епархии. Перед ней стоял сильный мужчина, который восстановил власть над собой и своей жизнью.

Энтони улыбнулся, словно поняв, о чем она думает.

— Как только мы закончим, я присоединюсь к тебе, — сказал он. — Ожидается снегопад, а до дому дорога неблизкая.

До дому. Не «до Пещер». До дому! Она была рада, что муж выбрал именно эти слова.

Вечером Кэрол любовалась обожествляющим сиянием елки. Она потратила на украшения совсем немного времени, но все пришлось впору. Лохматые ветви ожили — на них горели свечи тихого торжества. Ветки остролиста, обрамлявшего палисадник одного из прихожан, венчали корзину с сосновыми шишками и бобовыми стручками. Над дверью висели гирлянды из золотой и серебряной фольги, а над притолокой дразняще колыхались веточки омелы.

Энтони подкрался бесшумно, и не успела она моргнуть глазом, как оказалась под омелой. Поцелуй его был долгим, медленным и возбуждающим. А потом она прижалась к нему, желая большего.