Сара Ней - Воспитательные часы

Ладно, может, он и не так уж плохо выглядит. Он не Квазимодо, Горбун из Собора Парижской Богоматери, он просто не…

Милый или красивый, как некоторые парни. Он не горячий.

По крайней мере, не обычным способом.

Все в нем как-то слишком. Слишком суровый. Слишком неполированный. Нос слишком сломан. Глаза слишком серьезные. Волосы слишком растрепаны. Лоб слишком в шрамах. Уши слишком согнуты.

Уши слишком согнуты? Боже, я говорю как придурок.

Но мне нравится, что он добрый, обаятельный и по-южному милый. Джентльмен.

И ему определенно нужны друзья — новые, а не те парни, которые постоянно на него гадят и оставляют на произвол судьбы. От этих парней одни неприятности.

Я встречалась с такими парнями, очевидно, спортсменами, которые думают, что они короли кампуса. Они усердно тренируются, веселятся и, кажется, хотят только одного.

Секса.

Незамысловатый секс. Секс без обязательств. Никаких обязательств. Никаких эмоции.

Только секс.

Интересно, Ретт такой же, но это очень сомнительно — не с тем, как он отверг мой напор. Не купился, когда я флиртовала. Казалось, мое внимание смутило его.

Хотя… он отклонился от нашего секстинга, потому что сказал мне, что кончил себе на живот. Знаю, что он кончил, потому что я тоже.

Мои щеки вспыхивают, вспоминая разговор, который сохранился на моем телефоне. Может, я и поглядывала несколько раз с тех пор, а может, и нет. Ничего страшного, правда?

— Так что можешь рассказать мне, над чем работаешь, — наконец произносит Ретт. — Раз уж ты решила сидеть здесь.

Сидеть здесь.

— Статья по английской литературе.

— Ну, и как продвигается?

Я сияю. Хорошо, что он спрашивает.

— Почти закончила.

Он ухмыляется, и я смотрю на него, пораженная его милой улыбкой. Как она освещает его лицо. Какие у него ровные зубы, какие белые. У него действительно красиво очерченные губы.

Небольшая ямочка на подбородке под небольшой щетиной.

Хм.

Я хватаю ручку, чтобы занять руки, и несколько раз стучу ею по столу.

— А как насчет тебя? Над чем ты работаешь?

— Корректирую экзаменационные работы по французскому.

— По французскому? — Что?! — Корректируешь работы по французскому? Ты что, профессор? — дразню я.

Тихий смешок срывается с его губ.

— Я ассистент в классе по продвинутому французскому языку. — Он пожимает плечами, как будто ничего особенного.

— Подожди, что? — Разве не на продвинутых занятиях ты не говоришь на английском?

— Я ассистент в…

Я подняла руку, чтобы остановить его.

— Нет, нет, прекрасно расслышала в первый раз. Так ты достаточно свободно владеешь языком, чтобы исправить экзаменационные работы?

— Это мой второй язык; моя бабушка жила с нами, когда мы росли, и она старой закалки. Она из Луизианы, и креольский французский был ее родным языком.

— Значит, ты специализируешься на французском?

— Международное исследование. Это казалось естественным. — Он пожимает плечами.

— Поразительно. Международные исследования? Это… вау. Это неожиданно.

— Oui. — Он смеется, мои глаза следят за мышцами в его сильной шее. — Mai je suis fort en ce sujet.

Мои глаза расширяются, потому что, милый младенец Иисус, это было сексуально.

Что бы он ни сказал, Я хочу услышать больше.

Было жарко.

Я наклоняюсь.

— Что ты только что сказал?

— Ты сказала: «это неожиданно», а я сказал: «Да, но я хорош в этом».

Я сглатываю, отводя взгляд.

— Значит, в наших сообщениях ты использовал французский.

— Oui. Parfois je ne peux pas m'En empêcher. — Он смеется, кладет большие руки на стол и откидывается на спинку стула. Закидывает руки за голову.

Я слежу за его движениями, изучаю твердые линии груди под фиолетовой футболкой, гладкую бледную кожу бицепсов.

О Боже, Лорел, возьми себя в руки.

— Что ты только что сказал?

— Я сказал, что иногда ничего не могу с собой поделать. — Еще один приятный смех, и бабочки в моем животе просыпаются. — Это просто выходит наружу. Я не знаю, что делаю половину времени.

— Поразительно. В детстве ты говорил только по-французски?

Быстрый кивок, и его руки опускаются.

— Когда моя Нана жила с нами. Мы прекратили, когда она умерла несколько лет назад, как раз когда я пошел в старшие классы.

— Нана — это твоя?..

— Прости. Так я называл свою бабушку.

— Мне очень жаль, — каркаю я.

Его левое плечо поднимается.

— Она была старой.

— Да, но все же. Мои бабушка и дедушка были из Польши, и я никогда не слышала, чтобы они говорили по-польски, только «gesundheit», когда мы чихали.

Ретт морщит лоб, в замешательстве.

Это ведь «Будь здорова» по-немецки.

Я вздыхаю.

— Я знаю.

Ретт смеется низким, глубоким, сочным смехом, склонив голову и улыбаясь, не глядя мне в глаза. Прикусывает и проводит зубами по нижней губе. Вперед. Назад.

Я отвожу взгляд и краснею.

— Так. — Я открываю новый файл на компьютере, чтобы казаться занятой, и бросаю беглый взгляд на экран ноутбука. — Борец, да?

— Всю мою жизнь.

Очевидно. Он по-прежнему держит руки за головой, так что мои глаза пробегают по линиям его тела, вниз по его загорелым рукам и туловищу — результат жизни, проведенной в спорте.

У него действительно потрясающие руки.

— Лорел?

Я возвращаю свое внимание.

— Что?

— Я спросил, смотрела ли ты когда-нибудь борьбу.

— Э, нет. — Пока нет. Я делаю мысленную пометку погуглить ее позже. — Тебе нравится?

Ретт скромно пожимает плечами.

— Я хорош в этом.

Он опять врет. Они не набирают юниоров в колледже и не крадут их из других университетов первого дивизиона, если они просто хороши.

— Держу пари, ты не просто хорош. Держу пари, ты феноменален. — Я наклоняюсь вперед, наблюдая, как его глаза скользят по вырезу моей рубашки с глубоким V — образным вырезом, а затем летят к моему лицу. Я лукаво улыбаюсь. — Как ты относишься к тем маленьким спидо (прим.: специальный облегающий плавательный костюм спасателей), которые они заставляют тебя носить?

На этот раз, когда Ретт смеется, он откидывает назад шею и его кадык движется от этого. Сегодня он не побрился; жесткая щетина, покрывающая его шею, делает его грубым и немного неряшливым, как будто он скатился с кровати и ему было все равно.

А волосы? Они волнистые и выглядят так, будто он их расчесывал. Густые и шелковистые, даже если немного длинноватые, просто умоляют, чтобы пара рук пробежалась по ним.

— Эти спидо называются синглетами.

— Я знаю, но это забавно — дразнить тебя.

Румянец Ретта глубокий, ярко-красный, от воротничка рубашки до самых кончиков ушей.

— Вопрос на миллион долларов: нехватка материала когда-нибудь причиняла тебе неудобства?

Он снова смеется.

— Нет. Я к этому привык.

— Никогда?

— Нет.

— А ткань когда-нибудь… застревает там, где не должна?

Парень хрипит, удивленный моим неуместным вопросом, кашляет в локоть, хихикает.

— Иногда.

— Ретт? — Я говорю это тихо, меняя тему.

— Да?

— Я знаю, что это не мое дело, тем более что мы только начинаем узнавать друг друга, но ты знаешь… — делаю глубокий вдох. — Ты ведь знаешь, что твои друзья идиоты, да?

Это последнее, что он ожидает от меня услышать.

— Да, я знаю.

— Я повидала в жизни настоящих засранцев, но эти парни получили главный приз. Что за кучка придурков?

— Я мало что могу сделать. Застрял здесь на следующие два года.

— Застрял?

— Да. Пути назад нет.

— Точно — ты перевелся из Луизианы.

— Верно, и мои родители были очень злы из-за этого, так что нет, никакого перевода обратно. — Он ковыряет лист белой тетради на столе.

— И ты живешь с этими парнями? С командой «поесть и смыться»?

— Да, с двумя из них.

Моя улыбка печальна.

— Ты кажешься приличным парнем. Ты не заслуживаешь, чтобы с тобой обращались как с дерьмом.

Он кривится.

— Я знаю. Поверь мне, я знаю.

— Ты можешь рассказать мне обо всех этих издевательствах?

Ретт скрещивает руки на груди, бицепсы напрягаются под рукавами рубашки, ткань натягивается на широкой груди.

Мило.

— Наверное. — Он тяжело вздыхает, но сдается. — Очевидно, что я новичок в команде, верно? Некоторые из них называют меня «Новичком» с первого дня, что сводит меня с ума. Мои соседи по комнате терпеть не могут мою фамилию.

— Которая…

— Рабидо.

— Рабидо, — повторяю я. Ра — би — до.

Ретт Рабидо. Я прокручиваю это имя в голове, романтизируя его.

Реально довольно сексуально.

Так по-французски.

— А как насчет тебя? Как твоя фамилия?

— Бишоп.

— Лорел Бишоп — Это слетает с его языка медленно, тихо, как будто Ретт говорит это себе, а не мне. Я вижу, как это крутится у него в голове, вижу, как он это пробует.

— Oui, — шепчу я.

Его глаза морщатся в уголках, когда я произношу единственное французское слово, которое запомнила за все эти годы, его темно — шоколадная радужка смягчается, когда мы смотрим друг на друга через стол в библиотеке.

Эти проникновенные глаза Ретта находят мой грязный пучок на голове, летят к линии роста волос. Бровям. Губам.

Я улыбаюсь.

Он откашливается.

— Мы можем поговорить об «поел и свалил»? Ты знаешь, что я была там с моим другом Донованом. — Осторожно уклоняюсь, зная, что спрашивать невежливо. — Сколько тебе это стоило?

— Четыреста баксов.

— Что?! — Я вскакиваю со своего места и возмущенно кричу в библиотеке. — Четыреста? Ты издеваешься надо мной? Прости, я не должна ругаться, но ты что, издеваешься надо мной? Это ужасно!

— Тише, Господи, Лорел, успокойся. Сядь обратно. — Он наклоняется, его длинные пальцы дергают меня за подол рубашки, заставляя опуститься на стул. — Я все еще пытаюсь решить, как сказать родителям, прежде чем выписка по кредитной карте сделает это за меня.

Я плюхаюсь обратно, но сочувственно протягиваю руку через стол и сжимаю его предплечье… его теплое, твердое, сильное предплечье. Хотела бы обернуть ладонь вокруг него для лучшей оценки.

— Мне очень жаль. Это отстой.

Ретт отдергивает руку, тащит ее под стол, подальше от меня.

— Почему ты сожалеешь? Ты же не сделала ничего плохого.

— Нет, но я написала тебе после того, как они повесили эти листовки, и это, вероятно, не помогло.

Боже, я такой же придурок, как те идиоты, с которыми он тусуется.

«Она из тех девушек, которые скучают по своему рту, когда едят хлопья; ты действительно думаешь, что она достаточно устойчива, чтобы трахнуть тебя на высоких каблуках?»

Ретт

Широко раскрытые глаза Лорел — самый странный оттенок синего, который я когда-либо видел вблизи. С темными краями.

Синий с окантовкой, бегущей по гребню на вершине, сходящей на нет в углу. Ее кожа чистая и гладкая, без единого пятнышка.

Рыжая без веснушек, щеки ярко-розовые, губы полные и глянцевые.

Слово «красота» не может описать Лорел Бишоп.

Она вертит в руках блокнот, ковыряет в конце металлической спирали, ее гибкие пальцы теребят её, ярко-синий лак для ногтей блестит.

— Мне очень плохо, — говорит она шепотом. — Я не хотела тебя обидеть.

— Ты не сделала этого. Все нормально.

— Пожалуйста, не делай вид, что все в порядке.

Обдумываю это. Она права; я не должен вести себя так, будто она сделала что-то хорошее, когда это явно не так. Лорел не обидела меня, но я не могу лгать — это было чертовски унизительно.