Ни она, ни Сирина никогда больше не видели ни Серджио, ни этого дворца, ни Рима. Сирине было четырнадцать лет, когда она в последний раз вышла из искусно инкрустированных бронзовых дверей дворца на виа Юлия, и тем не менее, когда она приехала в Альпы через четыре года, ей казалось, что она покинула Рим только вчера. Прошедшие четыре года были очень трудными: все это время она пыталась заглушить в своей памяти звуки ударов, которыми солдаты осыпали отца, отчаянный взгляд матери, когда на следующий день она бросилась из дома, едва причесавшись, с широко раскрытыми от ужаса глазами, в наброшенном на плечи красном пальто; вид тел родителей, брошенных солдатами около ворот, распластанных на мраморных ступенях, и кровь, медленно капавшая на траву… собственные крики, когда она увидела их, лежащих там… Мертвые родители стояли перед глазами даже тогда, когда она прощалась с бабушкой, отправляясь в безопасное место. Но где теперь безопасно? Опасно везде… Нигде не будет отныне безопасно. На всем белом свете у нее осталась одна бабушка.

– Я буду писать тебе, Сирина. Обещаю. Каждый день. Когда в Италии вновь станет спокойно, ты вернешься сюда и будешь жить со мной. Обещаю тебе, дорогая. Обещаю…

Несмотря на огромную силу воли, произнося последние слова, старая принцесса всхлипнула и крепко прижала к себе Сирину, последнюю частицу плоти и крови, эту последнюю нить, соединяющую ее с любимым первенцем. Теперь, когда Сирина уедет, у нее не останется никого. Но выбора не было. Слишком опасно оставлять здесь ребенка. Трижды за последние два месяца солдаты приставали к Сирине на площади Сан-Марко. Даже в простой, невзрачной одежде девочка выглядела слишком красивой, слишком рослой и чересчур женственной для своих четырнадцати лет. Однажды солдат преследовал Сирину от школы до самого дома и уже у дверей, грубо схватив за руки, прижал к стене и поцеловал, прильнув к ней всем телом. Кто-то из прислуги видел это. Видел перепуганную Сирину, которая молчала, боясь, что на этот раз заберут ее или бабушку. Она боялась солдатских лиц, их смеха, их взглядов. Старая принцесса знала, что опасность подстерегает девочку каждый день. Не было силы, способной сдержать солдат, не было способа защитить Сирину от сумасшествия, с каждым днем становящегося все более и более диким. Каждую минуту Ю могло произойти новое несчастье, и Алисия ди Сан-Тибальдо решила спасти внучку. Когда епископ предложил ей вывезти девочку из Италии, принцесса не задумываясь согласилась. В тот же день после обеда она спокойно рассказала Сирине о своем плане. Девочка расплакалась, умоляя не отправлять ее так далеко. Ведь можно уехать на ферму в Умбрию, спрятаться там, можно отрезать волосы, носить ужасные платья, работать в поле… Делать все что угодно, только бы не расставаться с бабушкой… Но мольбы Сирины остались безответными. Позволить ей остаться в Италии означало подвергать ее каждодневному риску. В любой момент ее могут убить, обидеть, изнасиловать. Единственное, что могла сделать бабушка ради спасения Сирины, – это увезти ее подальше из Италии до окончания войны. И сейчас, у границы с Швейцарией, они обе отлично понимали, что расстаются надолго.

– Ты скоро вернешься, Сирина. Я буду ждать, моя дорогая. Что бы ни случилось.

Глядя на слезы, струившиеся по щекам внучки, сжимая ее хрупкие плечи, Алисия ди Сан-Тибальдо молила Бога, чтобы все именно так и было.

– Ты мне обещаешь? Обещаешь? – глотая слезы, с трудом произнесла Сирина.

Бабушка молча кивнула, в последний раз поцеловала девочку, затем подала знак женщинам и величаво отошла назад. Монашки взяли Сирину под руки и увели. Той ночью ей пришлось пройти несколько миль до монашеской обители. На следующий день вместе с группой других детей ее отвезли на автобусе за сотню миль к другим монахиням. Оттуда, уже с другой группой детей, Сирина перебралась в Лондон, откуда ей предстояло выехать в Соединенные Штаты. Предстоял долгий и трудный путь – бомбардировки не прекращались ни в Лондоне, ни на море. Путь, избранный Алисией, был опасным, но давал шанс на спасение. Остаться в Италии означало так или иначе подвергаться огромной опасности. К тому же после содеянного Серджио принцесса чувствовала себя виноватой перед Умберто и Грациеллой. Она никому не рассказывала об этом… Никому, кроме Сирины… Еле различимая фигура внучки, облаченная в темно-коричневое одеяние, остановилась перед поворотом, Сирина в последний раз помахала бабушке рукой и исчезла из виду.

Для Сирины путешествие оказалось долгим и утомительным. Пять суток она провела в лондонском бомбоубежище, потом они выехали за город и на грузовом судне покинули Дувр. Плавание через Атлантику прошло безрадостно. На протяжении всего пути Сирина почти не разговаривала – английского она не знала, а говорить на французском с монахинями не хотелось. Потеря родителей, дяди, бабушки, дома и, наконец, родины отняла у несчастной все силы. Ничего не осталось… Одинокая девочка-подросток стояла на палубе, облаченная в серое и коричневое, ветер трепал длинные пряди ее светло-золотистых волос. Монахини внимательно следили за ней, но не докучали девочке расспросами. Сначала они боялись, что Сирина может пойти на какой-нибудь отчаянный шаг, но со временем поняли ее состояние. Многое можно узнать о ребенке, наблюдая за его поведением. Сирина держалась с необыкновенным достоинством. Чувствовалась внутренняя сила, гордость и в то же время горечь и боль от понесенных потерь. На корабле были и другие дети, пережившие смерть близких – родителей, братьев и сестер… Но по сравнению с ними Сирина лишилась чего-то неизмеримо большего. Узнав о совершенном дядей предательстве, она потеряла веру в людей. Единственным человеком, которому она доверяла сейчас, была бабушка. Кроме нее, Сирина не верила никому. Ни слугам, ни солдатам, ни правительству. Никому. В бездонных зеленых глазах Сирины застыла глубокая печаль, больно резавшая по сердцу, и неизмеримое страдание, отчаяние, которое появляется в глазах детей лишь во время войн.

Порой ее печаль становилась менее заметной. Иногда в монастыре Сирина даже смеялась. Но такое случалось очень редко. Почти всегда она оставалась серьезной, напряженной, молчаливой и писала одно за другим письма бабушке, задавая ей тысячи вопросов и описывая мельчайшие подробности своей жизни.

Весной 1943 года письма от бабушки перестали приходить. Первое время Сирине еще как-то удавалось объяснять их отсутствие, но очень скоро предчувствие чего-то ужасного лишило ее покоя. Каждую ночь она ложилась в постель и не могла уснуть, строя самые страшные предположения, воображая кошмары, боясь и ненавидя Серджио… Сирине казалось, что дядя приехал в Венецию и убил ее бабушку. Убил, потому что бабушка знала правду о том, кто виноват в смерти его брата. Серджио боялся, что об этом узнают и другие, поэтому и решил убить ее. Придет время, он попытается убить и Сирину. «Пусть попробует, – подумала девушка, прищурив яркие зеленые глаза с неожиданной для себя злобой, – пусть попробует. Но прежде я убью его и посмотрю, как он будет умирать медленно и мучительно…»

– Сирина?

В коридоре вспыхнул свет, и у двери появилась мать-настоятельница.

– Что-то случилось? Ты получила из дома плохие известия?

– Нет.

Стены комнаты вернулись на свои места. Сирина села на кровати и, обхватив колени руками, отрицательно покачала склоненной головой.

– Ты уверена?

– Да, спасибо, матушка. Благодарю вас за заботу.

Сирина была откровенной только с бабушкой, от которой вот уже два месяца не получала писем. Быстро опустив ноги на холодный пол, она встала, облаченная в простенькую хлопковую ночную рубашку, светлые волосы ее рассыпались по плечам. Обращенное к настоятельнице лицо девушки в расцвете своих шестнадцати лет, с аристократическими точеными чертами вполне заслуживало чести быть увековеченным в мраморе.

– Можно я присяду? – Мать-настоятельница нежно посмотрела на Сирину.

– Разумеется, матушка.

Мать Констанция опустилась на единственный деревянный стул, имевшийся в комнате. Сирина, немного поколебавшись, села на кровать, испытывая неловкость.

– Могу я чем-нибудь помочь тебе, девочка?

Вот уже четыре года в монастыре находились дети, вывезенные из Европы, большинство из которых возвратятся обратно, если их родители выживут в ужасах войны. Сирина была постарше других. Когда она появилась в обители, самому старшему ребенку здесь было двенадцать лет, другим – по пять, шесть, семь, девять. Все дети чувствовали себя легко, словно никогда не слышали о войне, не испытали настоящего страха. Но страх жил в них, и временами по ночам детям снились кошмары. Но тем не менее они казались счастливыми. Никто не поверил бы, что довелось им пережить до того, как они прибыли сюда. Ужасы войны не сказались на них. Однако Сирина резко отличалась от остальных. Только мать-настоятельница и еще две монахини знали о прошлом девочки. О нем им написала Алисия ди Сан-Тибальдо. Она полагала, что монахини должны знать, что пришлось пережить девочке, но сама Сирина ни словом не обмолвилась о случившемся.

– Что тебя беспокоит, дитя мое? Ты себя неважно чувствуешь?

– Нет, все в порядке…

Сирина растерялась – не приоткрыть ли ей священную дверь? Мать Констанция чувствовала, что следует проявить настойчивость. Девушке необходимо выговориться.

– Я… дело в том… – Внезапно слезы потекли по ее щекам. – Вот уже почти два месяца я не получаю писем от бабушки.

– Понимаю… – кивнула мать Констанция. – Но она могла куда-нибудь уехать…

Сирина отрицательно покачала головой и смахнула слезы грациозным движением руки.

– Куда ей уезжать?

– Может быть, в Рим? По семейным делам…

Внезапно взгляд Сирины сделался жестким.

– Там у нее больше нет никаких дел!

– К тому же почта работает с перебоями. Даже из Лондона письма приходят сюда с большим опозданием.

Письма из Италии приходили в обитель по запутанным подпольным каналам и кружным путем. Доставить письмо из Италии в Америку было очень трудно. Но, тем не менее, они приходили… всегда приходили…

Сирина внимательно взглянула на настоятельницу.

– Думаю, дело не в этом.

– Могла бы ты написать кому-нибудь другому?

– Только одному человеку.

Марчелла, их старая служанка! Муссолини разрешил принцессе оставить лишь одну служанку. Несколько преданных слуг выразили готовность бескорыстно служить своей госпоже, но и на это власти не дали разрешения. Епископ умер прошлой зимой… Осталась только старая служанка…

– Завтра я напишу Марчелле. – Девушка радостно улыбнулась. – Мне следовало бы догадаться об этом раньше.

– Уверена, с твоей бабушкой все в порядке…

Сирина кивнула, но сомнения не оставили ее. Бабушке было уже восемьдесят… Всякое могло произойти.

Письмо, отправленное Марчелле, возвратилось через четыре недели нераспечатанным. На нем стояла пометка почтальона, гласившая, что «Марчелла Фабиани больше не живет по указанному адресу». Неужели они отправились на ферму? Может быть, жизнь в Венеции стала трудной? Тревога росла, Сирина окончательно замкнулась. Через неделю она отправила письмо бабушке на ферму в Умбрию. Но и это письмо не нашло адресата. Сирина отправила письмо мажордому и получила его нераспечатанным с пометкой «умер». В течение первых недель и затем месяцев ужас и отчаяние сменились тупой болью. Что-то произошло, в этом не приходилось сомневаться, но узнать, что же именно, не было никакой возможности. Никого не осталось, за исключением Серджио, разумеется… Только после окончания войны у нее появится возможность вернуться в Италию и выяснить все.

Для этого у нее имелось достаточно денег. Прощаясь с Сириной, бабушка дала ей толстую пачку американских долларов. Девочка не знала, откуда у бабушки американские деньги, однако на следующий день, оставшись одна в ванной, Сирина насчитала тысячу. И еще десять тысяч долларов монахини получили по тайным международным каналам. Эти деньги должны были пойти на оплату расходов, связанных с пребыванием Сирины в монастыре. Девочка знала, что значительная часть этой суммы еще не была израсходована. Каждую ночь, лежа в постели, она мечтала, как с их помощью вернется в Италию после войны. Она отправится прямо в Венецию и там все выяснит. Если с бабушкой что-то случилось по вине Серджио, тогда она немедленно поедет в Рим и убьет его.

Эту мысль Сирина лелеяла на протяжении почти двух лет. Война в Европе закончилась в мае 1945 года, и с того момента Сирина планировала возвращение на родину. Другие дети ждали известий от родителей, но Сирине достаточно было только оформить документы и достать билет. Не требовалось даже разрешения монахинь. Ей уже исполнилось восемнадцать лет, а в поезде она встретила свое девятнадцатилетие. Казалось, на то, чтобы добиться разрешения на проезд, ушла целая вечность, но все же, наконец, оно пришло.

Мать Констанция отвезла девушку в нью-йоркский порт и устроила на корабле. Прощаясь, она крепко обняла Сирину.