Бриттани Черри - Воздух, которым он дышит

– Он в палате интенсивной терапии. Состояние тяжелое, он…

– Здесь. Он здесь. – Я провел пальцами по волосам. Он в порядке. – Я могу его увидеть? – спросил я.

Они кивнули. Я поспешил к посту медсестры, и они повели меня к Чарли в палату. Я смотрел на моего мальчика, закрыв ладонью рот. Он был подключен к аппаратам, которых было больше, чем можно себе представить. Из горла выходила трубка, его руки и лицо были в синяках и ранах.

«Господи…» – пробормотал я.

Медсестра неуверенно улыбнулась.

– Вы можете взять его за руку.

– Почему столько проводов? П-п-почему там трубка в горле? – Я заикался. Умом пытался остаться с Чарли, но постоянно подкрадывалась мысль о Джейми. Джейми больше нет, сказала мама. Она ушла. Но как? Как она могла исчезнуть?

– Во время аварии его левое легкое было повреждено, он не мог дышать. Это чтобы помочь ему.

– Он не может дышать самостоятельно?

Она покачала головой.

– С ним все будет хорошо? – спросил я медсестру, не сводя с нее глаз.

– Я не его врач. Только он может…

– Но вы можете ответить, верно? Если бы вы были на моем месте и только что потеряли жену… – я произнес это вслух и захлебнулся от эмоций, – если бы этот мальчик был всем, что у вас осталось, вы бы хотели знать, есть ли надежда, верно? Вы бы спросили кого-то, чтобы вам сказали, что делать? Как действовать? Что бы вы делали?

– Сэр…

– Пожалуйста, – умолял я. – Пожалуйста.

Она опустила взгляд, прежде чем посмотреть мне в глаза.

– Я держала бы его за руку.

Я кивнул, понимая, что она сейчас сказала больше правды, чем я готов услышать.

Я подошел к стулу около кровати Чарли и взял его руку в свою.

– Эй, дружище. Это папа. Я здесь. Я знаю, я не был рядом столько, сколько мог бы быть, но сейчас я здесь, хорошо? Папа здесь, и я очень хочу, чтобы ты боролся, ради меня. Ты можешь это сделать, приятель?

Слезы катились из моих глаз на его щеки, когда мои губы уткнулись в его лоб.

– Папа нуждается в тебе, мне нужно, чтобы ты дышал. Мы вытащим тебя, потому что ты мне нужен. Я знаю, люди считают, что это ребенок нуждается в родительской любви, но это ложь. Ты мне нужен, чтобы держать меня на плаву. Ты мне нужен, чтобы я верил в этот мир. Дружище, мне нужно, чтобы ты очнулся. Я не могу потерять и тебя тоже, хорошо? Мне нужно, чтобы ты вернулся ко мне… пожалуйста, Чарли… вернись к папе.

Его грудь высоко поднялась, и, когда он попытался выдохнуть, аппараты стали пищать быстро. Прибежали врачи, потянули меня за руку подальше от Чарли, которого начало подкидывать на постели.

Они все начали кричать что-то друг другу, произнося слова, которые я не понимал, делая вещи, которые я не мог осмыслить.

– Что происходит? – орал я, но никто меня не слышал. – Что происходит?! Чарли! – орал я, пока две медсестры пытались вытащить меня из палаты. – Что они делают? Что…Чарли! – Я орал громче и громче, когда они вытолкнули меня из комнаты.

– Чарли!

Поздно вечером в пятницу я, сидя у рабочего стола, набрал номер, который был так хорошо знаком мне, но не использовался в последние дни. Когда пошел гудок, я поднес телефон к уху.

– Алло? – сказал ровный и мягкий голос. – Тристан, это ты?

Настороженность этих слов заставила скрутиться мой желудок.

– Сынок, пожалуйста, скажи что-нибудь, – прошептала она.

Я стучал кулаком по губам, но ничего не отвечал.

Я положил трубку. Я всегда вешал трубку. Сидел в одиночестве и темноте, позволяя ночи поглотить меня целиком.

Я уверена, что перебудила всю округу в субботу утром, пытаясь запустить сопротивляющуюся газонокосилку. Стивен всегда так легко стриг газоны, у меня же ничего не получалось.

– Давай же! – Я дернула цепочку, чтобы запустить двигатель еще раз. Фыркнув несколько раз, он завелся и тут же заглох. – Господи!

Я продолжала попытки снова и снова, мои щеки раскраснелись, я заметила, что несколько соседей с нашей улицы начали пялиться на меня из своих дворов.

Когда чья-то рука схватила мою руку, я как раз собиралась дернуть цепочку еще раз.

– Стоп. – Тристан сердито свел брови, в его глазах было раздражение. – Что, черт возьми, ты делаешь?

Я нахмурилась, глядя на его сжатые губы.

– Стригу газон.

– Нет, ты не стрижешь газон.

– Стригу.

– Нет, не стрижешь.

– Тогда чем я, по-твоему, занимаюсь? – спросила я.

– Ты разбудила весь этот чертов мир, – проворчал он.

– Я уверена, люди в Англии в это время уже просыпаются.

– Хватит трещать. – Хм-м. Казалось, и утром, и после обеда, и ночью он вел себя одинаково. Он отставил газонокосилку подальше от меня.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Стригу траву, чтобы избавить чертов мир от раннего пробуждения. Минус Англия.

Я не знала, смеяться или плакать.

– Ты не можешь стричь мой газон. Кроме того, я думаю, она сломана.

Через пару секунд после моих слов он дернул шнур – газонокосилка завелась. Ужасно неловко.

– Я серьезно. Ты не можешь стричь мой газон.

Он не обернулся и даже ни разу не взглянул на меня. Он просто начал работу, ту самую, которую я бы никогда не попросила его сделать. Я хотела продолжить спор, но вспомнила бедную кошку, которую он убил за навязчивое мяуканье, и подумала – ладно. Моя маленькая печальная жизнь мне, как бы то ни было, нравилась, и я не хотела подвергать себя риску.

– Ты проделал огромную работу на газоне, – сказала я, наблюдая, как Тристан выключает газонокосилку. – Мой муж… – Я сделала паузу, переводя дыхание. – Мой покойный супруг подстригал траву по диагонали. Он сказал бы: детка, я уберу скошенную траву завтра, я так устал. – Я захихикала, глядя на Тристана, но будто увидела в нем нечто неожиданное. – Остатки травы валялись во дворе еще, как минимум, неделю или две, и это было странно, потому что с газонами других он обращался намного лучше. Но тем не менее мне нравилась эта скошенная трава.

У меня перехватило горло и жгучие слезы наполнили глаза. Я быстро повернулась спиной к Тристану и смахнула слезинки, что успели прокатиться по щекам.

– В любом случае, мне нравится, как ты сделал диагональные линии.

Глупые воспоминания. Я схватилась за белую металлическую ручку двери, но мои ноги замерли, когда я услышала его голос.

– Они подкрадываются к тебе и отбрасывают в прошлое, – он говорил шепотом, словно заброшенная душа, прощающаяся со своими любимыми. Его голос был мягче, чем прежде, немного грубоватым, как обычно, но в этот раз в нем звучала небольшая доля растерянности. – Эти маленькие воспоминания.

Я обернулась к нему – он стоял, опершись о газонокосилку. В его взгляде было больше жизни, чем когда-либо. Но это была грустная жизнь. Не было никакого гнева в глазах. Я быстро вдохнула, просто чтобы не упасть.

– Иногда я думаю, что маленькие воспоминания куда хуже, чем большие. Я могу справиться с ними в день его рождения или в день смерти, но, вспоминая такие мелочи вроде того, как он косил траву, или как читал комиксы в газете, или как курил сигарету в новогоднюю ночь…

– …Или то, как она завязывала шнурки, или прыгала по лужам, или касалась моей ладони указательным пальцем и всегда рисовала сердечко…

– Ты тоже кого-то потерял?

– Жену.

Ой.

– И сына, – прошептал он еще тише.

Мое сердце разрывалось.

– Прости, я представить себе не могла… – Мои слова растворились в его пристальном взгляде, устремленном на скошенную траву. Мысль о том, что я могла бы потерять любовь всей моей жизни, мою маленькую девочку, была слишком ужасна – я бы сдалась.

– Как он произносил молитвы, писал «р» задом-наперед, ломал свои игрушки только для того, чтобы я их починил…

Голос Тристана дрожал, как и он сам. Похоже, он уже говорил не со мной. Мы жили в нашем собственном мире крошечных воспоминаний, и хоть мы были двумя разными людьми, каким-то образом нам удалось почувствовать друг друга. Одинокий часто понимает одинокого. И сегодня впервые за бородой я увидела мужчину. Я видела, как он надел наушники, и в моих глазах застыла жалость. В полном молчании он начал сгребать скошенную траву.

Люди в городе называли его придурком, теперь я знала почему. Он не хороший, не стабильный, но он сломан во всех правильных и неправильных местах, и я не могла винить его за холодность. Правда была в том, что я завидовала Тристану, его способности убежать от реальности, закрыть себя от внешнего мира. Ему должно быть приятнее чувствовать себя пустым перед каждым, Господь свидетель – я каждый день думала о своей потере, но у меня была Эмма, она заставляла меня не сойти с ума, оставаться вменяемой. Если бы я потеряла и ее, я бы освобождала свой разум от эмоций и боли, оскорбляя всех вокруг. Закончив работу, он остановился, но грудь его продолжала тяжело подниматься и опускаться. Он повернулся ко мне. Глаза были красными. Мысли его, вероятно, были в хаотичном беспорядке.

Он отер рукой лоб и откашлялся.

– Готово.

– Хочешь с нами позавтракать? – спросила я. – Я приготовила достаточно, тебе хватит.

Он моргнул один раз. Прежде чем стал толкать газонокосилку обратно к моему дому.

– Нет.

Он шагал в сторону своего крыльца, исчезая из вида. Я стояла в одиночестве, закрыв глаза, положив руку на сердце. Еще немного, и сознание ускользнуло бы от меня.

На следующее утро я должна была прийти в автомагазин Таннера за обещанным сюрпризом, о котором он говорил в начале недели.

Мы отправились в город под Эммино пение. Она исполняла собственную версию саундтрека к фильму «Замерзшие», наталкивающую на мысли о суициде в компании с приятно молчащим чучелом медвежонка.

– Дядя Т.! – закричала Эмма, бросаясь к Таннеру, голова которого пряталась под капотом автомобиля.

Таннер обернулся, его белая рубашка была вся в бензиновых пятнах, лицо тоже измазано.

Он поднял ее на руки и крутанул, прежде чем выпустить из объятий.

– Эй. Что у тебя за ухом? – спросил он ее.

– У меня ничего нет за ухом!

– А я вот думаю, что ты ошибаешься. – Он вытащил свою верную монету из-за уха Эммы, заставляя ее хохотать, что в свою очередь заставило улыбаться и меня. – Как поживаешь?

Эмма улыбнулась и завела глубокий, наводящий на размышления рассказ о том, как я привезла ей платье непосредственно в этот день, и к тому же день этот был ознаменован появлением пурпурной пачки балерины, радужных носков и теннисок с пингвинами-зомби.

Я улыбнулась. Таннер смотрел на нее так, как если бы эта история по-настоящему заинтересовала его. Через несколько минут Таннер послал Эмму с несколькими долларовыми банкнотами атаковать конфетомашины. Гэрри, один из его работников, был командирован с девочкой. Я слушала, как, уходя, Эмма пересказывает несчастному ту же историю о том, как приехал ее наряд. Бедный Гэрри.

– Она симпатичнее, чем я ее помню, – улыбнулся Таннер. – У нее твоя улыбка.

Я поблагодарила, хотя ее улыбка всегда больше напоминала мне Стивена.

– Да! У меня есть кое-что, иди-ка. – Он повел меня в заднюю комнату, где лист прикрывал автомобиль. Когда он снял его, мои ноги почти подогнулись.

– Как? – спросила я, обходя джип, водя по нему пальцами. Джип Стивена выглядел новее, чем когда-либо. – Он же был разбит.

– Ну, шишки и синяки всегда можно исцелить.

– Это, должно быть, стоило целое состояние.

Он пожал плечами.

– Стив был моим лучшим другом. Ты одна из моих лучших друзей. Я просто хотел, чтобы вы имели что-то знакомое, когда вернетесь домой.

– Ты всегда знал, что я вернусь?

– Мы все надеялись. – Таннер прикусил нижнюю губу, уставившись на джип. – Я до сих пор виню себя. За неделю до аварии я умолял его приехать ко мне в магазин, я мог бы проверить автомобиль. Он сказал, что автомобиль будет в норме еще несколько месяцев. Я не смог помочь, но, думаю, может быть, я бы заметил что-то неладное, если бы он заехал повидаться. Если бы он позволил мне заглянуть под капот, то, возможно, он все еще был бы… – Он зажал пальцами переносицу и замолчал.

– Это не твоя вина, Таннер.

Он прокашлялся и ответил мне натянутой улыбкой.

– Да, ну ладно. Просто каждый раз приходит эта мысль – и сейчас, и раньше… Теперь давай – хоп – внутрь!

Я забралась на водительское кресло. Закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов. Моя рука лежала на пассажирском сиденье, ожидая теплого прикосновения другой руки. Не плачь. Не плачь. Все хорошо. Я в порядке. Затем я почувствовала, что кто-то взял мою руку. Когда открыла глаза, увидела маленькую ручку Эммы. Девочка сидела в кабине, вся перемазанная шоколадом. Она широко улыбнулась, заставляя меня ответить на улыбку.

– Ты в порядке, мама? – спросила она.