Она покинула Вандеймена, чтобы решить, как вести себя, ему удалось изобразить своего рода почтительное обожание, от которого ей хотелось закричать. И так плохо, что подумали, будто женщина в возрасте поглупела от похоти. Еще хуже, если он будет обращаться с ней, как с почитаемой святой.

Но потом, где-то в середине вечера, она задалась вопросом, поступал ли он так сознательно, чтобы попытаться воспрепятствовать более грязным мыслям.

Если так, это не сработало.

– Моя дорогая, – сказала Эмили Гэлмен, худая, хищная женщина, которую Мария знала со своего первого сезона, – тигр у вас на поводке! Нужно поискать на вас следы зубов.

Быстрые темные глаза уже оглядели ее с ног до головы.

– Божественно прекрасен, – заметила подруга Марии, Сисси Эмблборо, представленная ко двору в то же время, что и Мария с Эмили. – Но все же, я не уверена, что нашла бы его удобным.

– Удобство это еще не все. – Мария немедленно пожелала, чтобы эти слова остались невысказанными.

Сисси рассмеялась.

– Верно. И оно может прийти со временем.

А через три дня на частной выставке средневекового искусства она столкнулась с Сарой Йоувил.

– Мария, – сказала Сара, отведя ее в тихий угол, – действительно ли вы уверены, что это мудро?

– Мудро? – Несмотря на мягкие слова, в поведении Сары было что-то безжалостное.

– Молодой человек так выведен из душевного равновесия. Разве вы справедливы?

– Это не…

– Женщина в вашем возрасте должна быть мудрой за обоих, а не… не использовать кого-то!

Мария знала, что покраснела.

– Я не использую его, Сара, – сказала она, молясь, чтобы не устроить сцену. – Я выхожу замуж за него. И если вы думаете, что он не хочет этого…

– Конечно, он хочет, – прошипела Сара. – Вы богаты как Крез. Но что еще вы можете ему предложить? Вы стары и бесплодны.

Это было так жестоко, что Мария застыла. Но потом она осознала, что Сара думала о своем потерянном сыне, мальчике того же самого возраста. Она реагировала так, будто Мария заманила в ловушку Дэра. Она никого не заманивала, но мысль о себе и Дэре, которого она знала еще щербатым ребенком, заставила ее съежиться от стыда.

Она желала все объяснить, но не хотела никому рассказывать о вине Мориса. Возможно, она больше походила на него, чем думала, всегда пытаясь делать хорошую мину при плохой игре.

– Мы подходим друг другу, – твердо сказала она. – Он – превосходный партнер.

Сара лихорадочно покраснела.

– Вы встретились меньше недели назад! Грэвенхэм ни за что не должен был представлять вас.

Марии пришлось подавить смешок при упоминании об осторожном предупреждении Грэвенхэма, но она переживала за свою кузину.

– Вы должны освободить его, – сказала Сара. – Вы знаете, что он не может отступить.

Как будто я могу.

– Но мы очень хорошо подходим друг другу.

Сара уставилась на нее так, будто она была жалким червем и ушла.

Мария облегченно выдохнула, молясь, чтобы кузина не обеспечила ей общественное отчуждение.

Подошел Вандеймен.

– Вы выглядите расстроенной.

Она выдавила из себя улыбку.

– Герцогиня все еще оплакивает своего сына. И иногда говорит вещи, которых на самом деле не имеет в виду.

– Все мы оплакивали лорда Дариуса. У него был талант веселиться.

Она взглянула на него.

– Она сказала, что вы и ваши друзья были добры к нему.

– Доброта от отчаяния, хотя тогда, перед Ватерлоо, его жизнерадостность стала подарком. Но вы не хотите говорить о войне. Пойдемте, хор из аббатства собирается спеть «Палестрину».

Она пошла, главным образом, потому что это избавит от необходимости говорить хотя бы на некоторое время. Она подозревала, что это и было его идеей.

У нее было такое ощущение, будто нечто приятное внезапно испортилось. Ее удивило, что ей было приятно, но она уже начала наслаждаться сезоном последние несколько дней. Ее осы полетели к другим банкам с вареньем, но истинное волшебство состояло в том, что она наслаждалась компанией Вандеймена.

Он был неизменно учтивым, превосходным и умелым спутником. Не блистал остроумием, но поддерживал беседу. Знал, как приемлемо флиртовать с леди и шутить с джентльменами. Люди потихоньку начинали смотреть на него, не замечая его шокирующего прошлого и репутации, а начинали принимать его просто как джентльмена, которым он являлся на самом деле.

Однако, теперь мысль о Дэре не давала ей покоя, все разрушая. Ее семья регулярно посещала Лонг Чарт, поместье герцога Йоувила, и она могла припомнить Дэра в младенческих юбках [14]. Ей было одиннадцать, но та картина ей запомнилась, потому что ему удалось сбежать от няньки и залезть на дерево, вызвав вокруг столпотворение.

Ему, должно быть, исполнилось восемь, когда он нанял на работу большинство детей в округе, чтобы вырыть ров вокруг искусственных руин замка в парке. Герцог так впечатлился, что закончил работу, но в свои шестнадцать лет и соответственно своему чувству собственного достоинства, Мария думала о Дэре как о неряшливой грозе окрестностей.

Последний раз она видела его уже долговязым, смешливым молодым человеком, направлявшимся через Лондон в Кембридж.

К тому времени она уже несколько лет была замужем, являлась матроной и хозяйкой собственного дома. А еще она давным-давно поняла, что обманулась воображаемой любовью и подозревала, что она бесплодна. Она лицом к лицу столкнулась с трудной, покорной долгу жизнью, тогда как он жил с нетерпеливым ожиданием безграничного будущего. Она чувствовала себя старой тогда, и чувствовала себя старой теперь.

Слушая ангельские голоса хора – вероятно, она танцевала на балу, когда голос Дэра затих, когда затих голос Вандеймена – и она напомнила себе, что эта помолвка абсолютно воображаемая.

Она искоса посмотрела на своего юного подопечного, на сильные, четкие линии его профиля и сияющую здоровьем кожу. За последние дни следы распутства исчезли, но заживление внутренних ран займет намного больше времени.

Она начала позволять ему выбирать, куда они пойдут, и он, казалось, предпочитал более культурные мероприятия. Ван выбирал их и наслаждался ими. Он так долго был на войне, что, должно быть, большая часть обычных удовольствий общества была ему в новинку.

Ее собственная реакция на него стала проблемой – как контролировать и скрывать свои чувства.

Дни превращались в недели, контроль не становился легче, но она управляла своими чувствами, помогал и тот факт, что он сдержал свое слово. Ван больше не пытался поцеловать ее или коснуться, кроме случаев, продиктованных вежливостью.

Тягостные моменты они спокойно провели вместе – задерживались за завтраком, сидели в китайской комнате или прогуливались в летнем саду. Иногда они разговаривали, но часто просто читали или даже думали.

Совсем как муж и жена, и ей это очень понравилось. Она говорила себе, что он прекрасно вел себя эти шесть недель, и знала, что это так, но все еще думала о том, что они притерлись друг к другу на удивление хорошо.

Вандеймен мог так же хорошо слушать, как и разговаривать. Беседы с Морисом за завтраком сводились, главным образом, к монологами на любую проблему дня, заинтересовавшую его. А она была его внимательно слушающей аудиторией.

Ван мог безропотно выносить молчание. Морис, казалось, чувствовал себя обязанным швырять слова в любую задержавшуюся тишину, как будто это бешеная собака.

Ему понравилось читать. У них не находилось большого количества времени для чтения, но Ван, казалось, наслаждался им. Он выбирал – по-видимому, наугад – книги из ее превосходной библиотеки, также выбранной Морисом для пущего эффекта.

О да, он стал приятной частью ее жизни.

Слава Богу, Харриетт служила им своеобразным буфером. Она почти всюду ходила с ними, воспринимая Вандеймена как еще одного сына, и источала расслабляющую теплоту как хороший костер. Исцеление полностью было заслугой Харриетт.

Но однажды Мария поняла, что целительские полномочия ее тети не сработали.

Они болтали перед обедом, когда Харриетт сказала что-то о доме Вандеймена. Он огрызнулся и покинул комнату.

Когда дверь щелкнула, закрываясь, Харриетт состроила гримасу.

– Я не должна была требовать у него рассказа о его планах, но…

– Но почему нет? – спросила Мария. – Мы провели вместе четыре из шести недель. Пора планировать восстановление Стейнингса.

– Моя дорогая, разве ты не заметила, что он никогда не говорит о будущем?

Мария сидела, сложив руки на коленях, тщательно вспоминая эти четыре недели.

– Не говорит о будущем и редко вспоминает прошлое. Но легко говорит о настоящем.

– Потому что настоящее не предполагает угрозы.

– Угроза? Я думала, что все прошло.

– О, он только кажется исцеленным, – вздохнув, сказала Харриетт. – Он здоров, вежлив, даже очарователен. Но все это походит на прекрасную раковину вокруг… вокруг пустоты.

Пустоты? Мария внезапно почувствовала себя так, будто пыталась вдохнуть пустоту, будто не хватало воздуха.

– Но я не могу удерживать его рядом дольше этих шести недель.

– Нет, вероятно, не можешь. Таким образом, ты должна найти способ пробраться под эту раковину.

– А если там ничего нет? – Это был своего рода протест. Она так упорно боролась, чтобы держаться от него подальше.

– Что-то должно быть там. Как насчет тех его друзей?

– Кон и Хоук? Кажется, он готов говорить об их детских шалостях.

– Точно. Где они? Он нуждается в старых друзьях, друзьях, которые заставят его посмотреть в лицо тяжелому прошлому и распланировать тяжелое будущее.

– Думаешь, он избегает их? О, небеса. Он никогда не ходит в подобающие мужчине места, такие как Таттерсоллз, или к Криббу [15], не так ли? Или в клубы или кафе. Я рада думать, что он в безопасности. Но это держит его вдали от друзей.

– Или друзья сами избегают его, – сказала Харриетт. – Разузнай. Найди их.

Лакей объявил об обеде, и Мария поднялась, вздрогнув от полученных инструкций. Она не хотела ввязываться в это. Она боялась подобраться слишком близко.

Покинув гостиную, она задалась вопросом, что делать с театральным вечером который она запланировала на сегодня. Она пригласила гостей в свою ложу в театре Друри-Лейн, посмотреть, как миссис Бланш Хардкасл играет Титанию. Не было причин не идти, за исключением того, что она и Вандеймен никогда не оставались одни по вечерам, и ее волновало то, что он мог бы сделать.

Что он делает, когда остается один в своей комнате?

Он не заливал свои печали вином. Хоть она и ненавидела шпионить, но расспросила дворецкого, и узнала, что графины в его комнате использовались экономно. Она знала, однако, что ему не обязательно быть пьяным, чтобы убить себя, и у него, вероятно, все еще оставался пистолет.

Она должна бы остаться дома сегодня вечером, хотя, если он скроется в своей комнате и застрелится, она не сможет этого увидеть и остановить его.

Однако он появился, и они пересекли холл, сопровождая друг друга на обед. Конечно, подумала она, вложив свою руку в его. Он всегда пунктуально сопровождал ее, раз ему за это заплатили.

Хотя аппетита не было, она съела обед, задаваясь вопросом, можно ли использовать его развитое чувство долга и гордости, чтобы спасти его.

Харриетт, благослови ее Бог, как будто ничего не произошло, начала беседу, и стала рассказывать о планах относительно сада.

Представление, несомненно, оказалось превосходно, и воздушная миссис Хардкасл с ее длинными серебристыми волосами, казалась прекрасной, как сказочная королева, но Мария обращала мало внимания на сцену. Сидя в своей ложе, она обдумывала способы заставить Вандеймена вступить в контакт с его прошлым, его будущим и его друзьями.

Как рассказывала Сара, они родились по соседству, в Суссексе, и всех их назвали Джорджами. Патриотический жест, как он объяснил, в ответ на действия французских санкюлотов [16] против их собственного монарха.

– Полагаю, мы оказались счастливчиками, – сказал он. – Нас всех могли назвать Луи. Но, слава Богу, это было бы слишком для наших основательных отцов-англичан.

Их окрестили в один и тот же день, в одной церкви, и они стали друзьями детства. Подростками они были неразлучны, и, в конце концов, все присоединились к армии в одно и то же время. Однако их таланты и склонности отличались, и их военные карьеры пошли разными путями. Кон выбрал пехоту, Ван и Хоук кавалерию. Но потом Хоук был прикомандирован к начальнику штаба снабжения.

Они не видели друг друга большую часть своей службы, но он не говорил о них, как будто они были чужими. Итак, почему они не общались, по крайней мере, не писали друг другу?

Лорд Уайверн, вероятно, занят своим новым поместьем в Девоне, но он мог написать письмо.

Хоук – майор Джордж Хоукинвилл, наследник поместья, упоминавшегося еще в Книге Страшного суда [17]. Его отец, сквайр Джон Хоукинвилл, все еще был жив, живя в Хоукинвилл-Мэнор. Ее географический справочник описывал его как «старинный, хотя и неизвестный дом в деревне Хоук в долине Суссекса».