Малколм знал, что такое страх. Да и любой человек – даже самый отважный воин, если он в своем уме, – знаком со страхом. Лишь выучка помогает во время боя вытеснить страх и действовать так, как подсказывает инстинкт выживания. А женщине, наверное, справиться со страхом еще труднее, потому что ей нечем себя защитить и остается лишь полагаться на тех, кто рядом.

Малколм пристально посмотрел на Давину. Он знал, что поступает вопреки правилам приличия, но им владело ощущение, что если он будет долго на нее смотреть, то в конце концов поймет, что она собой представляет.

Должно быть, она почувствовала на себе его взгляд, поскольку повернулась к нему и вопросительно посмотрела на него. Он улыбнулся ей. Глаза ее расширились, и она, хоть и пыталась улыбнуться в ответ, смогла изобразить лишь подобие улыбки. Но Малколму было достаточно и этого, чтобы заговорить с ней.

– Леди Давина, я должен попросить у вас прощения за… слишком пылкое приветствие Лилеи. Надеюсь, ее выходка не обидела вас.

– Нисколько. Скорее, она польстила мне, сказав, что хочет, чтобы я стала ей матерью. – Леди Давина подцепила ножом кусочек мяса. – Я понимаю, какой одинокой чувствует себя девочка, растущая без матери, хотя самой мне посчастливилось жить с матерью до двенадцати лет. Понятно, что Лилею любят и о ней хорошо заботятся, но от этого девочке не легче.

Малколм размышлял над словами гостьи, по-прежнему наблюдая за ней. А она, опустив глаза, сделала глоток красного вина, и губы ее стали темнее и ярче. Созрели для поцелуя?…

– Возможно, мне действительно пора найти себе жену, – как бы невзначай заметил Малколм. – Вы ведь не замужем, верно?

Похоже, он ошеломил леди Давину своим вопросом. Ни слова не сказав, она еще глотнула вина. Заметив, что ее бокал почти опустел, Малколм подлил ей еще. Она сделала очередной глоток, пожалуй, слишком уж большой. После чего наконец проговорила:

– Я убеждена, сэр Малколм, что ваше предложение с радостью готовы принять самые красивые и самые достойные девушки.

– Малколм.

– Что?… – спросила Давина в растерянности.

– Вы гостья нашего дома, и излишние формальности в общении между нами ни к чему. Могу я просить вас о том, чтобы и вы позволили мне называть вас по имени?

Щеки девушки вспыхнули.

– Да, разумеется. Ваша матушка уже настояла на том, чтобы я обращалась к ней только по имени.

– Так вот, Давина, – с едва заметной усмешкой продолжал Малколм, – какой же совет вы мне дадите относительно выбора жены?

Гостья провела ладонью по лбу и, стараясь сделать это незаметно, ущипнула себя за переносицу. Ему также показалось, что она быстро прошептала молитву. «Господи, дай мне силы». Но он не был уверен, что не ослышался.

– Не будучи замужем, я едва ли вправе давать подобные советы, – ответила она.

– Позвольте спросить, а почему вы не замужем? – проговорил Малколм и тут же добавил: – Прошу простить меня за дерзкий вопрос.

Реакция гостьи его удивила. Она нисколько не смутилась и, глядя ему прямо в глаза, проговорила:

– Вы можете спрашивать меня сколько угодно, сэр… Малколм, но я не обязана вам отвечать.

– Папа… – Дочка потянула его за рукав. – Папа, я съела все мясо. Можно мне еще?

– Вот, возьми. Я уже порезала его на маленькие кусочки, – сказала малышке Давина.

– Большое спасибо, – пробормотал Малколм, перекладывая мясо на поднос Лилеи. При этом он в задумчивости смотрел на девушку. Жена взяла бы на себя часть его родительских обязанностей и тем самым значительно облегчила бы ему жизнь. Кроме того, у Лилеи появились бы братья и сестры, а у клана – еще один наследник.

Малколм поймал себя на том, что улыбается. С ним явно происходило что-то необычное. Как правило, он держал свое сердце под замком, и женщины, если они не приходились ему родственницами, не имели к нему доступа.

Когда таинственный недуг за несколько дней свел в могилу его жену, Малколм скорбел о кончине матери своего ребенка, но не о женщине, с которой был вынужден делить кров, стол и ложе.

Маргарет была слишком навязчивой и требовательной; чуть что не по ней – сразу в слезы. Малколм ужасно устал от ее жалоб, но нельзя сказать, что жена отбила у него интерес к другим женщинам. В его постели нередко бывали и соскучившиеся по мужской ласке вдовы, и девицы легкого поведения. Однако жизнь с Маргарет убедила Малколма в том, что брак – совсем не то, к чему стоило стремиться. При этом он понимал, что Лилея нуждалась в материнской заботе. И его дочь заслуживала того, чтобы о ней заботилась женщина, достойная во всех отношения. Так почему бы не рассмотреть кандидатуру Давины? Лилея сразу к ней привязалась. Кроме того, сейчас, когда угроза со стороны Англии фактически не ощущалась, в браке по политическим соображениям не было нужды. Он уже исполнил свой долг, женившись на Маргарет Дуглас, и с рождением Лилеи союз между самыми сильными кланами в Шотландском нагорье укрепился кровными узами.

Да, пожалуй, насчет Давины стоило хорошенько подумать. Он ведь обещал Лилее новую маму, не так ли? А любой Маккена всегда держит слово.

Поднос Давины был полон жареного мяса и овощей, но она почти ничего не ела. Зато часто прикладывалась к бокалу с пряным вином – вкусное и ароматное, оно приятно согревало и поднимало настроение.

Только сейчас, впервые с тех пор, как она выехала за ворота замка Армстронгов, Давина позволила себе расслабиться, и на душе у нее сразу стало спокойнее. И еще, как ни странно, в окружении множества людей она не ощущала тревоги – напротив, чувствовала себя более защищенной.

Вино и эль за столами лились рекой, и постоянно раздавался веселый смех. Здесь, в замке Маккены, люди улыбались и смеялись куда охотнее, чем дома. А слуги, разносившие еду и напитки, улыбались так же часто, как и те, кому они служили.

И еще ей нравилось, что здесь на нее никто не смотрел как на душевнобольную, от которой можно ожидать чего угодно. Дома Давина часто отказывалась от трапезы вместе со всеми вовсе не потому, что боялась хорошо знакомых ей людей, а потому, что не хотела своим присутствием их смущать.

Между тем несколько захмелевших мужчин принялись стучать кружками по столам, требуя еще эля. Молодая служанка понесла им напитки – несла по кувшину в каждой руке. Только она поставила кувшины на стол, как один из воинов со шрамом поперек щеки обхватил ее за талию, усадил к себе на колени и смачно поцеловал в губы.

Давина вся сжалась от страха, живо представив, каково сейчас бедной служанке. Но вскоре выяснилось, что переживала она зря. Девушка выглядела вполне довольной и, продолжая сидеть на коленях у целовавшего ее мужчины, смеялась вместе с остальными, сидевшими за столом. У Давины отлегло от сердца, и она с облегчением вздохнула.

– Мой муж требует от каждого члена клана уважительного отношения друг к другу, и он не делает различий между воином и горничной, – с улыбкой заметила леди Айлен.

Давина тоже улыбнулась и искоса взглянула на лэрда Маккену. Ей все же не верилось, что вождь клана стал бы слушать жалобы служанки, которой, видите ли, не понравилось, что один из воинов лэрда положил на нее глаз.

Очевидно, почувствовав на себе взгляд гостьи, лэрд Маккена повернулся к ней, добродушно осклабился и тут же отвернулся, продолжив разговор с сидевшим рядом священником. Давина виновато опустила глаза, решив, что не имела права судить о человеке лишь по внешнему виду.

Слуги продолжали приносить все новые и новые блюда, а трубадур исполнял уже третью песню. За песней последовала баллада о прекрасной деве и храбром воине. Получив от вождя клана звонкую монету за свои труды, трубадур уступил место жонглерам, которые, подбрасывая и ловя различные предметы, умудрялись при этом еще и подпрыгивать.

Жонглеры закончили выступление под одобрительные крики зрителей. Аплодируя с энтузиазмом, Давина повернулась к Лилее, чтобы поделиться с ней впечатлениями. Но, случайно встретившись взглядом с Малколмом, она тотчас забыла о Лилее.

Старший сын вождя, развалившись на стуле, смотрел на Давину с нескрываемым интересом. Но, как ни странно, столь пристальное внимание не вызвало у нее уже привычных неприятных симптомов – таких, как нервная дрожь или потеющие ладони. Должно быть, так благотворно на нее повлияло вино. Или, возможно, трепетно-нежное отношение сэра Малколма к дочери убедило ее в том, что бояться этого человека не стоило. Как бы то ни было, Давина не могла не заметить случившейся с ней перемены, и эта перемена дарила надежду…

– Я очень рад, что вы здесь, – произнес Малколм и, взяв девушку за руку, провел большим пальцем по ее ладони.

Давина едва не вскрикнула – от недавней безмятежности не осталось и следа; ей тотчас же захотелось высвободить руку, выбежать из зала и запереться у себя в комнате. Но она, победив свой страх, пробормотала:

– Я безмерно благодарна вашей матери за то, что она меня пригласила. – Сказав это, Давина вдруг поняла, что ласка Малколма делала ее беспомощной, но ощущение беспомощности уже не казалось ей таким уж неприятным – скорее наоборот.

Тут он поднес ее руку к губам. «Вот уж нет!» – мысленно воскликнула Давина. И, стремительно высвободив руку, убрала ее за спину.

Малколм взглянул на нее с удивлением, и Давина, затаив дыхание, приготовилась себя к худшему: кто знает, как поведет себя гордый воин, чье самолюбие она нечаянно задела? Но опасения ее были напрасны, реакция его была совсем не агрессивной. Малколм просто улыбнулся. Улыбнулся дружелюбно и, как ей показалось, вполне искренне.

– Вам следует оставить попытки меня соблазнить, миледи, – чуть насмешливо сказал он.

– Я соблазняю вас? – задыхаясь от негодования, переспросила Давина. – Вы в своем уме, Малколм?

Он засмеялся, и его смех оказался на редкость приятным, хотя и немного двусмысленным. Давина неожиданно поймала себя на том, что улыбается ему в ответ.

– Я не могу удержаться. Вы словно сами напрашиваетесь, чтобы вас дразнили, – сказал Малколм.

Девушка почувствовала, что краснеет, однако она не обиделась и в тон ему проговорила:

– Как вам не стыдно, сэр? Вы флиртуете со мной на глазах у собственной дочери.

– А мне действительно не стыдно. Флирт – вполне невинное занятие, и посему не вижу причин отказывать себе в этом удовольствии, тем более что вам это нравится.

Давина опустила глаза. Было бесполезно отрицать очевидное. Ей и впрямь нравилось внимание красивого мужчины. Более того, она получала от этого удовольствие. Страх мешал ей радоваться жизни, но как только страх отступил, жизнь заиграла яркими красками. Неужели она сможет жить как все, неужели все ее тревоги останутся в прошлом?

Окрыленная надеждой, Давина мечтательно посмотрела вдаль – и вдруг увидела черный силуэт рыцаря, подсвеченный пламенем факела, закрепленного на стене у входа. Рыцарь был в кольчуге, у его пояса висел широкий меч, а из-за пояса торчали два кинжала.

Его внезапное появление так напугало музыкантов, что они перестали играть. Послышался зловещий лязг обнажаемых мечей, но незваный гость продолжал стоять неподвижно. «А может, стражники пустили его в замок, потому что он никому не угрожал?» – подумала Давина. Но, возможно, с ним просто не захотели связываться, ибо этот рыцарь казался очень уж грозным…

Лицо мужчины оставалось в тени, но затем, когда он прошел на середину зала, света оказалось достаточно, чтобы различить его черты. И Давина, увидев лицо этого человека, почувствовала, что кровь в ее жилах сначала застыла, превратившись в лед, а потом сделалась жарче пламени. Она не могла отвести от рыцаря взгляд, но боялась поверить собственным глазам. Ведь этого не могло быть! Неужели… Джеймс?!

Давина зажала рот ладонью, чтобы не закричать. Нет, ошибки быть не могло! Эти чувственные губы она узнала бы и во сне.

Давина выронила бокал, и тот упал с глухим стуком, залив стол вином. В наступившей мертвенной тишине было отчетливо слышно, как капля за каплей жидкость стекала со стола на каменный пол.

– Джеймс! – внезапно прокатился по залу радостный возглас леди Айлен. Вскочив с места, она помчалась к сыну, лавируя между столами. Добежав – бросилась к нему в объятия.

Мать и сын радостно засмеялись, и люди, напуганные появлением черного рыцаря, стали приходить в себя. И вот уже вновь заиграла музыка – праздник продолжался. Продолжался для всех, кроме Давины. Она так и не пришла в себя. Предчувствия теснили грудь, и все расплывалось у нее перед глазами.

Образ юноши, которого она так беззаветно любила, Давина хранила в сердце все эти годы. Она помнила его с отчетливой ясностью – так, словно видела только вчера. Но мужчину, обнимавшего леди Айлен, она едва узнавала. Он казался гораздо выше, чем ей помнилось, и плечи у него были шире. Правую бровь его рассекал шрам, а другой, поменьше, тянулся наискось от уха к скуле.

Но больше всего изменились его глаза. В них не осталось прежнего добродушного озорства. Холодные и беспощадные, это были глаза человека, который привык брать что хочет, сметая все и всех на своем пути. Глаза человека, не знавшего сострадания.