Адриенна Бэссо - Возлюбленная горца

В душевном надломе любимой Джеймс видел лишь свою вину. Ведь он обещал ее защитить – и не сдержал слово. И он не мог осуждать ее за то, что она его разлюбила, хотя и знал, что его сердце навеки принадлежит только ей, пусть даже его сердце ей больше ни к чему…

Уснуть Джеймс так и не смог, но оставался в постели весь оставшийся день и всю ночь. Встал же с рассветом. Он тотчас оделся и собрал свои вещи. Гордость не позволила ему улизнуть незаметно, словно вор, и потому он дождался момента, когда все обитатели замка собрались в главном зале на завтрак.

Джеймс вежливо попрощался с лэрдом и леди Армстронг. Леди Армстронг не очень настойчиво предложила ему остаться до тех пор, пока он окончательно не выздоровеет, но Джеймс, поблагодарив ее, отказался – как до этого отказался от предложенного лэрдом Армстронгом эскорта.

Джеймс сам оседлал коня и, сунув кинжал за голенище, взобрался в седло. От пронзившей его острой боли в ногах и в руке он едва не упал.

На лбу и верхней губе выступила испарина, но Джеймс не подавал виду, что ему больно. С высоко поднятой головой он выехал за ворота замка, проехал мост через ров и миновал деревню.

И, каким бы сильным ни было искушение, он ни разу не оглянулся.

Разбойник прибыл в условленное место задолго до назначенного времени. Спасаясь от пронизывающего ветра, он опустил голову, полагаясь не на зрение, а на слух. Он осторожно слез с коня и, придерживая рукоять меча разбитой рукой, шагнул с тропики в гущу леса. Начался мелкий дождик, но на деревьях было еще достаточно листвы, чтобы укрыться от непогоды.

Ежась от сырости, продрогший до костей, разбойник терпеливо ждал. Услышав хруст ветки, он стремительно обернулся, но никого не увидел.

Внезапно раздался раскат грома, и в тот же миг прямо над головой ударила молния, осветив лес белым светом. Завыл ветер, плеснув дождем ему в лицо, заросшее неопрятной бородой.

Стайка птиц испуганно вспорхнула в небо. Вновь прогремел гром, и вновь молния разорвала тьму. Разбойник в ужасе закричал, увидев всего в десяти шагах от себя неподвижную, закутанную в плащ фигуру.

– Я не слышал, как вы подошли, – произнес он, словно оправдываясь перед зловещим призраком.

– Так и было задумано, – ответила фигура в плаще. – Где Драммонд?

– Мертв. Его раны загноились. К счастью, он успел рассказать мне, где я должен с вами встретиться. – Разбойник шмыгнул носом и утерся рукавом. – Вы принесли оплату?

– Да.

Разбойник поймал брошенный ему кожаный мешочек. Нахмурившись, взвесил его на ладони и пробормотал:

– Что-то слишком легкий…

– На эту цену мы и договаривались.

– Но задача оказалась сложнее. За наши раны и смерть приятелей надо бы заплатить побольше.

– Скажи спасибо, что получил хоть это. Никто не требовал от Драммонда такой жестокости. Все, что от вас требовалось, – это заставить сэра Джеймса порвать с ней.

– Мы выполнили заказ. Я видел, как Маккена уезжал из замка два дня назад.

– Да, но твоей заслуги в том нет. Да, кстати… Приказа его убивать вам никто не давал. А ведь он мог бы и не выжить…

– Откуда нам было знать, что он будет биться насмерть?! Драммонд сказал нам, что напугать их не составит труда. А этот Маккена дрался как одержимый! Убил двоих наших. Драммонд уже скончался от ран. И еще неизвестно, выживет ли Эдвард.

– Тогда у тебя нет повода для жалоб. С покойниками не придется делиться деньгами.

Разбойник не нашел в этой изуверской логике никакого изъяна, но все равно решил, что надо вытянуть из заказчика еще больше денег. Он уже раскрыл рот, чтобы продолжить торг, но тут снова грянул гром. Молния же ударила в соседнее дерево, и, несмотря на дождь, крона зашипела и занялась огнем.

Разбойник словно завороженный смотрел, как густой туман клубами поднимался от земли, смешиваясь с дымом пожара. Охваченный безотчетным страхом – словно только что заглянул в ад, куда, скорее всего, и попадет, – он перекрестился. Когда же вновь повернулся к собеседнику, того и след простыл; возможно, он провалился сквозь землю, вернувшись туда, откуда и явился. Явился же он, скорее всего, из ада.

Еще раз перекрестившись, разбойник, прихрамывая, поплелся к своему коню.

Пять лет спустя

Сидя возле узкого окна-бойницы в своей спальне, устроенной в одной из башен, Давина смотрела вдаль. Листья облетели, пожухла трава. Урожай лежал в закромах, и земля приготовилась к долгому зимнему сну. Дни становились все короче, а ночи – длиннее. И чем длиннее ночь, тем больше времени на раздумья. Только вот зачем ей столько времени?

Как так получается, что часы и минуты тянутся нескончаемо долго, а годы летят с какой-то противоестественной быстротой? Темнеющий горизонт подернулся дымкой, и Давина поняла, что это слезы застилали ей глаза. Вновь ее одолевала тоска, вновь она горевала о своей загубленной жизни – о том, что потеряла навсегда, едва успев обрести.

«Джеймс, где ты?!» – мысленно взывала она.

Но Давина знала, что Джеймса в Шотландии не было. Он стал крестоносцем и бился с неверными где-то очень далеко, на Святой земле. Впрочем, для нее ничего бы не изменилось, даже если бы Джеймс жил в нескольких милях от нее, ибо разделяло их не одно лишь расстояние.

Но Джеймс не исчез из ее жизни навсегда. Он жил в ее снах. Он приходил к ней во сне – словно для того, чтобы в очередной раз напомнить о разбитых надеждах на счастье, о том, что им не суждено быть вместе и что не будет у них общего дома, в котором не умолкает детский смех. Один только раз в жизни ей пришлось столкнуться с насилием и жестокостью – и эта встреча стала для нее роковой.

Давина презирала себя за слабость. И ужасно злилась на себя. Отвернувшись от окна, она тяжко вздохнула и утерла слезы. Потребность спрятаться от мира, уйти в себя никуда не делась, но она, как могла, старалась превозмочь этот свой недуг. Иногда ей это удавалось, но чаще – нет. Конечно, она не сидела сутками взаперти и вполне сносно чувствовала себя в обществе родственников, слуг и даже двух пожилых воинов, сидевших за ближайшим столом во время трапез в главном зале.

Зная, как трудно Давине общаться с незнакомцами, родственники поощряли ее затворничество. Они поступали так из добрых побуждений, ведь гораздо проще устранить причину недуга, чем бороться с самим недугом. И первое время после злополучного нападения затворничество действительно было целительным для ее рассудка. Но со временем Давина начала осознавать, что страдала от отсутствия общения, а выбраться из этого кокона одиночества ей мешала прежде всего собственная трусость.

«Я не должна сдаваться», – мысленно повторяла она и ругала себя за малодушие, но от этого ей не становилось лучше. Увы, в жизни ее было слишком мало радости и света, и воля к жизни становилась все слабее…

Предзакатное солнце вышло из-за туч, осветив напоследок спальню Давины, и на душе у нее, как и в комнате, сделалось чуть светлее. «Выход найдется!» – внезапно подумала она. И еще она поняла, что если ей не дано изменить прошлое, то уж будущее она сумеет изменить, если, конечно, твердо решит это сделать.

Выздоравливать, если можно так сказать, Давина начала три года назад, когда получила письмо от леди Айлен Маккены, матери Джеймса. В своем письме леди Айлен справлялась о ее здоровье и писала, что молится за нее. Как ни странно, письмо незнакомой женщины так благотворно повлияло на душевное состояние Давины, что ей захотелось написать ответ, что она и сделала.

Из второго письма леди Айлен Давина узнала о том, что Джеймс Маккена, вступив в отряд сэра Дугласа, отправился в Крестовый поход. В завершение письма леди Айлен приглашала Давину погостить в замке Маккены. Разумеется, Давина ответила вежливым отказом.

К счастью, леди Айлен не обиделась и продолжила ей писать. А Давина продолжила отвечать. Леди Айлен настойчиво приглашала Давину в гости, хотя и не в каждом письме. И вот несколько недель назад, отвечая на очередное послание матери Джеймса, Давина почему-то осмелела настолько, что приняла приглашение леди Айлен провести Рождество в замке Маккены. Но что именно подвигло ее на такое решение? Храбрость или отчаяние? На этот вопрос она не могла бы ответить.

Какое-то время Давина привыкала к мысли о том, что вскоре отправится в гости к матери Джеймса. И своими планами она ни с кем не делилась. Но неделя проходила за неделей, и в какой-то момент ей стало ясно: оттягивать разговор с дядей и тетей больше нельзя.

Подготовив себя к предстоящему испытанию, Давина отправилась на поиски лэрда Армстронга и его супруги. Первым делом она решила заглянуть в главный зал. Лэрда Армстронга и его жену она увидела сразу же. Стоя возле жарко натопленного камина, хозяин замка договаривался о чем-то с местными торговцами. Леди Армстронг, хоть и не принимала участия в разговоре, находилась рядом с мужем.

Стараясь не привлекать к себе внимания, Давина, присев на скамью у стены, дождалась окончания переговоров. Торговцы ушли, и тогда Давина решилась подойти к хозяину замка и его супруге. Набравшись храбрости, она выпалила им все одним духом и стала ждать ответа. Девушка предполагала, что новость станет для родственников потрясением, и она не ошиблась.

– И куда же ты собралась ехать? – переспросил дядя.

– В замок Маккены. На Рождество. Леди Айлен пригласила меня. Вы ведь не возражаете?

Ответом ей была гробовая тишина – только поленья потрескивали в гигантском жерле камина.

– Ничего глупее ты не могла придумать! – воскликнула наконец тетя Изобел. – Ты пять лет не покидала этих стен. Ты знаешь, как долго тебе придется ехать? И даже если ты каким-то чудом сможешь добраться до замка Маккены, как ты будешь чувствовать себя в незнакомом месте среди чужих людей? Тебя ведь даже здесь, в родных стенах, одолевают мрачные мысли и страхи…

– Как раз для того, чтобы помочь мне развеять мрачные мысли, леди Айлен и предложила мне погостить у них во время рождественских праздников. Она обещала, что будет весело.

– А ты сообщила леди Айлен о своем недуге? – осведомилась тетушка.

Давина почувствовала, что краснеет от стыда.

– Я не писала ни о чем конкретном – лишь о том, что временами страдаю от меланхолии. А леди Айлен призналась, что и ей знакомо это состояние. И она подумала, что мы могли бы поддержать друг друга. – По правде говоря, Давина лишь раз-другой коснулась этой темы в своих письмах, но леди Айлен хватило и намека, и она сразу предложила свою помощь и поддержку.

– А как же ее сын?… – спросила леди Изобел вкрадчивым шепотом. – Джеймс Маккена тоже будет праздновать Рождество в семейном замке?

Неподдельная тревога в глазах тети вызвала в памяти то далекое, но памятное утро, когда Джеймс навсегда уехал из замка. А накануне его отъезда Давина рыдала на плече у тетушки.

– Говорят, что сэр Джеймс желает жениться на тебе, – сказала ей тогда тетя. – Дядя Фергус поговорит с ним, если ты согласна стать его женой.

– Я не могу, – всхлипывая, ответила тогда Давина.

Тетя сочувственно прищелкнула языком, но молчать не стала и решительно заявила:

– Обстоятельства принуждают меня говорить начистоту, Давина. Может, тебе и не выпадет другого шанса выйти замуж. Ведь после того, что случилось… Едва ли кто еще захочет взять тебя в жены.

– Не имеет значения, – всхлипывая ответила Давина. – Потому что теперь… Теперь сама мысль о близости с мужчиной внушает мне отвращение. Даже с мужчиной, которого я люблю.

– Ладно, хватит плакать, – сказала тетушка. – Все глаза выплачешь…

Давина заплакала еще горше, а леди Изобел, поглаживая ее по волосам, проговорила:

– Не бойся, мы не станем насильно выдавать тебя замуж. Никто не желает тебе зла. Ты и так натерпелась, бедняжка.

И родственники действительно не принуждали ее ни к чему такому, что могло бы внести смятение в ее душу. Напротив, ее всячески оберегали от волнений и тревог. Тетя держала слово. Но, согласившись покинуть свое добровольное заточение, Давина как будто намекала родственникам, что они напрасно так старались уберечь ее от сношений с внешним миром. Поэтому сейчас она чувствовала себя виноватой перед ними. Словно поступая в соответствии со своим желанием, она проявляла неблагодарность к тем, кто все эти годы окружал ее вниманием и заботой.

– Как раз этим утром мы получили известие от Джоан, – сообщил дядя Фергус. – Она вместе с мужем и ребенком едет сюда на праздник. Ну, что скажешь?…

Давина молча пожала плечами. Вот уже четыре года Джоан была замужем за лэрдом Фрейзером, но замужество нисколько не изменило ее привычек. Приезжая погостить к родителям, Джоан никогда не упускала случая чем-нибудь больно уколоть кузину. Лэрд Армстронг даже и не догадывался, что своим известием лишь укрепил племянницу в ее решении покинуть замок. Ей ужасно не хотелось встречаться с двоюродной сестрой.

– Я не смогу дать тебе в сопровождение больше трех воинов, – пробормотал Фергус.