– Вам совсем плохо, да? Меня прислала мадам де Салиньяк узнать, как вы себя чувствуете.

– Так плохо мне еще никогда не было, – пробормотала Анни. – Живот огнем горит, и меня все время рвет. Если я что-то плохое и съела, внутри оно не задержалось – столько из меня всего вышло! А теперь ужасно хочется пить.

Сюзанна покачала головой. Она не ожидала, что недомогание Анни окажется настолько серьезным.

– Хорошо бы опорожнить лохань, если это вас не затруднит, – с трудом выговорила Анни. – Кюре должен быть дома, но он этого делать не станет.

– Я все сделаю! Мне это не в новинку. А потом дам вам выпить травяного отвару, он еще теплый. Мадам его для вас приготовила.

В обществе Сюзанны, которая обычно держала себя отстраненно и даже надменно, Анни приободрилась. Она следила, как девушка быстро и споро делала то, о чем ее попросили.

– Ну вот, лохань теперь чистая, и подушку я вам взбила, лежать будет удобнее. Господин кюре поблагодарил меня за помощь. Если я правильно поняла, рано утром он ходил в Мартон. Теперь выпейте отвару, а я по дороге домой загляну к Туанетте и скажу, что вы нездоровы. Она обязательно придет!

Анни поблагодарила девушку кивком. Сюзанна помогла ей привстать, и больная жадно выпила приятно пахнущий мятой отвар.

– Я бы с радостью побыла с вами подольше, но хозяйка наверняка уже беспокоится!

– А где кюре? – спросила старая служанка испуганно.

– Говорю же вам, он дома, в большой комнате, как раз разжигает огонь в очаге. Когда пламя разгорится, он перенесет раскаленные угли сюда и разведет огонь и в вашем камине тоже. В комнате ужасный холод… А теперь отдыхайте. Наша славная Туанетта непременно придет посидеть с вами, вот увидите!

Не успела Сюзанна спуститься по лестнице, как ее поманил стоявший неподалеку ризничий.

– Здравствуйте, мадемуазель Бутен! Как себя чувствует мадам Анни? Я не видел ее сегодня.

– Ей до сих пор нехорошо. Колики… Лучше бы вам ее не беспокоить.

Алсид Ренар с растерянным видом закивал, теребя берет, который снял из вежливости. Бросив тревожный взгляд на дом священника, он предположил:

– Может, фасоль слишком тяжела для желудка мадам Анни? Сам я всегда добавляю щепотку шалфея, как учила меня покойная матушка…

Сюзанна махнула рукой, давая понять, что не имеет ни малейшего представления о причине недуга, и побежала домой. Ризничий любил поговорить, а у нее не было на это времени. Девушка не ошиблась: хозяйка поджидала ее возвращения, стоя у окна гостиной. Осунувшаяся, бледная как полотно, Матильда поспешила в вестибюль.

– Ну? Как себя чувствует служанка господина кюре?

– Лежит в кровати, и ей очень плохо, мадам. Ее сильно рвало, в комнате запах ужасный… Но от вашего отвара ей стало лучше.

– Замечательно! Я попрошу Колена зайти к ней, как только он будет дома.

Больше ничего Матильда спрашивать не стала из опасения показаться чересчур взволнованной. Она обрадовалась бы больше, объяви Сюзанна о смерти служанки, только бы не представлять себе эту несчастную, страдающую от боли, причиной которой стал яд. «Но ведь Колен столько раз говорил: щепотки хватит, чтобы убить человека!» – думала она.

Дрожа от волнения и страха, молодая женщина нашла прибежище у кроватки сына. Жером играл со свистком, подаренным ему отцом.

– Мамочка, можно мне встать? – попросил он.

– Дорогой, тебе лучше бы полежать еще немного в теплой постели. Я почитаю тебе сказку. Или лучше ты мне почитай. Алфавит ты уже знаешь. Будь послушным, мой золотой! Я посижу с тобой, сколько захочешь.

Матильда сдержала слово. Она попросту не могла отойти от сына ни на шаг, как если бы невинное присутствие Жерома переносило ее в прошлое, в первые годы материнства, когда почти все свое время она посвящала ребенку. Это было давно, задолго до всех неприятностей и посиделок с подругами-кокетками, на которые они часто зазывали отца Биссета, чтобы посмеяться над его неловкими ухаживаниями, и, разумеется, задолго до прибытия в Сен-Жермен Ролана Шарваза. «Боже, что мы наделали!» – беспрестанно твердила она про себя, и сердце ее сжималось от тревоги.

Уже сейчас Матильде хотелось отгородиться от гнусного деяния, которое вершилось в эти минуты, сделать так, чтобы последствия ее не коснулись. Когда ее мысли обращались к любовнику, желание увидеться с ним ее больше не мучило. Поразительно, но щепотки белого порошка хватило, чтобы погасить и безумную любовь, и неодолимое чувственное влечение.

Незадолго до наступления темноты в комнату Жерома поднялась Сюзанна.

– Тише, он заснул, – прошептала молодая мать.

– Мне не хотелось вас беспокоить, мадам, но я только что была у кюре. Бедной Анни становится хуже и хуже. Больно слышать, как она стонет! Туанетта ухаживает за ней, господин кюре помогает. Он очень внимателен к бедной Анни…

Матильду так мучило чувство вины, что в словах горничной она уловила странные, обвиняющие нотки. Она встала и вывела девушку в коридор.

– Конечно же, отец Ролан не оставит бедняжку без помощи. А что мой муж?

– Хозяин еще не вернулся. Я заварила чай. Подать?

– Да, пожалуйста. Сюзанна, люди такие злые… Никогда не знаешь, что они себе навыдумывают! Скажи, ты меня не выдашь? Ну, о том, что мы очень дружим с господином кюре… Ты понимаешь… Если тебя спросят, сделай вид, что ничего не знаешь. Я отложила немного денег и дам тебе столько, что хватит и на сундук, и на приданое[9].

– Спасибо, мадам! Не бойтесь, я никому ничего не расскажу.

В доме священника, в тот же вечер

Туанетта поправила сероватый чепец на каштановых волосах и посмотрела на Анни, у постели которой провела уже много часов. Больная без конца стонала, но голос ее звучал все слабее. Глядя на вдову с жалостью и держа ее за руку, Туанетта пересказывала несчастной последние новости. Простодушная и добрая по своей природе, она интуитивно делала все, чтобы поддерживать Анни в сознании, с надеждой на скорое выздоровление.

– Боюсь, она не всегда слышит, что я говорю, господин кюре! – крикнула она, обращаясь к Шарвазу.

Мужчина мерил шагами соседнюю комнату, втайне надеясь услышать предсмертное хрипение или стон. К его глубочайшему удивлению, агония все не заканчивалась. «Невероятно, как долго она сопротивляется смерти! Наверное, на тучных яд действует медленнее. Во флаконе осталось еще немного порошка. Я дам его Анни, как только мы останемся наедине», – пообещал он себе.

Кюре местечка Сен-Жермен без колебаний вошел в заколдованный круг, которым является преступление, и обратной дороги для него не было. Слушая стоны Анни, человек более мягкосердечный наверняка терзался бы муками совести, но отец Ролан был не из таких. Он обрек Анни Менье на смерть и теперь с нетерпением ожидал исполнения приговора.

– Ступайте домой, Туанетта, – сказал он с порога комнаты. – А Анни пускай отдохнет, поспит. И потом, вы же сами сказали, что она вряд ли вас слышит.

– Почему же, иногда она мне отвечает, – возразила Туанетта.

Волна холодного ужаса накрыла кюре. Нужно дать жертве последнюю порцию яда, и как можно скорее! Он решил не отходить от Анни. Если у нее хватает сил говорить между приступами бессознательности и боли, она все еще может их выдать!

– Господин кюре, перед уходом я, пожалуй, вынесу ведро и ополосну лохань, – предложила Туанетта. – И мне кажется, что в том, что из нее выходит, есть кровь!

– Сделайте это, Туанетта, и я дам вам десять су, – ответил Шарваз, морщась от отвращения.

– Мне не нужны деньги, я это делаю по дружбе. Анни – очень хорошая женщина.

Кюре передернул плечами. Хорошо, что Туанетта сама предложила убрать за больной. Скоро придет доктор, и будет лучше, если он не увидит этих ужасных рвотных масс, отравляющих воздух в доме.

Исполнив все, что было нужно, соседка стала прощаться. Остановившись на пороге комнаты Анни, чтобы ее могли слышать и больная, и хозяин дома, который по-прежнему сидел возле очага, она сказала:

– Я не смогу прийти завтра, бедная моя Анни, в доме у мэра затевается большая стирка. Но нужно кого-нибудь пригласить на случай, если тебе что-нибудь понадобится.

Кюре ответил ей мягким, исполненным сострадания голосом:

– Не тревожьтесь, мадам Туанетта, я побуду с Анни. Завтра я на целый день останусь дома. Не знаю, что за хворь так ее мучает, но надеюсь, это все же не слишком серьезно. Однако думаю, мне удастся убедить ее исповедаться.

Испугавшись этих зловещих слов, Туанетта перекрестилась и вышла. Анни Менье и Ролан Шарваз остались наедине – несчастная женщина, мучимая болью и приступами рвоты, и мужчина, внимательный и настороженный. Один-единственный раз умирающая попросила послать за своими детьми.

– Эрнест… Я хочу повидаться со своим мальчиком… И с Эльвиной. Где они? – слабым и тонким, изменившимся до неузнаваемости голосом спросила она.

Кюре вздрогнул и, не скрывая раздражения, ответил:

– Они приедут завтра, Анни. Завтра…

* * *

К вечеру все знали, что служанка кюре заболела и не встает с постели, но никто не знает, что с ней такое. Новость распространилась благодаря ризничему, который обошел едва ли не весь городок, с озабоченной миной рассказывая тут и там, что мадам Анни слегла от неизвестной болезни. И нельзя было сказать, что происходящее не доставляет ему удовольствия: все-таки приятно сообщить важное известие, когда все с охотой слушают и даже угощают наливкой…

Возвращаясь от священника, Сюзанна встретила знакомых и, не устояв перед искушением, расписала, в каком ужасном состоянии пребывает Анни Менье. И понеслось… Кто-то выразил мнение, что она слишком много пьет и с ней случился сердечный приступ; вероятным представлялось и предположение, что бедная Анни поскользнулась на обледеневшей внешней лестнице и упала и это падение ее доконало.

Желая узнать больше, ближайшие соседи то и дело стучали в дверь кюре, и продолжалось это даже после наступления темноты. Отец Ролан, печально качая головой, приглашал гостя войти и указывал на дверь слева от очага. Заглянув в комнату, где на кровати лежала больная, гость спешил восвояси с мыслью, что кюре души не чает в своей служанке и уж он-то отлично о ней позаботится.

Две соседки преклонных лет, одетые в черное и с черными косынками на седых волосах, явились в пресбитерий в час Ангелуса[10]. Обычно их приглашали на ночные бдения у гроба умершего, и вот теперь они пришли справиться о здоровье мадам Анни. «Слетаются, как стервятники на падаль», – подумал Ролан Шарваз, приглашая старух погреться у очага.

– Присаживайтесь, дамы! – с преувеличенной вежливостью пригласил он. – Бедную Анни особенно мучит жажда. Слышите?

Старухи в черном навострили уши. Кюре налил в стакан белого вина и бросил туда же щепотку сахара.

– Во рту горько, и хочется пить! Боже, как же хочется пить! – жалобно стонала Анни.

– Иду-иду, бедная моя Анни! И несу вам белого вина, которое вы так любите. Я немного его подсластил, чтобы не было отрыжки. Так оно меньше будет раздражать желудок…

Количество гостей в пресбитерии умножилось. Вошел доктор де Салиньяк под руку с Матильдой, а следом за ними – учитель. Кюре жестом дал понять, что сейчас не время для церемонного обмена приветствиями, и пригласил их в комнату больной.

– Вижу, состояние моей пациентки только ухудшилось, – заметил доктор.

Даже не взглянув на любовника, Матильда, на которой лица не было от волнения, забилась в угол комнаты и прижала к носу платок: от кровати исходила тошнотворная вонь. Жан Данкур последовал ее примеру, тошнота одолела и его.

Служанка жадно выпила вино. Губы у нее потрескались, глаза налились кровью. Шарваз, который поддерживал ей голову, помог вдове лечь.

Последнюю порцию мышьяка несчастная Анни получила в присутствии свидетелей. Что ж, преступление было срежиссировано прекрасно. Никто из присутствующих, за исключением Матильды де Салиньяк, не мог заподозрить правду.

* * *

По прошествии получаса Ролан Шарваз остался возле постели Анни один. Матильда и учитель прогуливались возле церкви, дожидаясь Колена, который пообещал, что скоро вернется и принесет с собой опийную настойку.

– Если ваш супруг окажется прав, несчастная умрет в ужасных мучениях, – с сожалением проговорил Жан Данкур, неотрывно глядя прелестной Матильде в лицо.

Речь шла о заключении, которое сделал доктор после довольно-таки непродолжительного осмотра своей пациентки.

«Полагаю, речь идет о жестоких желудочных коликах, – таков был вердикт Колена де Салиньяка. – Но может быть, что это и перитонит, воспаление аппендикса, которое часто становится фатальным, или какого-нибудь другого внутреннего органа. Больной нужна операция, но она в таком состоянии, что доставить ее в Ангулем, в центральную больницу, не представляется возможным».

За многие годы практики доктор де Салиньяк ни разу не сталкивался с отравлением, и мысль эта даже не пришла ему в голову. И конечно же, он не подумал о мышьяке, ведь аптекарь столько раз говорил, что минимального количества порошка хватит, чтобы крепкий молодой человек умер на месте.