Мари-Бернадетт Дюпюи - Возлюбленная кюре

– Она же все время жаловалась на то и на се… Может, она хотела умереть, как знать!

– Есть много быстрых и менее болезненных способов расстаться с жизнью, Матильда. Нет, в самоубийство я не верю. Я виделся с ее сыном – в доме у кюре, уже после похорон. Он любил мать, так что Анни не была одинокой, ей было куда вернуться и на что жить.

Сердце Матильды сжалось. И правда, ее версия была неубедительна, но больше ничего в голову не приходило. Однако нужно было что-то придумать, как-то убедить мужа, ведь Колен – единственный, кто может ее спасти!

– Дорогой, представить не могу, куда могли подеваться эти двадцать граммов мышьяка, но я тут ни при чем, клянусь! И ты должен меня защитить, умоляю тебя! Они скажут, что это я во всем виновата, увезут меня в тюрьму! И я больше никогда не увижу тебя, не обниму сына! Они могут это сделать, ты сам знаешь, что могут! Объявят меня преступницей, опорочат наше имя! Нет, я этого не переживу! Лучше смерть, чем бесчестье!

Доктор де Салиньяк обхватил ладонями талию жены и ощутил, как она дрожит от возмущения и нежности. Задыхаясь от любви, он снова ее поцеловал.

– Матильда, не говори так! Как бы я жил без тебя? Не бойся, никто не причинит тебе вреда!

Доктор выпустил жену из объятий и с задумчивым видом прошелся по комнате. Он был не из тех, кто легко смиряется с дурным к себе отношением и не сгибается под бременем стыда. А предпосылки были таковы, что и то и другое должно было с ним случиться: в глубине души Колен де Салиньяк не верил трепетным заверениям супруги. Но даже при таких обстоятельствах он чувствовал себя обязанным избавить сына от позора и не дать разлучить его с матерью. К тому же жизнь без Матильды не представляла для него смысла.

Молодая женщина бросилась ему на шею – бледная, с расширенными от ужаса глазами.

– Не оставляй меня! Я не виновата! Клянусь!

– Я не оставлю тебя, дорогая. Минуту назад ты сказала, что смерть лучше, чем бесчестье, и я с тобой соглашусь. Мы умрем вместе. Да, умрем втроем! У меня не хватит сил пережить несчастье, которое может случиться с нашей семьей!

На этот раз Матильда сама отшатнулась от мужа. Слова Колена ее испугали.

– Ты с ума сошел! Я не хочу умирать! А Жером? У него еще вся жизнь впереди…

– Это единственный способ доказать нашу невиновность и нашу любовь. Я не оставлю сына на растерзание жестокой толпе и беззаконию!

Колен прижал жену к груди, глядя невидящим взглядом перед собой. Чем больше он думал о возможном уходе из жизни, тем большее облегчение, как это ни парадоксально звучит, испытывал. Исчезновение мышьяка из аптечки ставило под подозрение его жену или кого-то из домашних, поэтому справедливо было ожидать мучительных часов неведения и душевных терзаний, ареста и судебного процесса.

Матильде вдруг захотелось сбежать, причем не важно куда. Она представила, как бежит к пресбитерию, падает на колени перед Роланом и умоляет его увезти ее и сына на край света.

Супруг тем временем поцеловал ее в щеку и в лоб. У него в глазах стояли слезы, когда он шепнул ей на ухо:

– Не дрожи так, моя бедная девочка! Я не сошел с ума, я нашел единственный способ защитить нас от худшего, не дать обесчестить мое имя и заткнуть рот всем этим следователям и жандармам, которые всюду суют свой длинный нос! И если ты не чувствуешь за собой вины, Матильда, то должна согласиться, прошу тебя!

Он тихо, убедительным тоном объяснил ей, как именно они уйдут из жизни. Матильда сделала вид, что соглашается, а сама, тем не менее, отчаянно искала решение, которое поможет помешать планам мужа.

На следующий день доктор приготовил все, что требовалось. По его приказу Матильда объявила служанке, что у нее сегодня выходной и она может быть свободна хоть сию минуту. Но, провожая Сюзанну до входной двери, она дала ей конверт.

– Умоляю, поскорее передай это письмо моей подруге в Мартон! Это очень важно! Сделай это немедленно! Только никому ни слова!

Удивляясь про себя, Сюзанна пообещала сделать все, как велела хозяйка.

Сен-Жермен-де-Монброн, в четверг 24 декабря 1849 года

Рано утром мэр городка Сен-Жермен отправил посыльного в Мартон, к следователю, ведущему дело Анни Менье. Чтобы не тратить время на поездки в Ангулем и обратно, этот господин решил временно пожить в мартонском трактире.

Судейский чиновник прибыл в Сен-Жермен через полчаса в карете, которую сопровождала конно-полицейская стража. Арно Фуше настоял на том, чтобы разговор проходил без свидетелей.

– Господин следователь, в нашей коммуне произошло пренеприятнейшее событие! Супруги Салиньяк пытались уйти из жизни, причем их маленький сын должен был разделить участь родителей. Благодарение Господу, жизни всех троих сейчас вне опасности!

– Только этого не хватало! Что это еще за история с самоубийством?

И с этими словами следователь решительным шагом направился к дому де Салиньяков.

У входной двери толпились люди. Здесь была заплаканная служанка Салиньяков Сюзанна, супруга мэра со своей служанкой и школьный учитель с женой, очень молодой дамой весьма неприметной наружности.

– Кто-нибудь может внятно объяснить, что случилось? – строго спросил представитель закона. – Мадемуазель Бутен, я вас слушаю!

Смущаясь оттого, что внимание аудитории обращено к ней, и нервно ломая руки, Сюзанна принялась рассказывать:

– Мадам в начале недели дала мне выходной, что само по себе странно. Вчера, ближе к четырем вечера, я вернулась в хозяйский дом и застала там двух дам из Мартона. Это были подруги мадам де Салиньяк. Они очень волновались, потому что все двери в доме были закрыты, ставни на окнах тоже и на стук никто не отвечал. А накануне одна из дам получила от моей хозяйки очень странное письмо. В нем мадам де Салиньяк просила как можно скорее приехать к ней в Сен-Жермен.

– И где сейчас эти дамы? – спросил следователь.

– В Ла-Брус, в доме старика нотариуса, это друг господина де Салиньяка. Им пришлось поволноваться, бедняжкам! Они позвали нашего кузнеца Антуана, чтобы он выломал замок на входной двери, и все вместе вошли в дом. А там…

Рыдания мешали ей говорить. Мэр Фуше, который уже был осведомлен о случившемся, продолжил вместо Сюзанны:

– Дамы и Антуан поднялись на второй этаж, в хозяйскую спальню, а там – густой дым и ужасный запах горящего угля! И на кровати восьмилетний сын де Салиньяков! Мальчик почти задохнулся. Отец с матерью заперлись в туалетной комнате, но дверь легко поддалась, благо кузнец догадался прихватить с собой ломик. Судя по рассказам, на них было больно смотреть. Доктор с женой лежали на матрасе и уже тоже начали задыхаться.

Следователь покачал головой и с задумчивым видом произнес:

– Счастье, что подруги мадам де Салиньяк приехали вовремя, и попросила их об этом она сама… Не похоже, чтобы это была случайность. Можете показать мне это письмо, мсье Фуше? Ведь вас, надо полагать, уведомили об этой драме первым.

– Тут нет ничего странного, я же мэр! – с достоинством ответил Арно Фуше. – Письмо, о котором вы говорите, потерялось. Дамы так и не смогли вспомнить, куда его подевали. Паника, ажитация – это вполне понятно… Но на комоде в спальне я нашел два письма, написанных Коленом де Салиньяком. Одно адресовано сестре, другое – родителям.

Следователь отошел в сторону, чтобы внимательно прочесть оба послания.

Дорогая сестра!

Вы наверняка помните, как в прошлом письме я упоминал, что мне понадобятся силы, если Господу будет угодно ниспослать мне еще более ужасные испытания, чем те, что мне до сих пор доводилось переживать. Увы, эти несчастливые времена настали, но сил моих не хватает.

Мы невиновны, в чем и клянемся спасением своих душ, хотя наш поступок, несомненно, поставит его под угрозу. Но в сложившихся обстоятельствах я не вижу иного способа уберечь свою семью от нападок черни, которая с улюлюканьем отправит нас на каторгу или на эшафот.

Добровольный уход из жизни представляется мне наилучшим решением. Надеюсь, смерть избавит меня и моих близких от необходимости пребывать в этом отвратительном мире, где клевета настолько всевластна, что ни один честный человек не может тешить себя надеждой, что не повторит нашей судьбы.

Я умираю с уверенностью, что моя жена верна мне и ни в чем не повинна, из этой уверенности черпаю свою решимость. Единственное, о чем я сожалею, – это о необходимости принести вместе с нами в жертву ребенка, которым мы оба так дорожим. Однако смею вас заверить, что, несмотря на юность, у Жерома хватило твердости характера принять то, что мы считаем неотвратимым.

Силы оставляют меня. Слов не хватает, чтобы выразить, как я вас всех люблю. Прошу, дорогая сестра, молитесь за меня.

Я желаю, чтобы из того немногого, что мы оставляем после себя, ежегодно выделялась небольшая сумма для проведения мессы за упокой наших душ. Да будут Небеса к вам более благосклонны!

Прощайте навсегда!

Колен де Салиньяк

Второе письмо предназначалось родителям доктора.

Дорогие родители!

Я считаю, что смерть предпочтительнее позора, и раз уж последнее неизбежно, то предпочитаю смерть. Мне очень жаль покидать вас в старости, но поведение судейских чиновников не оставляет сомнений, что мою жену признали виновной без малейших на то оснований, а раз так, я считаю нужным со всем этим покончить.

Все свое имущество я завещаю племяннику. Считайте это последней волей умирающего и отнеситесь к ней с уважением. Долгов ни перед кем я не имею. С тяжелым сердцем я принимаю это решение, ведь оно касается и моего несчастного сына. Надеюсь, Господь нас простит.

Мы невиновны и можем поклясться в этом в момент, когда готовимся предстать перед Господом Богом, который все видит и, надеюсь, смилостивится над нами.

Я желаю, чтобы нас похоронили в одной могиле: меня и мою супругу рядом, а гроб нашего сына – поверх наших гробов. Несчастный Жером! Мое сердце обливается кровью, когда я думаю о том, какую участь ему уготовил.

Но бесчестье преследовало бы его повсюду. По крайней мере, от этого мы его избавим, и бедному мальчику не придется ни за кого краснеть.

Да простит нас Господь, и вы тоже простите! Удар судьбы был слишком жесток, и, даже не зная за собой никакой вины, мы не нашли в себе мужества бороться. Недоброжелатели, подтолкнувшие нас к этому шагу, конечно же, возрадуются и во всеуслышание объявят нас преступниками. Но пускай говорят, что хотят, мы об этом уже не узнаем.

Целую вас крепко и еще раз заверяю, что это решение стоило мне огромных душевных мук.

Колен де Салиньяк

Следователь свернул оба письма и сунул в папку с документами. Вид у него был озадаченный. Он окинул взглядом фасад большого дома де Салиньяков, потом с минуту не сводил задумчивых глаз с кукольного личика Сюзанны. Внезапно он встрепенулся, и лицо его просветлело. Наконец-то все встало на свои места! Он взял мэра за локоть и отвел в сторонку, чтобы поделиться своими умозаключениями.

– Доктор де Салиньяк совершил грубую ошибку, господин Фуше. Зачем человеку, которого никто и не думал подозревать, накладывать на себя руки, провозглашая, что это единственный способ избежать позора? И его дражайшую супругу, хоть на ее счет и имеются некие подозрения, за решетку мы пока не отправили. Любой на месте доктора, если бы был абсолютно уверен в невиновности жены и считал, что следствие пошло ложным путем, предпочел бы сражаться и отстаивать свою позицию. А наложить на себя руки всей семьей – это, знаете ли, очень похоже на признание вины. Колен де Салиньяк заранее знал, что его партия проиграна, и предпочел бегство. – Однако на смену радости открытия очень быстро пришел гнев. – И он решил пожертвовать сыном, которому всего восемь! – вскричал следователь так громко, что мэр вздрогнул. – И заявляет при этом, что мальчик согласился умереть! Каким нужно быть отцом, чтобы предложить такое своему сыну?!

– Ребенок не мог понять всей серьезности происходящего в силу возраста, – предположил Фуше.

– Ну и где эти несостоявшиеся самоубийцы? – спросил следователь. – Я хочу допросить доктора.

Подошла разрумянившаяся от смущения Сюзанна. Она слышала весь разговор и сочла нужным ответить на вопрос чиновника.

– Они дома. Мсье сам ухаживал за мадам, она еще очень слаба, – робко проговорила она. – У Жерома сильно болела голова. Я напоила его теплым молоком, и теперь он спит, бедненький. Туанетта, наша соседка, согласилась привести комнату в порядок. Я сбегаю наверх и предупрежу мсье, что вы хотите с ним поговорить.

Через несколько минут Колен де Салиньяк принял следователя у себя в кабинете. Вид у него был опустошенный, лицо бледное, вокруг глаз – темные круги.