Как человек с хорошим вкусом, он искренне восхищался своей церковью – красивой постройкой в романском стиле с двумя нефами и прекрасными, обрамленными витыми колоннами заалтарными фресками. Шелест платья заставил его вздрогнуть. Все чувства его обострились, как у кота, готового накинуться на добычу. Ноздрей коснулся аромат фиалок, а следом послышался мелодичный голос. Вопреки обычаю, он попытался рассмотреть лицо исповедующейся через медную решетку.

«Что, если это она – та самая волшебница, которой я любовался на мессе?»

Слова, произнесенные дрожащим голоском, очень скоро подтвердили его догадку.

– Я жена доктора, – едва слышно проговорила кающаяся. – Отче, я знаю за собой грех суетности. Вот и сегодня утром я не смогла сдержаться… Я постоянно распекаю свою служанку, несправедливо укоряю ее, особенно когда нахожусь в дурном настроении. Но не это самое страшное! Меня одолевают грешные помыслы, от которых я мечтаю избавиться. Мне стыдно, отче… И я не знаю, что делать!

– И что же это за грешные помыслы, мадам? – спросил священник шепотом.

– Я мечтаю о любви, отче, о настоящей любви, потому что в браке я – увы! – несчастлива. На свою беду, я очень романтична…

Матильда, забыв о всякой осторожности, раскрыла все карты. Четыре дня она жила мыслью, что наступит момент и она распахнет свою душу и поведает секреты своего сердца под кровом исповедальни. Ведомая женским инстинктом, позволяющим постичь завуалированный смысл самого неприметного взгляда и жеста, и жаждой приключений, она играла с огнем. Если кюре Шарваз – человек благочестивый и искренне верен своему призванию, он пожурит ее, напомнит, что опасно предаваться романтическим склонностям, что у нее есть обязанности жены и матери, и все сведется к пустяковой епитимье.

Нет, она не могла так ошибиться! Этот взгляд – пламенный взор, обращенный к ней одной, когда служба была окончена, – говорил яснее слов. Служитель церкви, всецело преданный своему долгу, не станет так смотреть на прихожанку, молодую или даже не очень.

Ответ кюре привел ее в еще большее волнение.

– Быть может, родители подтолкнули вас к выгодному супружеству, не заботясь о ваших собственных предпочтениях? От души вам сочувствую, мадам, поскольку, принуждая детей следовать пути, который противоречит их характеру и склонностям, родители не думают о том, что обрекают их на страдания в будущем, чему вы являетесь примером.

Речи Шарваза всегда отличались изяществом. Он развил в себе этот дар, еще учась в семинарии иезуитов, вместе с умением проникать в самое сердце помыслов ближнего, особенно представительниц прекрасного пола. И он знал, когда нужно говорить не таясь.

– Вы правы, святой отец. Решение матери было продиктовано социальным положением доктора де Салиньяка, и мой отец с ней согласился. А я была так молода! И подчинилась. В детстве меня баловали, но потом отправили в монастырскую школу. Когда я вернулась домой, то уже нужно было думать о замужестве. По правде говоря, мне не в чем упрекнуть супруга. Он осыпает меня подарками, но так легко вспыхивает… И еще он очень ревнив.

Кюре спросил себя, уж не хочет ли она предупредить его заранее. Сделав вид, что размышляет, он прислушался, нет ли кого в церкви. Ничто не нарушало тишины. Они были одни.

– Мадам, охотно вас прощаю. Несложно догадаться, что вы скучаете, ведь жизнь в сельской местности довольно-таки однообразна. Имеете ли вы счастье быть матерью?

– О да, у меня есть маленький сын, Жером. Ваш предшественник учил его Закону Божьему.

– Буду счастлив продолжить эти занятия. У меня уже есть один ученик.

– Мой муж не согласится. И все из-за этих гадких сплетен! Пересуды об отце Биссете, причем совершенно беспочвенные, коснулись и нас. Несчастный имел неосторожность быть слишком любезным по отношению к дамам своего прихода. Но в этом не было ничего дурного, ручаюсь! И все же Колен попросил меня не ходить на исповедь и воздержаться от знакомства с вами.

– Когда мсье де Салиньяк узнает меня лучше, он изменит свое мнение – по крайней мере, я на это надеюсь. В противном случае – и я об этом сожалею! – вам придется обратиться к кюре соседнего прихода.

Молодая женщина вздохнула и опустила голову. Шарваз, довольный своей последней репликой, отвернулся, пряча улыбку.

– Да, конечно, святой отец! – прошептала Матильда.

Заскрипела входная дверь, и по плиточному полу церкви загромыхали деревянные сабо. К исповедальне приблизился подросток.

– Ни о чем не тревожьтесь, мадам. И поставьте меня в известность, если отношение ко мне вашего супруга не переменится, – успел шепнуть отец Ролан.

Молодая женщина уступила мальчику место в исповедальне. Она пребывала в растерянности, поскольку так и не смогла составить определенного мнения о новом кюре прихода. «Я не скажу Колену, что ходила к исповеди, – подумала она. – С этим можно повременить».

В следующее воскресенье Матильда отправилась на мессу с сыном, потому что доктора позвали к пациенту. Шарваз послал ей все тот же пламенный, настойчивый взгляд, пусть и мимолетный. Она вздрогнула от удовольствия, и приятное волнение сделало ее еще прелестнее.

В церкви Сен-Жермен, в четверг 12 июля 1849 года

Ролан Шарваз терпеливо ждал в уже ставшем привычным полумраке исповедальни. За эти дни он сумел заручиться доверием прихожан, признания которых слушал рассеянно, а иногда даже посмеиваясь про себя. Молодые парни винились в том, что не могут совладать с вожделением, а вдовы, разумеется, жаловались на одиночество.

Сегодня он рассчитывал на новую встречу с Матильдой де Салиньяк. Он дважды видел ее с сыном, глядя в окно. Молодая жена доктора была очень хороша в светлом платье и шляпке, под зонтиком, защищавшим ее от солнца. «Не женщина – бриллиант! Красивая, жизнерадостная, грациозная и с виду – само благонравие!» – думал он. На самом же деле отец Ролан был уверен, что и ей приходится тщательно скрывать свою истинную натуру.

Как только в церкви послышались легкие шаги, по спине кюре побежали мурашки. Через мгновение он ощутил одуряющий аромат фиалок. Это она! Пышная юбка Матильды очаровательно шелестела, пока она усаживалась по ту сторону решетки.

– Отче, простите меня, потому что я снова грешила, – тихо произнесла молодая женщина.

– Все те же порочные помыслы, мадам?

– Нет. Я солгала мужу. Я не сказала ему, что в прошлый четверг была на исповеди.

– Умалчивать не означает лгать, – возразил кюре мягким голосом.

– Но если сегодня я снова не скажу ему, что была в церкви, как не говорю о своих преступных мечтаниях…

– Дорогая мадам, вы не первая супруга, страдающая от недостатка любви! Я много размышлял над участью, постигшей моего несчастного предшественника. Вы исповедовались перед ним в своих греховных помыслах? Может, после этого он стал позволять себе некоторые вольности, что недопустимо? – спросил Шарваз тоном, исполненным благожелательности.

Матильда не сразу нашлась с ответом.

– Да, я рассказала ему о том, что так меня тяготило, – пробормотала она наконец. – Но не было случая, чтобы отец Биссет оскорбил меня неуважением. Он вел себя несколько фамильярно, вот и все. Будет правильно, если я кое-что вам о нем расскажу.

Дыхание ее участилось от волнения, но в целом Матильда была разочарована поворотом, который принял разговор. Кюре это почувствовал и решил, что сто́ит поторопить события. Ему хотелось увидеть Матильду вблизи, насладиться ее красотой.

– Наша беседа становится слишком светской, мадам. Давайте продолжим ее в другом месте.

И, дрожа от возбуждения, отец Ролан вышел из исповедальни. Опыт подсказывал ему, что долго скрывать свои намерения нет нужды. Многие молодые женщины были польщены его интересом, полагая, что нужно обладать редкой красотой и обаянием, чтобы совратить с пути истинного не просто мужчину, но священника. Сам он не представлял жизни без общения с представительницами прекрасного пола, утешавшем его в горестях и заставлявшем забыть о фрустрации.

Взволнованная, с разрумянившимися щеками, Матильда механически одернула платье. Ей хотелось нравиться всем мужчинам, и она вела бы себя так при встрече с новым учителем, новым мэром или любым приезжим, который решил бы обосноваться в Сен-Жермен, если бы новый знакомый был того же возраста, что кюре Шарваз, и имел такое же обаяние. Прижав ручку в черной кружевной перчатке к груди, приоткрыв губы и тяжело дыша, она так и осталась сидеть, глядя прямо перед собой.

Они впервые оказались лицом к лицу, и оба молчали. И чем дольше мужчина и женщина смотрели друг на друга, тем более крепли невидимые узы между ними. У обоих было ощущение, что встретился наконец человек, который давно и хорошо знаком, которого всегда можно понять. Они были одной породы и осознавали это – оба непокорные, скрытные и… не знающие угрызений совести. Им навязали участь, которой они не желали, которую с трудом выносили, выискивая во всем, что их окружало, способ хотя бы немного украсить свое существование.

– Вы восхитительны, мадам, – негромко проговорил Шарваз. – Даже в Париже, где я служил викарием в церкви Сен-Сюльпис, редко приходилось видеть даму такой красоты и элегантности.

– Если я стану вас слушать, отче, то прибавлю к своим грехам грех гордыни, – отвечала она, польщенная и уже покорная.

Их разделяла пара шагов, и теперь она могла как следует его рассмотреть. Высокий лоб, широкое скуластое лицо, полные и чувственные губы, словно всегда готовые улыбаться, черные густые брови и длинные ресницы, обрамляющие глаза странного, очень светлого зеленого оттенка…

Матильда обрадовалась, что она маленького роста, ведь отец Ролан не принадлежал к числу высоких мужчин. Невзирая на это, его фигура дышала сдерживаемой силой и мужественностью.

– Выйдем на воздух! В церкви прохладно, а я забыла дома шаль, – проговорила она, прерывая затянувшуюся паузу.

– На улице нас увидят вместе. Мне дорога моя репутация, мадам.

– А мне – моя! Колен больше всего боится слухов. Жена доктора должна вести себя образцово.

– Тем более это верно в отношении кюре. Вы прекрасно меня понимаете.

Они обменялись заговорщицкими улыбками. Скрежет засова прервал беседу: дверь ризницы медленно отворилась, показалось красное лицо Алсида Ренара. Отец Шарваз поспешно начертал указательным пальцем крест на гладком лобике Матильды, после чего она кивнула ему и ушла.

– Господин кюре! – позвал старик, подходя ближе.

– Я тут, мой славный Алсид!

– Вас зовут в деревню Ла-Бранд соборовать умирающего. Уж не мадам ли де Салиньяк это была?

– Может быть. Я не слишком интересуюсь именами тех, кто приходит исповедаться. Единственное, что имеет значение, – это их раскаяние. Что ж, приготовьте все необходимое. Вы говорите, это в Ла-Бранд? Надо поторопиться! Почтовая карета туда заезжает?

– Родственник умирающего дожидается вас у церкви с двуколкой, так что идти пешком не придется, господин кюре!

– Прекрасно! Спасибо вам, Алсид.

Как только ризничий удалился, Шарваз закрыл глаза, представляя волнующий момент, когда он ощутит близость ее тела – трепещущего, готового отдаться тела мадам де Салиньяк. Она станет его любовницей, это решено! Он поцелует ее так, как умеет только он – порывисто и искусно, потом задерет на ней юбки… В том, что все выйдет, как он задумал, отец Ролан не сомневался. У него был опыт по части соблазнения примерных жен, поэтому он был уверен, что каждый отменно сыграет свою роль: он – победителя, она – побежденной.

Ощутив прилив возбуждения, он машинально перекрестился. Его ли это вина, что женщины имеют над ним такую силу? Когда рядом красотка, он забывал обо всем. Дамские туалеты, безделушки, духи и сладкие речи – всем этим уловкам он так и не научился противиться.

Вскоре он уже готов был исполнить свои обязанности священника. Размышления о том, как бы половчее обольстить молодую жену доктора, не мешали Шарвазу делать то, что предписывал сан. Свое служение Церкви он считал ремеслом, которое не лучше и не хуже, чем любое другое.

* * *

Матильда проследила глазами за двуколкой, чьи обитые железом колеса подняли на дороге облака пыли, настолько сухой была земля. Все еще взволнованная, она укрылась в тени пресбитерия и некоторое время так и стояла, прижавшись спиной к стене. Общение с кюре Биссетом показало, что некоторые священники не соблюдают обета целомудрия, чем сам Биссет даже имел неосторожность похваляться. Интуиция нашептывала, что и Шарваз относится к этой категории, что не могло ее не радовать.

«Это он! Да, это о нем я столько мечтала! – думала она. – Он кюре, и что с того? Он мне нравится, нравится! Так хочется снова его увидеть, остаться с ним наедине, вот как сейчас, в церкви…»

И она стала думать, как бы это устроить. Думала об этом по пути домой, думала, меряя шагами гостиную и совсем позабыв о времени. Между тем ветер, напоённый ароматами сена и полевых цветов, развевал занавески, а в зарослях боярышника пели птицы.