Эллиотт подобрал шляпу и с преувеличенной заботой вернул в коробку.

— В постоялом дворе.

— Там разве грязно? — спросила Белла, указывая на его сапоги.

— Нет. Насколько помнится, я шел вокруг пруда.

— Я волновалась, — повторила Белла, положив руку ему на плечо. Эллиотт взглянул на руку, и она убрала ее.

— Лакей должен был сказать вам, что я ушел в городок. Я что, теперь должен отчитываться перед женой о своих передвижениях? Как, по-вашему, чем я занимался? Развратом с местными девственницами?

Белле стало больно, словно он преследовал именно такую цель.

— Нет, — ответила она приветливо. — Я думала, вы напивались в местной таверне и, наверное, затеяли кулачный бой.

— Мне бы это пришлось по вкусу. К тому же я не пьян, ни с кем не дрался, да еще вернулся домой. Как вы провели это время?

— Я была в церкви, потом зашла в семейную часовню. Даниэль мне показал ее. Я расстроилась, потому что… — «Потому что поняла, что люблю вас». — Затем я вернулась домой и угостила Даниэля обедом. Он очень добр.

Белла подошла к звонку и дернула шнур.

— Наверное, вы тоже не откажетесь от обеда?

— Вы звонили, миледи? — В дверях появился Хенлоу. Он и виду не подал, что заметил разбросанные коробки, нижнее белье, хозяйку, стоявшую посреди комнаты руки в боки, и хозяина, перепачканного грязью.

— Благодарю, Хенлоу, — сказал Эллиотт. — Ее светлость передумала.

Дворецкий поклонился и вышел, не поведя бровью.

— Я не голоден.

— Что с вами? — Белла не испугалась мужа. Не совсем так. Она боялась за них. Перед ней не тот Эллиотт, с которым она познакомилась. Его глаза прикованы к ее талии, она сообразила, что бережно положила руку на округлившийся живот. — Не повышайте на меня голос, это может повредить ребенку.

— Очень сожалею. — В его голосе не появилось даже нотки сожаления. — Мне не следовало забывать, что все вращается вокруг этого проклятого ребенка.

— Эллиотт, как вы можете такое говорить? Наш ребенок…

— Сын Рейфа, — выпалил он и тут же осекся. Его лицо побледнело, глаза потемнели от волнения. Такого ей еще не доводилось видеть.

— Но вы ведь женились на мне, полагая, что родится мальчик. — Белла ничего не понимала. — Вы говорили, он станет наследником. — Она вспомнила тень на лице Эллиотта, когда тот шутливо говорил, будто она надеется родить мальчика. Ведь тогда им вместе будет так весело. — Эллиотт, вам обидно? Это ведь невинный ребенок. Если вы сердитесь, сердитесь на меня, а не на ребенка.

— Я не сержусь ни на ребенка, ни на вас, — бросил Эллиотт через плечо, оттолкнув ногой нижнее белье, встал перед окном и уставился на улицу. — Я даже на Рейфа не сержусь, хотя, видит бог, он заслуживает этого. Я сержусь на себя.

— На себя? — Белла смотрела на его плечи, те напряглись, будто он ожидал, что жена запустит в него чем-нибудь. — Вы злитесь, что у вас нет собственного сына? Но вы говорили…

— Я знаю, что говорил. Знаю, что мне следует думать. Знаю, как должен себя чувствовать справедливый и честный человек. — Эллиотт не обернулся. — Значит, после сказанного я стал несправедливым и нечестным? Разве не так?

— Ах, Эллиотт, ничего подобного. — Белла никак не могла найти подходящих слов. «Что я ему сделала?» — Вы человек, стоило догадаться об этом и все обдумать.

— Не вините себя, — сказал Эллиотт бесстрастным голосом. — Я не хочу, чтобы ваша вина обременяла мою совесть, благодарю покорно.

Белла смотрела на него. У него был неопрятный вид, от него пахло пивом. Он запачкал китайский ковер, а она так любила его. Теперь же он без обиняков сказал ей, что она натворила, воображая себя влюбленной в Рейфа. Женщина, на которой он женился, принесла не только неудобства, расходы и отсутствие выбора. Он чувствовал вину, боль. Это означало, что ее ребенок не узнает отцовской любви.

Глава 18

— Эллиотт, даже не знаю, что сказать. Смогу ли я когда-либо поправить положение?

Эллиотт обернулся и улыбнулся. В целом вполне сносная улыбка, вдруг напомнившая Белле, почему она любит его и почему ей так обидно.

— Арабелла, вы тут ничего не сможете поделать. Мне просто надо будет свыкнуться с таким положением.

«И мне тоже. А ребенок непременно узнает, в чем дело, поймет, что в его жизни чего-то не хватает. Мы вдвоем будем ждать от него любви».

— Эллиотт, вы можете мне кое-что пообещать?

— Постараюсь, — ответил он, настороженно глядя на нее. — Я не стану обещать то, чего не смогу выполнить.

— Отныне будьте честны со мной. Говорите, что чувствуете, в чем нуждаетесь.

Он смотрел на нее две долгих секунды, затем покачал головой:

— Нет, извините, моя любовь, не могу. Я обещаю лишь попробовать, но не более того.

— Тогда придется мириться с этим, — ответила Белла. «Моя любовь. Это всего лишь ласковые слова. Какая же я дура, что поверила, будто однажды ты станешь называть меня своей любовью и любить меня всем сердцем». Вдруг в его глазах что-то мелькнуло, но тут же угасло. — Что вы хотели сказать?

Эллиотт покачал головой:

— У меня возникла мысль, которая пришлась бы вам не по вкусу.

— Все равно скажите. — Белла подошла к нему и взяла за руки. — Прошу вас.

— Я хочу заняться любовью. Только не спрашивайте почему. Я знаю, что вы не…

— Да, — ответила Белла, стараясь понять его. Надо доказать, что она принадлежит ему, а не другому мужчине. — Вы мой муж и… Эллиотт! — Прежде чем Белла успела сказать еще что-нибудь, он подхватил ее на руки и преодолел половину лестницы. — Опустите меня. Нас увидят слуги… Вы пьяны!

— Арабелла, им платят за то, чтобы они ничего не видели. А я трезв как стеклышко. — Он плечом открыл дверь своей спальни, уложил ее на постель, вернулся, чтобы запереть дверь.

Белла наблюдала, как он сбросил фрак и жилет, снял шейный платок и начал расстегивать рубашку. «Я уже видела его обнаженным», — вспоминала она и отпустила покрывало, за которое держалась. Но она еще не видела, как он раздевается, срывая с себя и бросая одежду, будто его интересовало лишь то, как бы скорее добраться до нее.

— Ваши сапоги, — выдавила она и услышала, как дрожит ее голос.

— Пустяки, Арабелла. Я не из тех мужей, которые ложатся в постель в сапогах и шпорах. — Эллиотт сел в кресло и стащил сапоги вместе с чулками. Средь бела дня остался в одних бриджах. Он приближался к постели в явно возбужденном состоянии. Она тоже была возбуждена. Громко стучало сердце, не хватало воздуха, а между ног пульсировало, приводя в смятение. Она почувствовала тревогу, поскольку увидела мужа не в том настроении, в каком он бывал прежде.

Эллиотт забрался коленом на постель и принялся расстегивать ее простенькое ежедневное платье.

Ему понадобилось пятнадцать минут, чтобы стащить с нее юбки, сорочку и корсет. Каждая тесемка, крючок и пуговица удостоились его поцелуя, прикосновения языка. Белла закрыла глаза, размышляя, не собирается ли он оставить на се теле отпечатки на память. Она не знала, что и думать, но с нетерпением ждала, чувствовала жар и беспокойство. Ее нежные груди набухли, соски отвердели.

Наконец на ней остались лишь чулки и подвязки. Белла открыла глаза, увидела, что Эллиотт стоит на коленях у ее ног, и снова закрыла их, когда он стал развязывать ленты, стаскивать чулки, а его уста коснулись ее ноги. Тут, к ее огромному удивлению, он взял в рот пальцы ее ноги и стал сосать их.

— Эллиотт! — От возмущения Белла уселась прямо.

Муж поднял голову, продолжая сосать и покусывать ее пальцы, пока она снова не упала на постель, не в силах сопротивляться или стыдиться. Вскоре наступила очередь второго чулка и пальцев другой ноги, затем Эллиотт развел ей ноги и начал ласкать нежную кожу под коленями.

Белла потянулась к нему, желая коснуться, но он ловко уклонился.

— Отдыхайте, — резко приказал Эллиотт.

Отдыхать? Как это возможно? Ведь приходится думать и тревожиться о столь многом. Белла изогнулась, точно лук, от неожиданности и восторга, когда Эллиотт еще больше развел ей ноги и коснулся языком жаркой и страждущей сердцевины. Она перестала думать, чувства взяли верх над всем. Тело горело и дрожало, напряглось от желания. Белла ощутила, как один, затем другой палец проникает в нее, ею завладело сладострастие, потребность слиться с ним, ощущать его внутри себя. Но язык мужа не позволял сосредоточиться, перед глазами все поплыло, растворилось и рассыпалось на куски.

Раздался крик, Белла догадалась, что кричит она. Эллиотт лег на нее, она вцепилась в него. Пока ее тело подрагивало от восторга, он вошел в нее. Беллу охватила радость. Эллиотт заполнил ее. Она прильнула к нему всем телом.

— Арабелла?

Она убрала руку с плеча мужа, привлекла его голову к себе и поцеловала. Он начал совершать осторожные движения внутри ее. Белла не почувствовала, как ритм движений Эллиотта изменился. Начала двигаться ему навстречу, вонзила ногти в крепкие ягодицы мужа, стремясь прижать ближе к себе. Не могла насытиться им, ощутила приближение чего-то вроде головокружения.

Белла услышала стон и обхватила его. Эллиотт совершил резкое движение и вскрикнул. Белла почувствовала внутри себя жар его извержения. Он лежал на ней, тяжелый, жаркий самец. Она крепче обняла мужа и подумала, что никогда не отпустит его.


Эллиотт проснулся, Белла чувствовала, как его тело немного напряглось. Он старался лежать неподвижно, чтобы не разбудить ее. Она улыбнулась, прижавшись щекой к его груди, захлопала ресницами, пытаясь коснуться темных волос на его теле.

— Проснулись? — прошептал Эллиотт. Она кивнула и наклонила голову, чтобы взглянуть на него.

«Похоже, он снова пришел в согласие с собой, — подумала она. — Элегантный, довольный самец. Мой самец».

— Вам было хорошо?

— Вы напрашиваетесь на комплименты? — Белла оперлась на локоть и пристально взглянула на него. — Все было прекрасно, и вы знаете это. Эллиотт, мы должны поговорить о ребенке.

— Нет, тут больше говорить не о чем. — Сразу стало прохладно, будто поток воздуха остудил разгоряченные тела. — Уже ничего не поделаешь. Мне придется смириться с этим по-своему. — Эллиотт снова привлек ее к себе. — Знаете, вы очень красивы.

«Сейчас он избегает этой темы. Раньше говорил об этом лишь потому, что вышел из себя. Теперь пытается убедить меня в том, что способен забывать». Нет смысла снова злить его, особенно после столь приятных любовных утех. Белла игриво сказала:

— Лжец. Вы ведь говорили, что я не красивая.

— Я ошибался. Вы грациозны и очаровательны, но, пылая в моих объятиях, вы просто выше всяких слов, причем это относится к каждой частичке вашего тела.

Он исследовал каждый дюйм ее тела, на нем нет такого места, которого не коснулись бы его уста и руки.

— Скоро я располнею, — жалобно произнесла Белла. — Талия уже расплывается. Только взгляните. — Она легла на спину и провела рукой по изгибу живота. «О боже, как я могла сказать подобную глупость!»

— Вы расцвели, — возразил он ласково, однако ощущение интимной близости, воцарившейся на короткое время, снова исчезло.

Белла устроилась на подушках и накрылась смятым покрывалом. Похоже, не оставалось ничего иного, как сменить тему разговора.

— Расскажите мне о поездке к епископу.

— Епископ проявил понимание. Неодобрительно отозвался о ребенке, но не стал читать нравоучения. Не удивился, когда я рассказал об умственном состоянии вашего отца. Посчитал его письмо несдержанным, если принять во внимание ваше совершеннолетие. Он ничего не сообщит епископу епархии вашего отца и ответит ему, что брак законен и получил его одобрение.

Белла вздохнула. Слава богу! Мысль о возможном скандале и неприятностях, если епископ не проявил бы внимание, лишила ее сна. Если бы только отец приехал сюда и одобрил брак. Белла надеялась, что он проявит безразличие, хотя и не простит ее.

— Затем по вашей просьбе ходил по магазинам, — продолжил Эллиотт, играя ее волосами.

— Я ведь просила образцы тканей, а не нижнее белье и шляпки. — Белла провела пальцами по его груди. — Но они очень милы. Спасибо.

— Всегда рад помочь. А чем вы тут занимались? — В тоне Эллиотта снова почувствовалась сдержанность. Он что-то скрывал от нее.

— Знакомилась с домом, слугами и окрестностями. Побывала в садах. Эллиотт, знаете, Рейф уволил помощников садовника, которые прежде занимались декоративной работой? Старый Джонсон говорит, что они устроились на временные случайные работы, а ему приходится полоть большую часть клумб самому. Нельзя ли снова нанять их на работу?

— Если вам угодно. — Эллиотт все еще смотрел на нее. — И чем еще вы занимались?