Джейн Фэйзер

Возлюбленный враг

Часть первая. Когда дуют ветры

Глава 1

Они пришли на исходе дня. Их было около двухсот. Закатное солнце освещало круглые шлемы и латы, превращало концы стальных пик и алебард в полыхающие свечи. Около трети воинов ехали верхом, остальные шли пешим строем — безмолвная лавина, ровными рядами накатывающаяся на заросшие газоны, запустелую подъездную аллею и дорожки, которые вели к дому.

Она ожидала их, стоя в проеме парадной двери. Был теплый летний вечер 1648 года. Дом за ее спиной представлял собой особняк времен короля Якова I, построенный из мягкого, обветренного морскими ветрами камня. Классические карнизы и пилястры свидетельствовали о тех годах перед гражданской войной, когда английский джентльмен мог позволить побаловать себя такими занятиями, как архитектура и планирование ландшафта, и построить дом на века, чтобы тот утверждал его богатство и успех.

Отряд приближался, и стало заметно, что один человек ехал чуть впереди остальных. Ее опытный глаз сразу оценил и его коня — великолепного черного боевого коня с широким крупом в двадцать ладоней, — и то, как непринужденно всадник держался в седле. У него не было ни пики, ни мушкета, но рука в перчатке покоилась на рукоятке меча, висевшего у бедра. Другой рукой он держал поводья, вполне свободно, будто сидел на тихой, покорной кобыле.

Всадники остановились у подножия небольшого лестничного пролета, ведущего к парадной двери. Не двигаясь с места, женщина хранила молчание. Долгие минуты тишина нарушалась лишь ржанием лошади, звяканьем уздечки, когда лошадь вскидывала голову и била копытами о землю. Ряды мужчин в кожаных бриджах, шлемах и латах замерли, когда солнце нырнуло за мыс и растворилось в водах залива Алум.

Заход солнца как бы послужил сигналом, и восседавший на коне провозгласил:

— Волею парламента я нахожусь здесь, чтобы конфисковать все земли и имущество Джона Редферна с острова Уайт, чей ущерб правлению парламента доказан.

Фигура на крыльце лишь склонила голову. Что еще ей оставалось делать? Ведь за ее спиной не было армии с мушкетами, нацеленными на молчаливые ряды воинов, которые пришли, чтобы изгнать ее с земель, принадлежавших ей по праву рождения. Джинни всегда умело подмечала нелепое и смешное, из-за чего в более счастливые дни детства не раз попадала в беду. И сейчас весьма некстати оно снова проявилось: две сотни вооруженных мужчин против одной безоружной, беззащитной женщины. Губы ее изогнулись в усмешке.

За годы гражданской войны мужчина многое повидал. Он видел браваду, покорность, настоящее мужество, панический страх, но не мог припомнить ни разу усмешливого выражения на лице роялиста, когда армия нового образца приступала к выполнению указов парламента.

Он соскочил с коня и поднялся по ступеням, на ходу снимая перчатки.

— Ваше имя, госпожа?

— Это представление, сэр? Или допрос?

Ее серые глаза были такими же холодными, как воды Атлантического океана, бившиеся об Игольчатые скалы, стоявшие на страже этого водного пространства между островом Уайт и остальной частью Англии. «Она молода, — сказал он себе, — ей едва исполнилось двадцать. Высока для женщины, но стройная и гибкая, как ива». На ней было темно-синее платье из полотна ручной работы. Белый фартук подчеркивал узкую талию, которую он мог бы обхватить двумя руками. Золотистая кожа напоминала о летних днях, проведенных на воздухе. Он взглянул на ее спокойно сложенные руки и увидел тонкое золотое обручальное кольцо. Руки были такими же загорелыми, как и лицо, но кожа на них загрубела, что свидетельствовало о тяготах и лишениях.

Алекс Маршалл, младший сын графа Грэнтема, внезапно вспомнил о правилах приличия.

— Я полковник Александр Маршалл, госпожа.

— Это королевское имя неуместно для «круглоголового», полковник, — сказала она, не торопясь представиться в ответ.

Алекс Маршалл не испытывал угрызений совести, когда дело касалось кровавой битвы. Он не переживал, выполняя приказы парламента и арестовывая сторонников короля, конфискуя их поместья, лишая наследства их обитателей. Но никогда раньше, до сего момента, он не чувствовал ни малейшего желания обрушить весь свой гнев на женщину.

Ее серые глаза насмехались над ним, когда она присела в реверансе и произнесла:

— Вирджиния Кортни, полковник Я не могу оказать радушный прием вам и… — она указала на ряды воинов, — вашим подчиненным. Но с радостью поделюсь всем, чем располагаю.

Алекс чувствовал взгляд двухсот пар глаз, смотревших ему в спину, когда он стоял перед этой поразительной женщиной, которая насмехалась над ним каждым мягким движением и каждой искоркой в глазах, женщиной, которая оказала ему гостеприимство так, как радушная хозяйка предлагает путнику подкрепиться.

— Кто здесь с вами? — Фраза была произнесена резко и требовательно в попытке утвердить превосходство, которое обычно никем не оспаривалось.

— Да никто, полковник. Я совсем одна, — ответила она. — Вам нет нужды беспокоиться за безопасность ваших людей. На них никто не нападет. — Ее голос звучал нежно и мягко, несмотря на дерзкий вызов.

Джинни незаметно наблюдала за ним. Нужно быть осторожной и не слишком злить этого завоевателя, чтобы не поставить под угрозу других. Ей надо действовать очень тонко, чтобы достичь своей цели. «Ему, наверное, около тридцати», — решила она. Выглядел он очень представительно, насколько это было возможно в его ненавистной форме. Глаза сочетали в себе зеленовато-коричневые оттенки — не совсем карие, но близко к этому; брови — темно-коричневые, четко очерченные. Орлиный нос нависал над полными губами, которые сейчас вытянулись в тонкую линию. «Твердо сжатые челюсти говорят о бескомпромиссности натуры», — подумала Джинни, гадая, какого цвета могут оказаться его волосы, если он когда-нибудь снимет этот шлем. Одно она знала точно — они будут коротко подстрижены, как у всех «круглоголовых».

— Кем вы приходитесь Джону Редферну?

— Я его дочь, сэр.

— А где ваша мать?

— Уже шесть месяцев как она умерла. — Это была резкая констатация факта. — Вам, конечно, известно, что мой отец погиб три года назад в битве при Нейзби.

— А ваш муж? — Его глаза были устремлены на обручальное кольцо.

— Убит во время падения Оксфорда, — последовал такой же, лишенный эмоций, ответ.

— А где ваши слуги, госпожа Кортни? — Она вынуждала его к этому допросу, ставя в положение невоспитанного, жестокого человека, заставляющего одинокую вдову перечислять удары, которые нанесла ей война. Губы, вытянутые в тонкую полоску, еще больше сжались.

— Ушли. — Она пожала плечами, выказывая пренебрежение. — Нет смысла, полковник, поддерживать имение, дни которого сочтены. Я живу одна последние шесть месяцев. Если вы сомневаетесь в моих словах, то вам стоит лишь посмотреть вокруг. — Джинни указала на запущенные газоны, живые изгороди вокруг цветника, потерявшие свои прежние живописные очертания. Буйные побеги расползлись по зараставшим сорняками широким дорожкам, уничтожив аккуратные многоугольники и квадраты, которыми славился столь любимый ее матерью сад.

— Значит, с вами совсем никого нет? — Он уставился на нее недоверчиво.

— Разве я только что не сказала вам об этом, полковник? — Воинственный огонек появился в холодной глубине ее серых глаз. Алекс Маршалл понял, что она наслаждается ситуацией, бросая ему вызов на виду у всего отряда.

Полковнику, однако, это совсем не нравилось. Уже десять лет никто не оспаривал его авторитет, прямо или косвенно, и он не желал терпеть такую наглость, тем более от какой-то девчонки.

— Сколько вам лет? — вскипел он.

— Не думаю, что вас это касается, полковник — Неужели она переиграла? К сожалению, это иногда случалось, когда у нее кровь закипала от гнева или когда сама игра заслоняла собой цель. А сейчас — осторожно!

Она, однако, не успела последовать собственному совету. Полковник резко развернул ее и подтолкнул в дом, подальше от любопытных глаз. Холл был просторный и прохладный, стены искусно обиты панелями, потолок украшала лепнина. Широкая лестница с резными столбиками перил вела на верхние этажи. Но сейчас полковник не был склонен восхищаться окружавшей его красотой.

— Я задал вам вопрос, госпожа Кортни, и я получу ответ.

— А если я предпочту не отвечать вам?

— Тогда, девочка, вы узнаете, что я не тот человек, которому стоит бросать вызов. — Он говорил очень мягко.

Именно его мягкий голос убедил Джинни больше, чем рука, все еще обхватывавшая ее локоть, и раздражение в зеленовато-карих глазах. Решив, что она достаточно долго играла с огнем, Джинни небрежно пожала плечами и сказала:

— Девятнадцать, полковник.

— А почему вам разрешили оставаться здесь одной, без присмотра?

— В отсутствие моих родителей и мужа, сэр, я не намерена признавать никакой другой власти над собой, — холодно ответила Джинни.

— А что же семья вашего мужа? Ведь у вас должен быть опекун! Вы же несовершеннолетняя.

— Я не сказала, что у меня нет опекуна. — Она заговорила медленно, словно с недоразвитым ребенком. — Я лишь сказала, что нет такой власти, которую я готова признать над собой.

Приподняв длинными пальцами ее подбородок, он запрокинул ее лицо и внимательно стал рассматривать его. Захватывающее зрелище. Лицо, на котором сияли прекрасные глаза, показалось ему гораздо моложе, чем на первый взгляд.

— Дитя мое, боюсь, что ваши родители и муж, к сожалению, пренебрегали своими обязанностями. Для вас, судя по всему, не существует слова «нет».

Уязвленная Вирджиния попыталась вырваться из его рук, но пальцы на подбородке сжались еще сильнее. С минуту он удерживал ее, затем с усмешкой отпустил.

— Ведь очень неприятно, госпожа Кортни, когда вас выводят из себя? Пойдемте, я хочу осмотреть дом.

— Вы желаете осмотреть его, прежде чем позволите вашим людям все разграбить? — Она стремилась отомстить, и каждое ее слово было пропитано злостью.

На этот раз возмутился полковник. Он сделал шаг в ее сторону, но она не шелохнулась: ведь нельзя было показать, что ее колени дрожат.

— Мои люди не грабят, — прошипел он.

— Значит, тогда они являются исключением из правил, — смело произнесла она. — В наши дни слова «вандал» и «круглоголовый» равнозначны.

Конечно, это была правда, о чем полковник Маршалл глубоко сожалел. За последний год многие великолепные замки с их роскошным убранством познали на себе, что такое орудия, воинские пики и горящие факелы. Но его люди были отлично вымуштрованы и благоговели перед своим полковником, который наказывал за малейшие злоупотребления с устрашающей последовательностью.

— Можете быть уверены, госпожа Кортни, что и дом, и его убранство пострадают минимально, насколько это возможно в период оккупации, — жестко сказал он. — Я намерен сделать это место своей резиденцией на время пребывания на острове и буду рад, если вы мне покажете, какими удобствами располагает дом.

Вирджиния присела в реверансе и склонила голову.

— Я к вашим услугам, полковник. В доме всего двенадцать спален, включая мою. Конечно, есть еще комнаты слуг, но едва ли вы сможете разместить там всех своих людей.

Алекс снова уловил насмешливые нотки и с трудом сдержал себя. Момент его превосходства продлился недолго.

— Мои люди разобьют лагерь на газонах и в саду.

— Очень надеюсь, что они проявят уважение к кустам и фруктовым деревьям, — мило пробормотала она, поворачиваясь к нему спиной.

Алекс смотрел на ее стройную прямую спину, на решительно развернутые плечи, на то, как вызывающе она держит голову, на которой блестящие каштановые косы уложены в аккуратную корону. К его ярости стало невольно примешиваться чувство восхищения и сильное любопытство. Что это за женщина, которая встречает противника мрачным юмором, а армию завоевателей — вызовом и иронией? Он испытывал огромное желание узнать это.

Пребывая в счастливом неведении о том, что такое желание было полностью на руку Вирджинии Кортни, он прошел к открытой парадной двери и зычным голосом отдал воинам команду разойтись. Затем в сопровождении хозяйки направился осматривать изысканный дом.

Кожаные ковры устилали полы столовой и гостиной; золотые шляпки гвоздей украшали стулья; несколько кресел, предназначенных для пожилых и почетных гостей, обиты зеленым бархатом. Это был дом, говоривший и о богатстве, и о вкусе английского джентльмена семнадцатого века. Вместо обычного стола здесь находился стол из массивного черного дуба с резными ножками, инкрустированные кровати и буфет были того же великолепного дерева. Картины в рамах висели на обшитых дубом стенах, и полковник узнал несколько полотен Рубенса и Ван Дейка. В глубоких проемах окон красовались мраморные скульптуры, умело расставленные так, чтобы они бросались в глаза. Но дух запустения уже ощущался в замершем вечернем воздухе, темнел пятнами на бронзовых и золотых украшениях, притаился в пыли на изгибах резной мебели, белесыми пыльными полосками застыл на складках бархатных занавесей.