Бобби Хатчинсон - Возрождение любви

– Я хочу тебя, Пейдж. – Голос его был хриплым и настойчивым. – День и ночь я думаю только о тебе. Ты сводишь меня с ума.

Его дрожащие пальцы коснулись ее шеи, нащупывая дюжины пуговиц, застегивавших ее блузку. В нетерпении она подняла руку и проворно расстегнула их, забыв на минутку, что на ней все еще длинное нижнее белье, которое она надела утром.

С этими большими пуговицами он справился быстро, освобождая ее от блузки с длинными рукавами, от фланелевых штанишек, открывая ее плечи и руки, и обнаружил ее кружевной бюстгальтер.

Он удивленно вздохнул, взял ее набухшие груди в свои ладони и какое-то мгновение разглядывал бюстгальтер, перед тем как его губы начали двигаться вниз от ее горла, его язык ощутил биение пульса, нашел дорогу к одному соску, потом к другому.

Она задохнулась, когда его рот коснулся ее сосков, когда жар и влага проникли сквозь тонкое кружево до самой ее сущности.

Недовольное ворчание вырвалось из его горла, когда он безуспешно отыскивал застежку на ее бюстгальтере.

– Что за дьявольское изобретение! – выругался он.

Она нервно рассмеялась, показывая ее скрытую застежку и позволяя этой кружевной штучке медленно, возбуждающе сползти с нее.

Теперь его губы упорно, мастерски играли с ее грудями, посасывая, облизывая, его зубы заставили ее задохнуться от наслаждения, его язык посылал эти сладкие язычки пламени, пронизывающие все ее тело. Его руки со знанием дела нашли застежку ее юбки, одним нетерпеливым движением он снял с нее штанишки и нижнее белье, оставив ее обнаженной.

– Это несправедливо, – прошептала она. – Я голая, а ты нет.

Он оторвался от нее, встал, и вся его одежда в один миг уже валялась на полу вместе с ее одеяниями. Он положил ее снова на диван, встал на колени рядом и начал ласкать ее своими длинными пальцами.

У нее перехватило дыхание, когда отсвет огня упал на его обнаженное тело. Он обладал великолепной фигурой, с длинными ногами, широкоплечий, со стройными бедрами, на груди у него курчавились волосы, отливающие золотом в мерцающем свете огня. Его серые глаза блестели, исполненные восхищения, когда он рассматривал ее обнаженное тело, оглядывая его таким напряженным взглядом, что она чувствовала, как пробегает по ней сладостная дрожь.

Улыбка заиграла на его губах.

– У меня хорошее воображение, но на этот раз оно потерялось при столкновении с реальностью, – выдохнул он. – Ты восхитительна, любовь моя!

Теперь его губы отправились в путешествие по пути, которым за секунду до этого блуждали его глаза, они проложили горячий след по ее грудям, к животу, его сильные руки нежно повернули ее, раздвинув ее ноги.

Она задохнулась, когда его язык прикоснулся к ней. Она закрыла глаза, когда серебряные пузырьки наслаждения пробежали по всему ее телу. Ее руки впились в его волосы, пузырьки стали волнами, которые трудно было вынести.

Его рот был горячим и сладким, а его язык…

О Боже, его язык…

Ее тело дергалось в судороге, из горла вырвался крик, когда этот жар сконцентрировался, взорвался, окатил ее волной экстаза.

– Пейдж, иди ко мне!

Голос его был глухим. Он нетерпеливо, охваченный страстью, расстелил вязаный плед и одним движением перенес ее на ковер. Она вскрикнула, когда он вошел в нее, и сразу же начала двигаться. Это был крик радости, триумфа, благодарности!

Она находилась теперь именно там, где ей надлежало быть, в его руках, распятая под его длинным, сильным телом.

В их соитии не было никакой нежности. Он вторгся в нее с неистовой силой, их тела вскоре покрылись потом.

Она обвилась вокруг него, ее руки и ноги удерживали его в нужном ей положении, тело ее трепетало, подбираясь, сначала медленно, а потом с гортанным криком, отозвавшимся в каждой частичке ее тела, к сотрясшему всю ее оргазму, перелившемуся в сладостный теплый покой, летаргическую неподвижность, такую безграничную, что она не была уверена, сможет ли когда-нибудь вообще двигаться.

Он оказался на ковре рядом с ней, его ноги все еще сплетались с ее ногами, его руки сжимали ее, его глаза закрыты. Он приподнял голову и ткнулся в ее подбородок с ленивым удовольствием.

– Ты пахнешь розами.

– Угу. – Ее голос был медлителен и ленив. – Я купила розовую воду. Я привыкла к этим духам, настоенным на розах, и мне их не хватало.

Они лежали неподвижно, потом она сказала:

– Ты знаешь, ты в этом очень хорош. – Ее дыхание понемногу выравнивалось, но сладостные толчки наслаждения все еще пробегали по ее нервным окончаниям. – У тебя было, очевидно, больше практики, чем у меня.

Мысль о нем и других женщинах вызвала у нее укол ревности.

– Я очень надеюсь на это. – Он устроил ее голову поудобнее на своем плече. – Женщины не могут обладать большим опытом в подобных делах.

– Ты хочешь сказать, приличные незамужние женщины вашей эпохи.

Она почувствовала, как он кивнул.

– Да, я имею в виду приличных незамужних женщин.

Ею овладело любопытство.

– Отсюда я делаю вывод, что ты практиковался с женщинами иного сорта, с женщинами, которые не являются приличными?

Его голос звучал сонно:

– Джентльмен не обсуждает такие вещи с леди.

Она издала резкий звук.

– Меньше всего я хотела бы, чтобы меня считали леди. Судя по тому, что я вижу, нынешние леди не очень-то развлекаются.

– И к тому же они не носят такое белье. – Она была уверена, что он улыбается. – Если это образец нижнего белья из твоего времени, я бы сказал, что мир неплохо прогрессирует.

Пейдж обдумала эти его слова. Она приподнялась и оперлась на локоть, чтобы глянуть на него. Глаза его были закрыты, и она отметила, что у него неправдоподобно длинные золотистые ресницы.

Она провела пальцем по его лицу, по высоким скулам, впалым щекам, сильному подбородку, слегка загрубевшей коже, там, где с утра, когда он брился, начала отрастать борода.

– Теперь ты мне веришь, Майлс? Что я появилась из девятьсот девяностых годов?

Она сама не знала, почему ей это было так важно, чтобы он поверил ей.

Он открыл глаза и посмотрел на нее, весь его облик выражал удовлетворение, так же, как и его любовь к ней.

– Да, моя дорогая, верю. Я уже какое-то время как поверил тебе, хотя раньше я был настроен скептически. – Он снова прикрыл глаза. – Но с той минуты, как я увидел тебя в этих проклятых брюках, я понял, что все, что ты говоришь, это реально и это правда.

Она нахмурилась, озадаченная.

– Мои джинсы? Но я не понимаю, почему убедили тебя именно мои джинсы, когда было так много вещей, о которых я тебе рассказывала, – о развитии медицинской науки, о микроволновых печах, о моечных машинах, – да почти обо всем.

Он обнял ее за плечи и перетащил на себя, взял ее голову в руки, запустив пальцы в ее буйные кудри, глянул в ее зеленые глаза своими глазами, казавшимися серебряными в отблесках огня.

– Ты чувствовала себя абсолютно удобно в этих ужасных штанах, Пейдж. Ты даже не помнила, что ты в них, пока я не обратил твое внимание.

Она все еще не понимала.

– Конечно, я чувствовала себя удобно. А почему бы и нет? Я привыкла всегда носить такие брюки. Они были моей любимой одеждой.

Он улыбнулся, и она подумала, что это грустная улыбка.

– Совершенно верно. Когда я преодолел шок, увидев тебя в них, я подумал, что ты, должно быть, носила их раньше, чтобы чувствовать себя в них так свободно, и вряд ли это могло быть, если ты действительно не из другой эпохи, как ты и настаивала. Здесь женщины не носят такие брюки.

– Значит, я спасена благодаря моим брюкам, – вздохнула она, оборачивая все в шутку, потому что была близка к тому, чтобы заплакать.

Он взял в руки ее ягодицы, и она могла ощутить, как напрягается его член, упираясь в ее живот.

– Я категорически запрещаю тебе носить эти штаны при ком-либо, кроме меня, – прорычал он. – Мне снились по ночам кошмары, в которых фигурировали ты и эти проклятые штаны. Дай мне слово, Пейдж!

Она ухмыльнулась, прижимаясь щекой к мягким волосам на его груди и чувствуя, как в глубине ее тела, как спящий котенок, начинает шевелиться вожделение.

– А что я получу в обмен на обещание?

Он издал нетерпеливый звук и поймал ее рот в поцелуе, выдававшем желание. Он прижался к ней таким образом, который нельзя было истолковать как-то иначе.

– Ладно, – задохнулась она. – Ты победил. Я даю тебе слово.

Она приподняла свои бедра и приняла его в себя, такого знакомого и тем не менее такого нового и странного, положив руки ему на грудь, запрокинув голову, прикрыв глаза и двигаясь в извечном ритме, а их страсть достигла невероятных высот.

Она услышала, как он пробормотал:

– Я люблю тебя, Пейдж.

Она хотела ответить, но страсть лишила ее способности произносить слова.

Ему отвечали ее тело, ее душа, она закричала на мгновение раньше, чем он, потом, измученная, упала ему на грудь, испытывая глубокий покой. Это было странное чувство, которое ей еще предстояло расшифровать.

Постепенно она поняла, что в первый раз за многие годы – а может быть, впервые за всю свою взрослую жизнь – она больше не одинока.

– Огонь прогорит, если я не принесу дров. И вообще мне нужно возвращаться в форт.

Они лежали, обнявшись, на ковре, а огонь в очаге превращался уже в угли, и холод закрадывался в комнату.

Майлс встал и поднял ее, переложив на диванчик и укутав покрывалом, когда она начала дрожать. Он надел свое нижнее белье, носки и брюки и занялся огнем.

– Я хотела бы, чтобы ты остался, – вздохнула она.

Это было бы райским наслаждением – проснуться рядом с ним утром, лежа в его объятиях.

Он положил небольшое полено на тлеющие угли и подождал, пока оно разгорится, и только после этого обернулся и улыбнулся ей.

– Я тоже хотел бы, дорогая, – но ведь форт, а потом и весь город будут знать, что я утром приехал от тебя.

Он нахмурил брови.

– Мы должны быть очень осторожны, Пейдж. Конечно, если ты хочешь иметь пациентов и чтобы о тебе в городе говорили как об уважаемой женщине-враче. Если станет известно, что ты моя любовница, мне это мало чем повредит, а тебе очень.

Все ее чувства сопротивлялись, но она знала, что он прав.

Занимаясь Элен Джиллеспи, она поняла, как хочет практиковать как врач, а теперь уже знала, какой жестокий моральный кодекс действует в этой эпохе.

Одевшись, Майлс взял ее на руки и отнес в спальню. Он нашел ее ночную рубашку – его ночную рубашку – и надел на Пейдж.

– Кто сшил тебе эту рубашку? – Этот вопрос давно ее интересовал.

– Моя мать. – Голос его был полон нежности. – Она была прекрасна, совсем как ты.

– Но я не смогу сшить ничего, разве только хирургические разрезы.

Он засмеялся и начал тискать ее под простынями, как если бы она была ребенком. Но поцелуй, который он подарил ей, был отнюдь не отеческим.

– Спите спокойно, миледи. Я скоро вернусь.

Изнеможенная после ночи любви, да еще после долгой поездки верхом, Пейдж еще лежала в постели, когда на следующее утро у ее дверей возник Роб Камерон.

Еще полусонная, она вскочила, когда стук в дверь разбудил ее, и пыталась найти халат, чтобы накинуть его поверх ночной рубашки. В спальне было тепло: Майлс перед тем, как уехать, зажег маленький обогреватель и сунул дрова и в другие очаги.

Так и не найдя халат, Пейдж накинула на плечи большую шаль и, пошатываясь, направилась к двери, ощущая себя как после наркоза.

– Роб, доброе утро. – Почти ослепленная ярким солнцем, она косилась на коренастого полицейского. – О Боже, который же сейчас час?

– Мои извинения, Пейдж. – Его загорелое лицо стало совсем красным при виде ее ночной рубашки. – Мне очень жаль, что я вас разбудил. Я был уверен, что вы уже встали. Я приехал, потому что подумал, что вы захотите свежего мяса. Я вчера во время патрулирования подстрелил оленя. – Он показал завернутый в парусину пакет. – Я положу его на холод и поеду дальше.

Он выглядел таким разочарованным, словно маленький мальчик, которому обещали удовольствие, а потом его лишили, что Пейдж почувствовала себя виноватой.

– Нет-нет, не торопитесь уезжать, Роб. Дайте мне только несколько минут, чтобы умыться, одеться и поставить кофейник на огонь, и тогда вы можете войти и разделить со мной завтрак.

Черт побери! Она закрыла дверь и нахмурилась. В это утро ей не хотелось находиться в чьей-либо компании. Она предпочла бы побездельничать и мысленно перебирать события прошедшей ночи.

Это напомнило ей кое о чем. Она заторопилась в холл, чтобы собрать кучу одежды, бюстгальтер и трусики, нижнее белье и нижнюю юбку, разбросанные по ковру.

Спустя полчаса Роб сидел за кухонным столом, в его широких обветренных ладонях дымилась кружка кофе.

– Я научилась хорошо готовить овсяную кашу, – похвасталась Пейдж, бросая в кастрюлю две полные горсти. – И, благодаря вам, я не так уж плохо справляюсь с супом и лепешками.