— Ну что, Виктор, пишешь нетленку? — спросил густым басом высокий старик, хлопнув по плечу молодого собрата.

— Кто это? — осмелилась поинтересоваться Лена и услышала имя, известное всей стране.

Господи, как интересно! Однако пора домой, в Нью-Васюки.

Пока дошла до железной дороги, стало совсем темно. Теплое, светлое, интересное и волнующее осталось там, позади. Впереди лежало голое, пустое пространство. Высокие башни — холодные, скучные, похожие друг на друга всем, кроме цвета, но в темноте его не было видно — хмуро и отчужденно встретили Лену. Это были бараки — только по вертикали, ничего человеческого в них не было. «Неужели здесь пройдет моя жизнь? — сжалось болезненно сердце. — Нет, ни за что! Вырвусь отсюда, что-то придумаю. Ведь рухнул «железный занавес», и Берлинская стена рухнула. Значит, можно как-нибудь вырваться?»

Мама встретила дочь встревоженно.

— Лена, Леночка, разве так можно? Новый район, света — только что от окошек, все дома — на одно лицо. Я уж решила, ты заблудилась. Где ты была?

— В Переделкино, у писателей. Мама, мама, там совсем другая жизнь, почему же мы…

Мать поняла ее с полуслова.

— Детка, у каждого своя судьба. Но твоя еще даже не начиналась. Смотри, какой колледж я отыскала. Здесь, на юго-западе, сравнительно недалеко.

Наталья Петровна протянула дочери купленный накануне справочник. Красным было обведено объявление в центре.

— Юридический? — удивленно подняла брови Лена. — Но я собиралась в Иняз…

— Детка, — заволновалась Наталья Петровна, — с английским у тебя все в порядке. Захочешь — поступишь. Только хороший язык — а он у тебя хороший — еще не профессия. Юристы нужны каждой фирме, и вообще — это настоящее, широкое образование.

— Если приличный колледж, — добавила Лена.

— Да, конечно, — согласилась с ней мать. — Но мы поймем это сразу.

2

Колледж оказался вполне приличным, и каким-то боком он примыкал к МГУ — даже университет вынужден был теперь зарабатывать, чтобы выжить. Лена и здесь училась отлично, хотя было трудно, и многое — юридические, к примеру, тонкости — требовало длительных размышлений.

— Трудно, но интересно, — не сдавалась она.

— Тебе все интересно, — улыбалась мать. — Жажда знаний — это и есть интерес к жизни. — Втайне она гордилась дочерью. — А как коллектив?

— Да его, можно сказать, и нет вовсе, — хмыкала Лена. — Каждый сам по себе, даже странно. Никто ни с кем почти не общается. Отучились — и по домам.

Она скучала по школе, но никому, кроме Тани, не звонила, хотя часто вспоминала, например, Димку, особенно их разговор у окна. Потом даже Таня от нее отдалилась: общие интересы исчезли, в помощи Лены больше она не нуждалась — сочинения там, контрольные, — и очень скоро, невозможно скоро, Лена осталась одна.

— Ну и забралась ты… Прямо край света, — сказала Таня на новоселье, и с тех пор Лена ее не видела.

«Никому, кроме мамы, я не нужна, — думала Лена. — Как жить в таком одиночестве?» Спасал бешеный ритм жизни, спасала, как ни странно, дорога: маршрутка — метро — троллейбус, а вечером — троллейбус — метро — маршрутка. Покачиваясь от усталости, Лена быстро съедала приготовленный мамой ужин и садилась за стол — заниматься. Но все равно, даже во сне чувствовала она свое одиночество.

Зимой стало совсем тяжело: уезжала — еще темно, приезжала — темно уже. Снег, правда, слегка подсвечивал, появились и фонари, но пустыня улиц так угнетала…

— Девушка, извините, вы не знаете, где здесь дом номер семнадцать, корпус два?

Огромный, в пушистой шапке, с битком набитым портфелем мужик вынырнул из-за угла, встал перед Леной, загородив мощным телом узкую, едва заметную, заметаемую поземкой тропу. Лена вздрогнула от неожиданности.

— Пойдемте со мной, покажу, — слабо сказала она.

Мужик шагнул в сторону — скрипнул снег под ногами, — пропустил вперед Лену, пошел вслед за ней. И все время, пока шли к ее дому — это и был номер семнадцатый, корпус два, — чувствовала на себе Лена его тяжелый, внимательный взгляд. Хотелось оглянуться, только самолюбие не позволяло. «Еще подумает, что боюсь…» Но она и в самом деле побаивалась.

Вместе вошли в узкий лифт.

— Вам какой? — сняв шапку, стряхивая с меха снег, спросил мужик. — Вы, оказывается, здесь живете?

— Мне седьмой, — тихо ответила Лена.

Стояли почти впритык.

— А мне — выше, — пробасил спутник и неожиданно подмигнул. — Не боитесь?

— Чего? — вздернула голову Лена. Возмутительно, что он угадал ее страх!

— Всего! — весело поблескивали плутоватые, с прожилочками, глаза. — Шагаете, как ни в чем не бывало — одна, в темноте — с каким-то прохожим входите в лифт. Сейчас вообще народ всех и всего боится. Насмотрятся телика и дрожат от страха.

— А я его не смотрю, — вызывающе фыркнула Лена.

— И правильно делаете, — одобрительно заметил мужик. — Грязь, выстрелы, кровь… Ну вот ваш седьмой. Спасибо, что помогли. Без вас бродил бы по пустырям полночи, а там небось вовсю веселятся.

— Где?

Дверцы уже съезжались.

— У друга. — Мужик нажал кнопку, попридержал лифт. — А все-таки, девушка, в лифте с незнакомцем ехать не стоит, — мирно посоветовал он. — Поверьте старому уркагану.

Он коротко хохотнул — золотом блеснула коронка — и нажал кнопку. Дверцы лифта закрылись. Уркагану? Это уголовнику, что ли? Ничего себе встреча! А может, он пошутил? Ну конечно! Стало смешно, и так, посмеиваясь, Лена рассказала эту историю матери.

— И ты смеешься! — всплеснула руками мать. — А если бы…

— Да брось ты, — все еще смеялась Лена. — Денег у меня нет, колец и сережек — тоже.

— При чем здесь деньги! — прижала ладони к пылающим щекам мать, и Лена поняла.

— Не беспокойся… Кому я нужна?

Смех оборвался. Лена нахмурилась, резко отвернулась от матери и ушла к себе.

Наталья Петровна вздохнула и пошла на кухню разогревать ужин. «Кому я нужна…» Как это горько, несправедливо! Мать влюблена, и счастливо, а у дочери — никого. Не задумавшись ни на минуту, отдала бы Наталья Петровна свою любовь, своего любимого Лешу, если бы помогло это дочери. Только ведь не поможет. Остается одно: таить свое счастье, удивительную полноту жизни, когда в дни свиданий оживает, словно омытое живой водой, тело, молодеет душа, все светлеет вокруг, и этой радости, света, чудесной энергии хватает надолго, до следующей встречи.

— Я так горжусь, что ты меня любишь, — шепчет Леша, прижимая свою Наташу к себе. — Ты только меня не бросай, хорошо? Не разлюби, умоляю…

— Постараюсь, — улыбается в темноте Наталья Петровна и целует знакомую ямочку у его плеча.

Почему-то именно после встреч с Лешей чувствует она себя особенно виноватой — за то, что вышла замуж за некрасивого, а Леночка вся в отца, что в ее сорок пять ей так хорошо с Лешей, а дочка несчастна и одинока. «Но Лене всего семнадцать, — успокаивает себя Наталья Петровна. — Все еще будет… Никто не проживет свой век без любви, ни один человек на свете…» Так уговаривает она себя, а все равно обидно за дочь. Может, попросить Таню — пусть с кем-нибудь познакомит, — но если узнает Леночка… И потом — из таких знакомств, как правило, ничего путного не выходит.


«Вылетели из одного гнезда, из латыни, а какие разные, — думает Лена, отложив в сторону учебник английского языка, раскрывая учебник французского. — Хотя есть слова похожие, есть сходные термины…» Все-таки языки она любит больше юриспруденции, впрочем, казуистика права очень ей интересна и, пожалуй, стоит записаться в группу, изучающую латынь…

— Мамуль, я теперь тоже буду преподавать, — выходит она на кухню. — В нашем колледже, на подготовительном факультете.

— Да что ты! — радостно ахает Наталья Петровна. — Как же так получилось?

Леночка садится напротив матери. Карие глаза сияют, улыбка во все лицо. Сейчас Лена кажется почти красивой.

— Представляешь, пригласил меня директор, — раскачивается она на стуле, — и говорит: «Вас очень хвалит Сергей Петрович».

— Преподаватель английского?

— Ну да, — нетерпеливо бросает Лена. — «Можете, говорит, заниматься с подготовишками, с азов? Пособиями мы вас обеспечим». Здорово, правда?

— Здорово, — осторожно соглашается с дочерью Наталья Петровна. — Но почему ты, а не преподаватель?

— Да их не хватает! — смеется Лена.

— И они уверены, что ты справишься?

— А то! — задорно восклицает Лена и вдруг настораживается. — А ты? Разве ты во мне не уверена?

— Еще как уверена! — спохватывается Наталья Петровна. — Но вроде не принято…

— Значит, не было выхода, — подумав, решает Лена. — Я так рада! И деньги будут — как раз на латынь.

— На какую латынь? — удивляется Наталья Петровна.

— Ту самую, от которой пошли все языки — западные, конечно. Для юриста, знаешь, очень важна латынь.

Она развивает эту конструктивную мысль. Наталья Петровна, кивая, во всем с дочерью соглашается, внимательно слушает. Она знает, в чем дело: еще в школе, в девятом классе, из которого Леночка перешла в колледж, увлеклась она греческой, римской литературой — такой у них был словесник, хотя мимо других это прошло стороной: полистали рассеянно новый учебник с отрывками из «Илиады» и «Одиссеи» да и забыли. Леночка же читала всех этих нудных греков запоем, всерьез.

Что ж, пусть изучает, если хочет, латынь. Образование никогда не бывает излишним.


С этого дня латынь постоянно звучала в их доме. Изречения древних — действительно мудрые — произносились на двух языках: на высокой латыни и привычном русском. Телевизор в доме теперь уже совсем не включался, только новостные программы по НТВ.

— Некогда, некогда, — морщилась Лена, когда мать робко призывала ее посмотреть какой-нибудь сериал или старый хороший фильм по «Культуре». — Все эти истории какие-то очень медленные и, честно, мам, ужасно неинтересные. Не то что книги! Их я выбираю сама и в своем темпе читаю. Если нужно, остановлюсь, вернусь к предыдущей странице, подумаю над такой, скажем, фразой: «Нации устают, как люди». Ведь это правда, мама! Прежде мне и в голову не приходило, что мы, русские, ужасно устали — от всех этих войн, революций… А этот, — она пренебрежительно мотнула головой в сторону телевизора, — преподносит на блюдечке всякую ерунду.

— Кроме «Культуры», — возразила мать.

— Кроме «Культуры», — согласилась с ней Лена. — Но вообще, — она снова поморщилась, — не знаю, для кого все эти выстрелы и погони?

— Для большинства смертельно уставшего населения, — вздохнула Наталья Петровна.

— Ага, — энергично подтвердила Лена. — «Хлеба и зрелищ!» — лозунг античного Рима и — вспомни! — как раз эпохи упадка. Не наводит на размышления? Большинство… Ну и черт с ним, с большинством! Значит, я принадлежу к меньшинству.

— Это уж точно, — с какой-то странной горечью признала мать. Телефонный звонок ворвался в их разговор, как всегда, неожиданно. Лена подходить не спешила: обычно звонили маме. Наталья Петровна со смутным чувством вины сняла трубку.

— Леночка, тебя! — крикнула радостно.

— Привет, — затараторила в трубке Таня. — Как поживаешь?

— Нормально. А ты?

— И я! Только без тебя в классе что-то муторно, скучно. Димка говорит, снизился коэффициент интеллекта. Помнишь Димку?

Еще бы не помнить… Этот их разговор у окна… И как они вместе сидели у моря… И как бродили по зеленым одесским улочкам… Сейчас, когда назвала его имя Таня, больно заколотилось сердце, кровь прилила к щекам.

— Димку? — переспросила Лена небрежно. — Конечно, помню. Он все такой же насмешник и приставала?

— А ему теперь не к кому приставать, — серебряным колокольчиком рассмеялась Таня. — С твоим уходом он как-то скис, хотя продолжает нас удивлять.

— Чем же? — равнодушно спросила Лена. Без — всякого интереса, вроде бы просто так.

— Вчера, например, на литературе зачитал, как он сказал, эссе: «Пространство и время в поэзии Заболоцкого». Тему придумал, представь себе, сам. При чем здесь пространство и время? Ты что-нибудь понимаешь? Я — нет. А Геннадьевич хвалил, велел подготовить доклад для олимпиады. Клево, да?

— Еще бы, — вздохнула Лена.

Так стало жаль школы и всех ребят, так захотелось всех их увидеть, особенно Димку. Таня будто подслушала ее мысли.

— Итак, — весело продолжала она. — На чем мы остановились?

— На Димке, — подсказала, смутно радуясь и волнуясь, Лена. Удивительно приятно было произносить его имя.

— Да, на Димке, — со вкусом подтвердила Таня. — Как раз Димка и выдвинул эту идею.