Анни считала Атланту своим родным домом. Ей нравились молодость этого города, его хрупкость и незащищенность, и сознание того, что она сама занимает прочное место у самых истоков его истории. После пожара начался великий исход из Атланты: жители целыми семьями в ужасе бежали в Мейкон, доверху загружая уцелевшим имуществом открытые грузовые вагоны. Тела тысяч солдат наскоро хоронили в неглубоких могилах, разлагающиеся трупы лошадей и мулов, убитых во время боя, как мусор валялись на полях недавних сражений в окрестностях города, который и сам был теперь лишь грудой развалин: из более чем четырех тысяч домов Атланты уцелело около четырехсот, большинство из которых были к тому же сильно повреждены.

Собаки, брошенные бежавшими хозяевами, жили среди развалин и по ночам сбивались в настоящие волчьи стаи, лая в унисон. Тощие и голодные, они становились все более и более злобными по мере наступления зимы. Но все эти ужасы, казалось, не обескураживали Анни и Джеймса Стефенсов, оставшихся в Атланте, чтобы помочь городу вновь возродиться из пепла, одновременно поднимая на ноги шестерых своих дочерей.

К тому времени, когда родилась Маргарет, ее дед Стефенс, оптовый торговец бакалейным товаром и спекулянт недвижимостью, уже четыре года, как умер, а бабушке Стефенс исполнилось 56 лет. Тридцать восемь лет спустя после разрушения Атланты она все еще продолжала считать пришлыми семьи, поселившиеся в Атланте после пожара, и не общалась ни с кем из тех, кто во время войны покинул город, спасаясь от армии Шермана. Строгая, даже суровая, с развитым чувством гражданского долга, бабушка Стефенс могла, по словам ее внучки, «пойти в городской Совет и заставить его шевелиться с помощью нескольких удачно подобранных слов, обличающих их мужскую нерешительность и неумелость».

С помощью нескольких таких же упорных сверстниц Анни Фитцджеральд Стефенс ухитрялась при необходимости проталкивать принятие необходимых законов, даже не имея права голоса. Ее дочь Мейбелл тоже была бескомпромиссной в отстаивании собственных прав, и к тому времени, когда Маргарет исполнилось два года, стало окончательно ясно, что ее мать и бабушка не смогут и дальше жить под одной крышей.

Семья Митчелл переехала в маленький, также принадлежавший бабушке Стефенс дом за углом, № 177 по Джексон-стрит. А через год Юджин Митчелл, чья юридическая практика процветала, купил двухэтажный, с большим участком дом из 12 комнат, выстроенный в викторианском стиле и находившийся совсем рядом, — под № 187 по той же улице. Дом этот, несколько хаотичной архитектуры, казалось, был построен не по чертежам, а по наброскам и стоял среди огромных старых дубов, фасадом выходя на обширный зеленый газон. Располагался он в исторической части города, на северных границах которого и до сих пор еще можно было видеть окопы, ими пользовались конфедераты, сражаясь за Атланту. Считаясь не самым престижным, этот район тем не менее был заселен теми, кого можно было назвать «старой гвардией Атланты», и большинство его домов все еще принадлежали семьям, построившим их.

По традиции, почти все девочки в семье Стефенсов получали образование в монастырских школах. Не была исключением и мать Маргарет — Мейбелл, — также в свое время отправленная в Королевский монастырь в Канаде, где, как потом Мейбелл рассказывала дочери, они «изучали все предметы так, как это делалось в добром старом XVI веке». Сама Мейбелл была крошечной женщиной с пышными рыжими волосами, яркими голубыми глазами и точеными чертами лица. Если бы не горделивая осанка и не изящная фигура, она могла бы показаться просто карликом, поскольку ее рост не превышал 4 фута 9 дюймов (144,5 см). Несмотря на столь миниатюрные размеры, роль «маленькой женщины» не подходила для нее, поскольку именно Мейбелл была не только движущей силой семьи Митчелл, подобно своей матери — бабушке Стефенс, — но и президентом одной из наиболее воинственных групп суфражисток в Атланте. На собраниях, часто устраиваемых в гостиной дома Митчеллов, она, выступая, вынуждена была вставать на скамеечку, чтобы слушатели могли ее увидеть. И в традициях тех проповедников, которые в своих проповедях пугают прихожан то адом, то проклятиями, Мейбелл страстно призывала присутствующих дам к борьбе с несправедливостью, царящей в обществе по отношению к женщинам. А тем временем ее дети, тихо сидя на верхних ступеньках лестницы, во все глаза наблюдали за происходящим.

Впервые Маргарет позволено было бодрствовать после шести часов вечера по случаю грандиозного события — слета суфражисток, на котором в качестве гостьи должна была присутствовать и выступить с речью Кэрри Чэпмен Кэтт — президент американской национальной ассоциации суфражисток. Миссис Кэтт была всемирно известна, и Мейбелл ни в коем случае не собиралась упустить возможность увидеть ее. А потому, когда за час до начала слета выяснилось, что Маргарет заболела, Мейбелл обернула флаг с надписью «Женщинам — право голоса» вокруг пухлого тельца ребенка, прошипела ей леденящие кровь угрозы, призванные гарантировать хорошее поведение, и повела ее с собой на собрание. И там, со своего места на сцене между серебряным кувшином и стаканами, Маргарет в полном восторге наблюдала за тем, как Мейбелл с трибуны произносит очередную страстную речь.

Юджин Митчелл относился к жене с уважением, граничащим с благоговением. Сам будучи небольшого роста, он тем не менее не считал это препятствием для достижения своих жизненных целей. Тем более что цели эти, благодаря его прагматичному складу ума, не были ни грандиозными, ни бесконечно удаленными во времени и пространстве. Юджин Митчелл вместе со своим братом Гордоном владел преуспевающей юридической фирмой, специализирующейся на сделках с недвижимостью и патентном праве. Но подобный уровень притязаний не вызывал восхищения со стороны Мейбелл, которая еще в юности усвоила, что люди маленького роста вполне могут стать столь же влиятельными, как и высокие, — с той лишь разницей, что энергии им для этого придется приложить вдвое больше.

Юджин Митчелл не разделял католической веры жены, но, несмотря на религиозные различия, их брак был прочным, они как бы дополняли друг друга. Мейбелл, казалось, обладала той силой, той природной мудростью, которых так явно не хватало ему. Он ценил жену за ее энергичность, настойчивость в достижении поставленных целей. Она и его умела заставить быть более энергичным в жизни, а потому Юджин молчаливо принимал и ее служение римской католической церкви, и участие в движении за равноправие женщин.

Но в чем муж и жена были едины — это в бесконечной преданности своей семье, Атланте и Югу. Будучи очень эрудированным человеком, Юджин все свое свободное время отдавал чтению и был большим знатоком истории Атланты. Был он также умным бизнесменом и использовал свое знание законов для достижения максимального успеха в сделках с недвижимостью и защиты своих скромных финансовых инвестиций. Возможно, Мейбелл предпочла бы жизнь с большим риском и предприимчивостью. Но ее муж не был человеком, умеющим «ловить свой шанс».

С переездом на Джексон-стрит жизнь Маргарет потекла в рамках более строгих правил, чем это было в доме бабушки Стефенс. Непреклонность характера матери подавляла ребенка: казалось, что бы ни сделала Маргарет — все вызывало недовольство Мейбелл, и наказание не заставляло себя долго ждать: мать быстро пускала в ход щетку для волос, как только она находила, что ее дочь поступила плохо или невоспитанно.

Брат Маргарет, Стефенс, был рыженьким, курносым мальчиком, выглядевшим маленьким для своих лет, но Маргарет, будучи на пять лет младше, всячески старалась добиться его внимания и одобрения. Это обычно означало постоянную готовность к совершению каких-нибудь подвигов с ее стороны, особенно таких, перед которыми робели сам Стефенс и его тихие друзья. В детстве для Маргарет не было такого дерева, на которое она не смогла бы залезть, и такой щели, через которую она не смогла бы проскользнуть.

Девочка очень любила отца, но виделись они редко. Отец был спокойным человеком с тихим голосом, темными живыми глазами и усами, концы которых он подкручивал и которые кололи ей щеку и щекотали, когда отец целовал ее перед сном. По выходным дням он всегда занимался своими книгами, поскольку в те годы был президентом ассоциации молодежных библиотек, а с 1900 по 1905 год состоял членом попечительского совета недавно построенной библиотеки Карнеги, посвящая большую часть своего свободного времени поиску и приобретению книг по истории Джорджии и Атланты для справочно-библиографического отдела библиотеки.

Население Атланты к началу XX века утроилось за срок чуть менее двадцати лет и достигло почти 90 тысяч человек. Поскольку город в 70-х годах XIX века был после войны отстроен практически заново, он и выглядел моложе, чем большинство других городов Юга.

Район Джексон-хилл, где жили Митчеллы, простирался от лугов на окраине города, на которых жители пасли домашний скот, до деловых кварталов Атланты с высокими, недавно построенными зданиями банков и страховых компаний.

Чуть ниже Джексон-стрит находился большой свободный участок земли, заросший травой; на нем Митчеллы пасли свою корову джерсийской породы. Туберкулез был бичом семьи на протяжении многих поколений, и Мейбелл верила в новую модную теорию, согласно которой густые жирные сливки из молока коров этой породы помогают предотвратить «белую чуму».

Пони Стефенса, маленький мустанг из Техаса, также свободно бродил по этому полю. Лошадь подарила Стефенсу мать, когда ему исполнилось восемь лет, заявив при этом, что каждый мужчина старше восьми лет обязан уметь ездить верхом.

И хотя Маргарет ужасно завидовала этой новой игрушке брата, но, так как ей было только три года, родители категорически отказывались позволить ей хотя бы посидеть на спине такого «горячего» животного. Ей было строго-настрого велено оставаться на террасе, пока сам Стефенс и его юные друзья катаются верхом на мустанге по улице перед домом. И вот как-то в один из холодных ветреных дней, долго простояв на этой веранде, она так замерзла, что, желая согреться, забежала домой и встала совсем рядом с камином с открытой решеткой. И в этот момент в подвальном этаже дома, где находилось основание камина, что-то загорелось, и неожиданно появившаяся тяга взметнула пламя в камине высоко вверх. Юбки Маргарет мгновенно загорелись. На пронзительные крики девочки из соседней комнаты прибежала Мейбелл. Зовя на помощь, она металась в поисках одеяла, которым можно было бы сбить пламя на истерически орущем ребенке. Слуги заливали огонь водой, в то время как Мейбелл поместила укутанного ребенка в коляску и помчалась в госпиталь. Все это заняло считанные минуты, тем не менее Мейбелл успела убедиться, что хоть ожоги на ногах Маргарет и были серьезными, но страшных рубцов можно будет избежать.

Несколько следующих недель девочка провела в постели, окруженная заботами Мейбелл и бабушки Стефенс. Навещая ее, бабуля Стефенс развлекала внучку рассказами о своем собственном далеком детстве. Когда же Маргарет наконец позволили подняться, повязки все еще оставались на ее ногах, а потому Мейбелл надевала на нее старые панталоны Стефенса, чтобы скрыть это. Но и позднее, когда повязки уже сняли, мать продолжала одевать девочку в мальчиковую одежду, чтобы избежать, как она говорила, нового несчастного случая. Этот мальчишеский наряд был источником постоянных огорчений для Маргарет. Соседи звали ее «Джимми» из-за необыкновенного сходства ее с одним из комических персонажей того времени. Не отставали в насмешках и соседские дети. Брюки как бы отдаляли ее от общества девочек, но зато делали ее компанию более приемлемой для брата и его друзей. Теперь Стефенс даже брал ее с собой кормить животных в их домашнем зверинце, состоявшем из нескольких уток, двух маленьких аллигаторов, колли и множества кошек. Именно в то время Маргарет узнала, что есть свои преимущества в том, чтобы быть больным и «не таким, как все», и этот урок она не собиралась забывать.

В те годы день 26 апреля считался в Атланте днем поминовения всех погибших за Конфедерацию. В первый раз Мейбелл взяла дочку на парад, которым отмечался этот день, когда ей исполнилось четыре года, но выглядела она крошечной даже для своего возраста.

Она стояла рядом со Стефенсом, поднимаясь на цыпочки и вытягивая шею, чтобы лучше видеть происходящее, задавая вопросы и получая в ответ, что или она будет вести себя тихо, или ее придется увести домой. Инстинктивно она чувствовала, что этот парад не похож ни на какие другие…

Жители Джорджии прибывали в этот день со всех уголков штата, и Атланта казалась заполненной людьми до отказа. «Это было похоже на сбор древнего племени, — вспоминал Стефенс. — Все, от древних стариков до младенцев в колясках, были там, выстроившись вдоль Персиковой улицы». Но это был скорбный праздник, и лица людей казались напряженными от сдерживаемых эмоций. Не было ни воздушных шаров, ни радостных криков, ни аплодисментов — этих непременных атрибутов всех остальных парадов. Шествие открывал оркестр, исполнявший мелодии Конфедерации, затем проезжала артиллерия с артиллеристами, сидящими на ящиках с зарядами, и уже потом — пехота и кавалерия. Во время этого марша из толпы иногда кричали: «Привет, Билл!» или «Привет, Джо!», но как только оркестр замолкал, полная тишина воцарялась кругом.