Александра Торн - Возвращение надежды

Тем не менее в ее наружности не было ничего мужеподобного. Напротив, каждый сантиметр ее тела восхищал Патрика. Стоило ему только подумать о ней, и у него пересыхало во рту. Эльке была высока и стройна. Патрик вожделенно мечтал, как это сладостно держать ее в своих объятиях! А эти ее длинные дивные светлые волосы оттенка спелой кукурузы! Ее кожа имела такой же золотистый оттенок. Солнышко. Трудно было придумать более удачное прозвище. Эльке напоминала Патрику солнечный свет.

Несколько минут назад она угрожала Детвайлерам оружием без всякой оглядки на последствия. А если бы его там не оказалось? Бог знает что могло случиться.

Близнецы Детвайлеры, конечно, подонки, но с пистолетами управляются довольно умело. От мысли, что с Эльке может что-то случиться, Патрик похолодел.

Он не знал, чего ему сейчас больше хочется: перегнуть ее через свои колени и хорошенько отшлепать или заключить в объятия. Сказать по правде, ему одинаково хотелось и того и другого.

Вот с такими невеселыми мыслями Патрик добрался до платной конюшни.

«Нет, надо бежать отсюда, и как можно скорее, пока я не сотворил что-то такое, о чем буду жалеть потом всю оставшуюся жизнь».

Эльке смотрела, как Патрик вышел из булочной, вскочил на коня и поскакал прочь. Смотрела, не отрывая глаз. Она сидела на своем стуле, как будто приросла к месту. Ее давило ощущение неминуемой, неизбежной потери. А что, если он никогда больше не вернется?

Патрик рассказывал ей о своей семье, живущей в Натчезе. Это были благородные люди, и образ жизни у них тоже был благородный, о каком здесь и не слыхивали. Пьянящий аромат магнолий, мерцание свечей на роскошных приемах, где блистают элегантные красивые женщины. Чего ему, спрашивается, возвращаться обратно?

Но даже если он решит вернуться, то этому всегда может помешать начавшаяся война. Патрик – сын Юга, и, с учетом его опыта в Мексиканской кампании, ему скорее всего будет предложен высокий чин в армии южан.

И с кем он в глубине души? Где его сердце? Этого Эльке так и не знала. Будет он с рабовладельцами или его потянет на свое ранчо, которое он с таким трудом отвоевал у природы?

И вообще, что ей известно о нем? Да практически ничего. А как бы ей хотелось знать о нем все, делить с ним все, что делят между собой муж и жена, все то, что далеко выходит за рамки плотских наслаждений.

А впрочем, одному Богу известно, действительно ли она хочет этого или ей только кажется.

С шумом захлопнув бухгалтерскую книгу, как будто пытаясь таким способом отогнать от себя запретные мысли, Эльке посмотрела на Отто. Он перекладывал булочки на поднос, стоящий на витрине прилавка, и мурлыкал одну из своих любимых песенок.

– Мне надо проверить, как там жаркое, и приготовить гостевую комнату. Ты без меня здесь обойдешься? – спросила она.

Отто выпрямился и вытер руки передником.

– Делай, как тебе удобно, Liebling.[4] Я на сегодня выпечку закончил. А ты отдохни после обеда, чтобы вечером встретить гостей красивой. За магазином я присмотрю. – Он звучно чмокнул ее в щеку, а затем водрузил свой толстый зад на стуле, который она только что освободила.

Эльке очень хотелось промокнуть носовым платком оставшееся от поцелуя мокрое место. Но зная, что мужу от этого будет больно, она удержалась.

– А почему бы тебе сегодня не закрыть немного пораньше и самому не отдохнуть перед ужином? Ты же очень устанешь.

Маленькие коричневые глаза Отто наполнились нежностью.

– Как ты обо мне заботишься, Liebling. Ни у кого в городе нет лучшей жены, чем у меня.

«Ничего себе, лучшая жена в городе, – грустно подумала Эльке. – Надо уходить побыстрее, а то Отто, чего доброго, заметит румянец стыда на моих щеках».

Дня не проходило, чтобы она хотя бы раз не пожалела, что связана с ним. Если бы у них были дети, это бы хоть как-то скрепило их союз. Может быть, тогда все было бы по-другому.

Расстроенная, Эльке поспешила через булочную в сад, едва бросив по пути «добрый день» помощникам Отто.

Это было место ее уединения, сюда она убегала, когда хотелось побыть одной. И вообще, природа всегда действовала на нее успокаивающе. Эльке любовалась цветами и поражалась, как из маленького семечка вырастает дивный цветок. Это казалось ей чудом.

Сегодня, однако, даже сад ее не успокоил. На ветру качались несколько крокусов, смелых предвестников весны. Она срезала их, затем собрала и устало побрела назад в дом.

На втором этаже было пять комнат – большая гостиная, малая гостиная, их супружеская спальня, гостевая комната, где будет спать Патрик, и кухня. На меблировку комнат Отто денег не жалел. Он нашел в городе прекрасных мастеров, поручив им использовать лучшие материалы.

Но самыми дорогими вещами для нее продолжали оставаться те несколько вещиц, которые принадлежали ее родителям, – потемневший от времени дагерротип, сделанный за год до их смерти, и маленькая шкатулка матери, которую ей подарили на свадьбу. Неужели боль утраты никогда не пройдет?

Только Эльке открыла дверь на кухню, как в ноздри ей ударил вкусный запах жаркого. Из всех блюд, какие она готовила, это было у Отто самое любимое. Неделю назад она поставила мариноваться в большом керамическом горшке мясо. Маринад представлял собой смесь уксуса, белого вина и воды со специями: лавровым листом, молотым перцем и луком.

Этим утром она переложила это все в чугунный горшок и поставила тушиться на медленный огонь. Сейчас она порезала мясо, сделала подливку из свежих сливок и приготовила картофельные оладьи, которые в списке любимых блюд Отто шли под номером два. На все ушло не больше часа.

А ведь, в сущности, Отто требовал от нее так мало – немного вкусной еды, чуть-чуть добрых слов и раз в неделю недолго, совсем недолго, позволить повозиться с ней в постели. Было несправедливо с ее стороны придираться к нему.

Во Фредериксбурге не было человека добрее. Так почему же ее так раздражает его тяжелый английский? Почему она чувствует себя разочарованной, когда, надев свой лучший воскресный костюм, он все равно смотрится в нем неуклюже? Зачем она все время злится на него за то, что его поцелуи никак не действуют на нее, не ускоряют ее пульса?

Поставив крокусы в вазу, Эльке перенесла ее в комнату для гостей, поставив на столик рядом с керосиновой лампой так, чтобы Патрик, утром проснувшись, сразу же увидел цветы. Затем достала из шкафа комплект постельного белья и застелила постель, аккуратно расправив поверху ярко расцвеченное лоскутное одеяло.

Потом Эльке долго стояла над постелью, сосредоточенно уставившись в одну точку, а затем, не в силах противостоять искушению, вдруг упала на одеяло и поцеловала подушку. Ну это уже настоящее сумасшествие завидовать подушке, потому что Патрик будет спать в ее объятиях!

Эльке судорожно вздохнула. Господи, все могло быть совсем иначе, если бы она не поторопилась принять предложение Отто. Но он был такой добрый, он так много для нее сделал, что она свое чувство благодарности к нему приняла за любовь. Наивная ошибка!

Это ведь именно Отто дал ей работу, когда она с группой изможденных иммигрантов пришла во Фредериксбург. Весь путь от Индианолы они прошли пешком. Отто дал ей и кров.

Он был старше на четырнадцать лет и помог заполнить пустоту, образовавшуюся в ее душе после смерти родителей. Ее дни были заняты работой, а вечера учебой, потому что Отто поделился с ней своим главным сокровищем – книгами.

Грамоте отец ее начал учить очень рано. Отто с успехом продолжил это дело. Под его руководством она прочла классиков: Шекспира, Чосера и Гомера, философов, таких как Гегель и Кант. Большое впечатление на нее произвели «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу и «Уолден» Генри Topo.[5] А однажды Отто принес ей свое самое сокровенное – маленький томик стихов Генриха Гейне.

Отто поощрял ее занятия английским и математикой, радуясь успехам и огорчаясь, если что-то не получалось. Он относился к ней скорее как старший брат, а не как хозяин, у которого она служит.

Но со временем его поведение начало меняться. Она стала замечать, что он как-то странно на нее смотрит. С какой-то непонятной жадностью. Так смотрят дети на недоступное им лакомство. Это случалось довольно часто. И он вдруг начал преподносить ей подарки. Ничего особенного, не подумайте, ничего, что заставило бы ее, принимая их, почувствовать неловкость. Только практичные вещи вроде нескольких метров материи на платье, пакета цветочных семян из Германии, утеплителя для постели.

Однажды Отто неожиданно объявил, что снял для нее комнату в доме на окраине города, и она должна будет туда переехать.

– Это нехорошо, что ты живешь здесь, – сказал он. – Люди уже начали поговаривать. Родителей у тебя нет, значит, за твою репутацию несу ответственность я. Теперь, когда ты стала уже почти взрослой женщиной, это необходимо. Так для тебя будет лучше.

Но взрослой женщиной Эльке себя не ощущала. Ей было всего семнадцать, и она просто не понимала, почему ей вдруг нужно разлучаться с другом и покидать этот дом, к которому она так привыкла.

– Мне безразлично, что говорят люди, – объявила она со слезами в голосе. – А кроме того, я нужна тебе здесь.

– Ты права, – произнес Отто каким-то странно хриплым голосом. – Ты действительно мне очень нужна, и даже больше, чем предполагаешь, Liebling.

Услышав нежное «Liebling», Эльке вздрогнула. Так любил называть ее папа.

– Есть еще один выход, чтобы не было никаких сплетен о твоем пребывании здесь.

– Какой?

– Мы можем пожениться.

– Пожениться? Ты и я? – Такое ей в голову никогда не приходило.

– Всю свою жизнь я посвящу тому, чтобы ты была счастлива, Liebling.

Почувствовав большое облегчение, что ей не надо покидать этот единственный дом, ставший для нее таким дорогим после смерти родителей, она без колебаний согласилась, не сознавая последствий, не понимая, какие обязательства на себя берет. А три недели спустя в церкви пастор Бассе огласил имена вступающих в брак.

Эльке поклялась любить его, пока их не разлучит смерть, еще не понимая, что означают эти слова.

Но теперь-то она понимает, все понимает наконец-то, да поможет ей Бог!

Какая же это мука желать одного мужчину и быть связанной узами чести и долга с другим!

Эльке поднялась на ноги. Копаться в себе бесполезно, там ничего путного не найдешь. Может быть, это даже хорошо, что Патрик уезжает, может быть, в его отсутствие все постепенно пройдет?

Моля Бога, чтобы так и было, Эльке расправила покрывало.

«Нет, надо держать себя в руках, – приказала она себе. – Я не позволила себе распускаться, даже когда умерли родители. Не позволю этого и сейчас. Вон там в спальне стоит твоя брачная постель, и каждый вечер ты обязана безропотно разбирать ее и ложиться. И не делать при этом кислой физиономии».

Патрик прибыл в булочную точно в семь. В одной руке у него была сумка, а в другой он держал бутылку отличного белого вина. Он обошел здание вокруг и поднялся по лестнице в апартаменты семьи Зонншайн.

Перед этим он провел час в баре отеля Нимитца, пытаясь набраться сил для предстоящего вечера. Патрик пил виски и при этом уговаривал себя, что все хорошо, все чудесно, скоро он будет дома, и все изменится.

Сейчас, увидев Эльке, открывавшую дверь, он понял, что все это глупости. Не будет ничего чудесно. Ничего. А будет ад! Сущий ад, когда он оставит ее.

– Мне показалось, что это будет весьма кстати, – произнес он, протягивая ей бутылку.

– Спасибо, Патрик. Входи. – Эльке посторонилась, пропуская его.

На мгновение он ощутил ее аромат, и у него сразу же ослабли колени.

– Милости просим, – приветствовал его Отто; его широкое лицо расплылось в улыбке. – Ты как раз вовремя. Ставь свою сумку и проходи. Пропустим по рюмочке шнапса.

И хотя Патрик чувствовал, что с него достаточно и того, что он принял уже в баре, и вообще больше пить не хотелось, он взял протянутую рюмку. Как не взять. А затем следом за Отто сделал большой глоток. У него перехватило дыхание, шнапс проложил по пищеводу огненную дорожку в желудок.

Надо сказать, что в крепких напитках Патрик толк понимал и пить умел. Свой первый бурбон[6] он попробовал на дне рождения. Ему исполнялось тогда двенадцать, и отец решил, что пора начинать знакомить сына со вкусом настоящего виски. Что это за истинный джентльмен, если он не знает вкуса настоящего виски. За последующие двадцать лет Патрику чего только не доводилось пить – от тонких французских вин на приемах в Натчезе до мескалы и текилы во время войны. А сколько сивухи было выпито уже в этих местах, на ранчо. Но никогда он еще не пробовал ничего мощнее.

– Откуда, говоришь, эта водка? – спросил Патрик сдавленным голосом.

– Она называется «Штайнхагер»,[7] производят ее на моей родине, в южной Германии.