Эльке смотрела прямо перед собой, крепко держась за поручень. В голове стучало: только бы случайно к нему не прикоснуться.

Ее сердце, все ее существо были настолько открыты его любви, что сидеть рядом с ним было одновременно и пыткой, и радостью. С тех пор как прибыл Найджел, она избегала оставаться с Патриком наедине. И вполне успешно. Работа заполняла все ее дни. Ночи заполняли мысли о Патрике.

Теперь эти непрошеные мысли раскрылись в ее мозгу, как весенние почки. Ведь от жизни ей сейчас нужно было совсем немного – только иметь возможность посмотреть на любимого человека, коснуться его. Но вместо этого приходилось держать руки на коленях и смотреть на дорогу.

Миля проскакивала за милей, солнце все выше поднималось над горизонтом, а Эльке тщетно искала какой-нибудь нейтральный предлог для разговора. За какую бы тему они ни хваталась – аболиционизм, политика, выздоровление Шарлотты и Найджела, перегон скота, – каждая из них расплющивалась под грузом ее собственных неуправляемых воспоминаний.

Патрик, казалось, полностью сконцентрировался на управлении экипажем. Когда кабриолет наконец миновал колонны, обозначающие границу ранчо, он повернулся к ней.

– Это глупо, – только и сказал он. Эльке еще сильнее выпрямила спину.

– Если ты считаешь, что Найджела не следовало оставлять без присмотра, почему бы прямо не сказать об этом и не повернуть снова к дому?

Он удивил ее своим искренним смехом.

– Ничего подобного у меня сейчас и в мыслях не было. Этот парень валяется в постели уже четыре недели. Я абсолютно уверен, что, если бы ты не хлопотала над ним как наседка, он бы давно уже мог попробовать ходить на костылях, которые изготовил для него Рио.

Эльке даже послышались в голосе Патрика нотки ревности.

– Но тогда о чем ты?

Он повернул к ней лицо, и тепло его глаз сразу же растопило всю ее нарочитую холодность.

– О нас с тобой. Я знаю, что не имею права на твою любовь. Как бы ни была мне ненавистна мысль о твоем отъезде, я все же пытаюсь к ней привыкнуть. Но ведь мы, несмотря ни на что, когда-то были друзьями. Что же нам, проехав двадцать пять миль, так и нечего сказать друг другу?

– Я не знаю, что говорить. Патрик тяжело вздохнул.

– Вот это-то и ранит меня больше всего. Если бы ты знала, как мне больно сознавать, что каждый раз, когда мы остаемся с тобой одни в комнате, ты сидишь как на иголках! Мне больно видеть, что ты специально ешь на кухне, чтобы избежать встречи со мной. Через несколько недель я отправляюсь перегонять скот. Нам так мало времени осталось быть вместе. Разве мы не можем провести его как друзья?


Шарлотта слышала, как Патрик вышел из спальни. Это было задолго до рассвета. Вчера он лег к ней, даже не поцеловав. Она притворилась спящей. И не то чтобы она возражала против растущей холодности между ними. Больше нет.

Если бы Патрик был любящим мужем, она бы чувствовала себя виноватой, что так много времени проводит с Найджелом. Лежа ночью в постели рядом с Патриком, она воображала, что ее держит в объятиях Найджел.

Беда вся была в том, что одного воображения уже было недостаточно.

Она научилась стискивать колени и доводить себя до порога удовольствия. Но что за одинокое удовольствие это было! Она хотела мужчину, горячего, голодного мужчину и, как замужняя женщина, имела на это полное право.

Шарлотта часто слышала разговоры отца и братьев относительно их мужских прав. Ни один из них, казалось, не думал о том, что и у женщины тоже есть права. И вот теперь она должна спать одна, рядом с Патриком, но одна, потому что после того, как гаснет свет, он не обращал на нее никакого внимания.

Но ей не хватало не только плотских утех: ей недоставало также и всего того, что вело к ним – понимающих взглядов, тайных жестов. Еще больше она скучала по тому, что бывает после – объятиям, милым разговорам, уверенности в том, что ты находишься в центре жизни мужчины.

С Патриком она не знала всего этого даже в медовый месяц. Найджел, казалось, обещал все. Все, что она говорила, он внимательно слушал. Действительно слушал, и чувствовалось, что это имеет для него значение. Он смеялся ее шуткам. А разве можно было игнорировать долгие горячие взгляды, которые он бросал на нее, или каким огнем опалялась ее кожа при его даже случайных касаниях?

«Называйте меня грешницей, называйте меня как хотите. Мне все равно», – твердила Шарлотта про себя.

Она томилась по Найджелу так сильно, что кружилась голова. Да что там, в эти последние несколько дней она не могла думать ни о чем другом.

Шарлотта подождала, пока закроется входная дверь, затем поднялась с постели и прошла к окну, чтобы посмотреть, как Патрик направляется к большому каменному амбару. К тому времени когда он вывел кабриолет во двор, все ее тело покрыла гусиная кожа.

Она слышала легкие шаги в холле и распознала, что это Эльке.

«Ну поскорее же, поскорее, – торопила она их. – Поезжайте куда хотите, только поскорее».

Но время, казалось, остановилось. Прошла целая вечность, пока кабриолет с Патриком и Эльке выехал за ворота. Шарлотта продолжала смотреть в окно даже некоторое время после того, как экипаж скрылся в темноте.

Затем, дрожа от предчувствия, наверное, больше, чем от холода, она надела самую, на ее вкус, соблазнительную ночную рубашку, а сверху халат. Нежный шелк ласкал кожу, как дыхание любовника. Окропила духами шею, запястья и ложбинку между грудей, затем взбила волосы.

Босая, Шарлотта открыла дверь спальни и на цыпочках пересекла холл. У комнаты Найджела она остановилась, чтобы успокоить нервы. Он должен прийти в восторг от ее вида!

Шарлотта флиртовала с ним с того самого знаменитого бритья, а он – с ней. То, что начиналось как невинная шутка, просто чтобы развеять скуку, неожиданно переродилось в нечто совсем иное, в то, чего ей в жизни еще испытывать не приходилось. Найджел начинал значить для нее больше, чем муж, родители, братья и сестры.

Каждый раз, когда Шарлотта думала о его отъезде, ей казалось, что она смотрит в бездонную бочку, наполненную несчастьями. Она жила теперь для тех немногих моментов, когда они с Найджелом оставались наедине. И вот теперь в их распоряжении два дня. Целых два счастливых дня.

Она чувствовала себя немного грешницей, нехорошей, но это было так потрясающе!

На этот раз ей не потребовалось никаких ухищрений, не нужна была и мама, чтобы руководить ее планом. Наверное, сейчас, узнав о ее задумке, мама пришла бы в ужас. Но Шарлотта в этот момент о матери думала еще меньше, чем о Патрике. Она слушала только порывистые, стремительные удары своего сердца.

Повернув медную ручку, она толкнула дверь и закрыла за собой с такой же осторожностью, с какой это проделывала в Виндмере, когда убегала на ночные свидания с местными молодыми красавцами. Но это утро она предполагала посвятить кое-чему большему, чем просто поцелуи.

Ее глаза привыкли к темноте, и она увидела Найджела. Он лежал на спине и легко дышал. Его тело было далеко не столь атлетическое, как у Патрика, и ростом он был ниже – где-то метр семьдесят два. Ну и что? Она знала, что рядом они выглядели бы потрясающе. Особенно во время танца. Когда же он наконец встанет на ноги?

Шарлотта пересекла комнату, положила ему на плечо руку и легонько встряхнула. Его глаза мгновенно раскрылись.

– Кто это? – спросил он.

– Мне показалось, что вы закричали. Я пришла посмотреть, все ли у вас в порядке. Вам, наверное, приснился дурной сон?

– О да, – ответил Найджел, – ужасный сон. Мне снилось, что Рио отрезал мне ногу. Я так рад, что вы здесь. Пожалуйста, не оставляйте меня одного. – Он потянулся и коснулся руки Шарлотты. – Вы холодная как лед. Я никогда не прощу себе, если из-за меня возобновится ваша болезнь.

Дело в том, что, когда Шарлотта скользнула в его комнату, он уже давно не спал. Ее появление вначале его испугало, потом привело в восторг. Найджел все гадал, когда же она сделает, и сделает ли вообще, свой первый шаг.

«L'audace,[34] – подумал он. – Toujours l'audace[35]». Девиз, который подходил Шарлотте так же, как и ее платья от Ворта.

В другом месте и в другие времена одного поцелуя такой женщины, как Шарлотта Прайд, было бы достаточно, чтобы к ее ногам пала империя, одного царственного изгиба брови хватило бы, чтобы повелевать армией, ей бы повиновались тысячи кораблей, как Елене из Трои. Она обладала ясным и стройным макиавеллиевским умом, хотя, кажется, почти его не применяла. А ее таланту перевоплощения позавидовали бы актрисы.

Найджелу нравилась эта женщина, умеющая использовать данный ей Богом талант в достижении цели, любой цели. И благодарение Богу, она хотела его.

– Сюда. Полезайте сюда, а то простудитесь, – прошептал он.

Шарлотта приняла вид оскорбленной невинности.

– Что вы себе позволяете, Найджел?.. Но кажется, вы правы, здесь действительно слишком холодно. Я возвращаюсь к себе.

Ну кто она, спрашивается, если не провокаторша?

– Уходите, но учтите, что другого шанса у нас не будет.

– Я не понимаю, о чем вы говорите? – надменно проговорила она, и ее грудь всколыхнуло глубокое дыхание.

Он улыбнулся в темноте.

– Вы прекрасно знаете, о чем я говорю. Если я правильно вас расшифровал, мой ангел, то момент сей планировался, возможно неосознанно, еще в то утро, когда во время бритья вы выставили напоказ свои груди. Можно было бы добавить: примерно так, как сейчас. Если вы, моя дорогая, пытаетесь меня возбудить, то поздравляю, цели вы достигли.

– Как вы осмеливаетесь так говорить со мной? – взорвалась Шарлотта.

– Осмеливаюсь, дорогая, и все тут.

– Лорд Гленхевен, вы бесстыдник.

– Мы с вами друг друга стоим.

К его бесконечному удовольствию, Шарлотта разразилась своим знаменитым музыкальным смехом, который был, как это теперь уже совершенно ясно, ее фирменным знаком.

– Господи, мы с вами действительно похожи. Найджел поднял одеяло.

– В моем теперешнем состоянии я могу доставить вам удовольствие только с вашей помощью. Ложитесь, и вместе мы решим, как быть дальше.

Она позволила халату упасть с плеч на пол, на мгновение приняла позу, оставшись в полупрозрачной рубашке, чтобы подвергнуть его пытке видом своих грудей, живота и бедер, и только потом прыгнула в его огромную постель.

Шарлотта подходила ему прекрасно, как если бы была специально создана для того, чтобы лежать в его объятиях. Почувствовав ее ледяную кожу, он прижал ее еще ближе.

– Вот так-то лучше, не правда ли, ангел?

– О да, – проворковала она и повернулась так, что груди прижались к его ребрам. – Но разве ты не чувствуешь себя немного виноватым?

– Я чувствую себя самым счастливым мужчиной на свете. Последние несколько недель я внимательно наблюдал за тобой и Патриком и ни разу не заметил между вами ни малейшего признака нежности, который бы указывал на любовь. А ведь ты, мой ангел, создана для любви. Позволь же мне подарить ее тебе.

Ему доводилось спать с замужними женщинами и прежде. Он вообще считал, что девственность – это слишком переоцененный товар, и ему было наплевать, что другие мужчины прошли впереди него.

А в случае с Шарлоттой Патрик сам пристроил себе на голову рога тем, что предал забвению свою молодую жену с такой горячей кровью.

Найджел свободной рукой прошелся по изгибам зрелого, податливого тела Шарлотты, не спеша, как бы растягивая удовольствие, погладил грудь, пока не задерживаясь, чтобы скользнуть к животу и дальше к нежному теплу между бедрами. И только потом наклонил голову и жадно припал к ее возбужденным соскам.

Она вознаградила его хриплым стоном.

– Сильней. Сделай это сильней.

Найджела не надо было просить дважды. Его ангелоподобная Шарлотта любит жесткую любовь, и он тоже. Ее следовало брать немедленно, сейчас, и он знал, что может это сделать, несмотря на шину, все еще охватывающую его правую ногу. Но к своему удивлению, он вдруг понял, что ему хочется чего-то большего, чем просто заняться с ней любовью. Найджел желал эту женщину, похожую на мчащийся метеор, эту страстную искусительницу! Обладание ее прелестями могло сравниться с самыми диковинными его приключениями и скомпенсировать отсутствие их в будущем. Он желал обладать ею один.

– Я хочу тебя, хочу, – шептала Шарлотта. – Я хотела тебя уже тогда, в то самое первое утро.

Найджел почувствовал, что с его сердцем творится что-то неладное – тепло, исходящее от него, оказалось более мощным, чем жар, испепеляющий плоть, – и с ужасом осознал, что любовью с ней он заниматься сейчас не может, и вообще, по-видимому, не сможет никогда. Внезапно Шарлотта стала для него слишком дорогой, и он не может принимать участие в ее падении.

«Что это, черт бы меня побрал? Неужели это наконец-то любовь?» – возбужденно размышлял граф, целуя ее влажный лоб. Но если это так, тогда он окончательно влип.