Она улыбнулась, щеки ее зарделись от переполнявших ее чувств.

У двери она оглянулась последний раз. Пол стоял все еще нагой, в лунном сиянии. Он казался молодым, сильным и непобедимым, как греческий бог. Она послала ему воздушный поцелуй и вышла из комнаты.

Шарль все еще спал. Он слегка пошевелился во сне, когда она скользнула в кровать. Кэтрин повернулась к нему спиной, обвила руками свое тело, которое Пол всего несколько мгновений назад ласкал, и утонула в мире сладостных грез.

13

Два дня, два великолепных украденных у судьбы дня, когда они выкраивали каждую минуту, чтобы побыть вместе. Это все, что им было суждено, и они знали об этом.

Сознание этого придало их любовной связи горько-сладкую пикантность, а опасность, что их могут заметить, добавила перцу. После обеда, когда Ги играл в саду под присмотром Бриджит, Кэтрин пошла в комнату Пола, и они снова бросились в постель, опустив от солнца жалюзи и полностью погрузившись в свой собственный мир. Ночью, когда Шарль заснул, она опять прокралась в комнату, где лежал в ожидании ее Пол. На следующее утро они взяли Ги на прогулку по цветущим окрестностям, вместе с ним радуясь бабочкам, летающим в ярких лучах солнца и алым цветкам мака в зеленых полях. Они шли рядом, не касаясь друг друга, но связь между ними стала настолько реальной, как будто их связывали невидимые нити, и, когда их взгляды встречались, Кэтрин казалось, что она просто тает, всей душой устремляясь к нему. Один раз, когда Ги убежал далеко вперед, Пол подхватил ее на руки, торопливо, жадно расцеловал, одним глазом посматривая за маленькой фигуркой впереди, утонувшей в траве по пояс, а она заливчато смеялась, упиваясь сознанием того, что они отведали от запретного плода, а еще от радости любить и быть любимым.

«Я опять почувствовала себя молодой», – подумала Кэтрин. После стольких лет разочарований и неудовлетворенности, после длинных, томительных месяцев оккупации ее охватила необузданная радость.

Но чем ярче солнце, тем длиннее тени. Решив вначале не допускать, чтобы что-то испортило эти драгоценные дни, Кэтрин пыталась не думать о тенях, как если бы она шла по залитой солнцем аллее, не глядя ни налево, ни направо, в окружавший их лес. Но от тревожных мыслей никуда не уйдешь. Они были где-то там, на периферии сознания, и когда любовные ласки закончились, она набралась смелости сознательно подумать обо всем этом. Ей нужно было не только его тело: она хотела знать о нем все, в мельчайших подробностях, все, что делало его таким необыкновенным человеком.

В каком-то смысле эти разговоры-исповеди сблизили их больше, чем физическая близость. Он рассказал ей о Гери, о дочери, и его боль стала ее болью.

– Ты, должно быть, их очень любил, – мягко произнесла она, поглаживая пальцами тыльную сторону его ладони, желая, чтобы он понял, что она рядом и останется с ним до последнего вздоха.

– Я продолжаю любить их, – сказал он. – Я не перестал любить их, хотя они и умерли.

– Конечно, разве можно перестать?

– Что бы между нами ни произошло, чтобы мы ни сделали, ничто не сможет отнять их у меня.

Она почувствовала некоторую ревность к той части его жизни, которую он уже никогда не сможет разделить с ней – мгновенную предательскую боль оттого, что неизвестная ей женщина, Гери, была с Полом так же близка, как она теперь, и даже ближе, потому что была его женой. Кэтрин тут же стало стыдно за себя: если она раньше не знала такой любви, не означало же, что и он обязан был оставаться эмоциональным девственником. Любовь к Гери помогла ему стать таким, каков он есть, а потеря привела его во Францию, то есть к ней.

– Для тебя это, наверное, было ужасно, – заметила она.

– Это – мука, которая меня никогда не оставляет. Но жизнь продолжается. Надо смириться и научиться жить с тем, что мы не можем изменить. Я полон решимости сделать все, что смогу, чтобы заставить нацистов заплатить за все – за то, что произошло с Гери и Беатрис. Во всяком случае, я позабочусь о том, чтобы их смерть не осталась безнаказанной.

– Думаю, что ты очень мужественный человек. – Кэтрин переплела свои и его пальцы.

– Я бы не сказал. Смелость – это когда ты делаешь что-то, опасаешься последствий, но все равно делаешь. Я же приехал во Францию, не заботясь о том, что со мной случится: терять-то мне было нечего.

А теперь? – хотела спросить Кэтрин. А сейчас не появилось у тебя чего-нибудь, что не хотелось бы потерять? Но не спросила. Несмотря на установившуюся между ними близость, она сочла, что еще не имеет на это права. Эта мысль набросила еще одну крохотную тень на ее зыбкое счастье, но она пыталась не задумываться об этом. Эти дни, эти краткие мгновения были слишком драгоценными, чтобы портить их сожалениями о прошлом и страхами за будущее. Бери их, наслаждайся ими и будь благодарной!

Но драгоценные эти деньки в конце концов пролетели, дни превратились в часы – часы, которые она могла уже пересчитать на пальцах одной руки.

В ночь перед тем, как ему уехать, она оставалась в его комнате как можно дольше, зная, что это их последняя возможность побыть вместе – во всяком случае, пока не будет закончена очередная операция.

Она все еще не знала, в чем заключается эта операция, где она будет проходить. Она знала, что спрашивать бесполезно – он не скажет, ради нее самой; впрочем, как и ради успеха операции. Неведение заставляло ее чувствовать себя в западне, беспомощной, и был только один вопрос, который она решилась задать.

– Надолго ли ты уезжаешь?

– На две недели. Может быть, на три. Если я вернусь сюда сразу же после того, как дело будет сделано, это покажется довольно подозрительным и кое-кто может без труда сопоставить оба события. Кроме того, мне надо провести кое-какую координацию… в одном отдаленном местечке. Туда ездить часто я не могу, а сейчас как раз представляется такая возможность. Большего я говорить не буду тебе, Кэтрин. Пожалуйста, не спрашивай.

– Не буду. Из меня выйдет хорошая любовница гангстера, как ты думаешь? Очень осторожная, очень преданная и… всегда горящая желанием. – Кэтрин произнесла это шутливо, но ей было не до шуток. С каждой секундой все больше ее охватывало тяжелое чувство.

Он погладил рукой ее живот.

– Ты хорошо знаешь, что я думаю.

– Нет, не знаю. Скажи мне.

– Кэтрин, ты ненасытная. И еще – ты очаровательная, смелая и любящая. У тебя есть также склонность к изменчивости.

– Но это же нехорошо! – воскликнула она, задетая за живое.

– Может быть. Однако, возможно, это качество спасет тебя.

– Ах, Пол, я так напугана! За тебя, за себя, за всех нас…

Он привлек ее к себе, ничего не говоря в утешение, лаская и гладя ее, как обычно делают, чтобы человек забыл все плохое. Однако сейчас это еще более усилило ее тягостные предчувствия. Похоже на то, думала Кэтрин, что он хочет оставить в памяти каждую линию ее тела, каждый изгиб, каждую округлость, чтобы унести это с собой на случай, если у них больше никогда не повторится подобное счастье.

– Тебе пора уходить, – вдруг произнес Пол. – Не надо допускать, чтобы Шарль проснулся и хватился тебя. В данное время это может кончится несчастьем.

– Ты хочешь сказать, для нас?

– Для задуманного мною дела. А теперь уходи, будь хорошей девочкой.

Она поняла, что в этот момент он уже не ее любовник, он опять стал агентом СОЕ, сосредоточенным на предстоящей операции. Конечно, по этой причине он и находился здесь, возможно, других интересов у него и не было. Но все равно ее задело это: пусть он не уйдет из замка до следующего утра – от нее он уже ушел.

Наступило, подумала она, наступило: вот оно – самое печальное в ее жизни мгновение.


– Движение Сопротивления причиняет все больше беспокойства, – поделился своими соображениями фон Райнгард. – Вчера ночью прогремел большой взрыв на оружейном складе недалеко отсюда – в соседнем округе. Мы убеждены, что это дело рук саботажников. Похоже, они не отдают себе отчета, насколько тщетны такие их действия.

Кэтрин быстро взглянула на Кристиана, который сидел за столом напротив, но он смотрел не на нее, а на фон Райнгарда, его красивое лицо выражало полную безмятежность; она почувствовала признательность к нему за это. Их обмен взглядами могли заметить, такая неосторожность была бы непростительной глупостью, но сама она просто не смогла подавить инстинктивную реакцию. Истекшая неделя вылилась в беспокойный кошмар и гадание без малейшей возможности узнать, где находится Пол или что он делает, жив ли он или его уже нет в живых. Она знала, конечно, что другого нечего ждать – Пол ни за что не станет рисковать – ни ими, ни самой операцией – ради того, чтобы дать знать о себе; но от этого было не легче. Теперь, во всяком случае, она знала – или думала, что знает, – и то, что он затеял, и то, что ему удалось свою операцию провернуть.

– Вам не удалось схватить виновников? – спросила она как можно более спокойным голосом.

Фон Райнгард быстро взглянул на нее и на какое-то мгновение, пока его ледяные голубые глаза буравили ее взглядом, она почти что поверила, что он видит ее насквозь.

– Нет, – ответил он через некоторое время. – Нет, этого нам не удалось. Наши люди устроили погоню, вспыхнула перестрелка, но преступники улизнули. Теперь полетят головы – ответственный за охрану склада офицер уже арестован. Но, думаю, что главная ошибка заключается в том, что мы относились к вашему народу слишком мягко. Мы пытались вести себя благородно, и – вот она, благодарность. Думаю, пришло время показать тем, кто хочет вести борьбу с нами, всю ошибочность их поведения.

– А как вы сделаете это, если не знаете виновников? – спросил Кристиан. Его голос прозвучал несколько вызывающе, и губы Райнгарда сжались плотнее.

– Кристиан хочет сказать – вам будет трудно кого-либо наказать, если виновные не попались в ваши сети, – быстро пояснил Гийом. – Уверен, Кристиан согласен, что преступники должны быть наказаны, не так ли, Кристиан?

– Конечно, – согласился Кристиан. Но Кэтрин знала, чего стоит ему изобразить эту свою раболепную покорность.

– Существует только один способ воздействия на подобных мерзавцев, – изрек фон Райнгард, со смаком отрезая кусок свинины. – Надо показать им, что такого мы не потерпим. Я без колебаний пойду на ответные действия в своем округе, если кто-то сдуру отважится на похожий поступок.

– Вы хотите сказать?..

– Репрессии. Всякий раз, когда случится что-нибудь подобное, я буду брать по десять заложников из ближайшей деревни и расстреливать их. Думаю, это положит конец безобразиям.

Он произнес эти слова без малейших эмоций, спокойно поглощая свою свинину. У Кэтрин все внутри оборвалось, она почувствовала, что за столом все, за исключением гостя, потрясены.

– Но заложники могут оказаться совершенно невинными людьми! – попробовал запротестовать Гийом. – Деревенскими жителями, которые не сделали ничего плохого.

– Возможно. Им не повезет, согласен. Но я убежден: если над ними нависнет такая угроза, они чудесным образом припомнят все подозрительные происшествия, на которые предпочитали ранее не обращать внимания, и языки у них развяжутся. Думаю, я переловлю саботажников – а если нет, то жители деревни будут знать, что их ждет, если подобные вещи повторятся. Это обеспечит очень эффективную форму контроля.

Контроль за счет страха, подумала Кэтрин. В этом – вся суть нацистского режима.

– Возможно, мой дорогой барон, вы объясните это своим людям, когда в следующий раз будете говорить с ними. Мне не доставит удовольствия прибегать к депортациям или казням мужчин, женщин или детей из Савиньи.

Но вы все равно прибегнете к этому, подумала Кэтрин. И я не верю, когда ты говоришь, что это не доставит тебе удовольствия – ты наверняка порадуешься! Даже теперь, только заявляя о своих намерениях, фон Райнгард весь расцвел от предвкушения подобной расправы.

Как мог Гийом поддерживать приятельские отношения с таким человеком? Делать вид, что это выгодно. Из слов Райнгарда было очевидно, что он ни в грош не ставит их дружеские отношения. Он будет командовать округом так, как сочтет нужным, и если надо будет лишить людей жизни или собственности, его никто не остановит. Внешне он может выразить сожаление об этом, но внутренне будет наслаждаться как законченный садист. Кэтрин вдруг поняла, что не может ни минуты больше сидеть с ним за одним столом. Она почувствовала тошноту и головокружение, она не могла думать о еде.

– Прошу прощения, – извинилась она, отодвигая стул и неуверенно поднимаясь на ноги.

Она побежала в ванную комнату, там ее всю вывернуло.


Когда Кэтрин чуть ли не бегом покидала комнату, Луиза повернулась к Шарлю, взглянув на него острым, чуть ли не проницательным взглядом, который заметно отличался от обычного ее безразличия.

– Что с Кэтрин? Она очень побледнела и почти ничего не ела.