***

Севка отомстил ей за всё, за все прегрешения – и настоящие, и мнимые. Когда с резко побледневшим лицом и глухим стоном свалился в проход между партами прямо на истории исполнительских стилей. Крики, шум, опешивший профессор. Первой сообразила не Майя, а кто-то из парней. И вот уже звонят в «скорую», Севке поднимают голову, а он стонет и держится за живот.

Майе никогда в жизни до этого не было так страшно. А оказалось – острый аппендицит. Когда Севу уже несли в сторону выхода, он ей кричал, приподнявшись на носилках: «Майка, контрабас! Будь другом, забери!». А фельдшер орала на Севку, чтобы он немедленно лег.

Майю с инструментом пустили только в третье по счету такси. Она чувствовала себя шулером Фуксом с Врунгелевской «Беды». Уже дома выяснилось, что не только таксисты относятся к контрабасам с подозрением.

Июль разглядывал футляр, чуть склонив голову набок.

– У нас новый дизайн в гостиной?

– Представляешь, Сева загремел в больницу! Аппендицит, – Майе срочно надо было с кем-то поделиться новостью. Все случившееся стало для нее самым настоящим потрясением. – Час назад прооперировали – я звонила его бабушке.

– Я так понимаю, переел пирожков, – ее слова не произвели на Июля ни малейшего впечатления. – А что ЭТО, – небрежный кивок головы, – делает здесь?

– ЭТО – его инструмент! – Майя решительно не понимала, почему он не понимает. – Не мог же Сева взять его с собой в больницу! Ему не до того было, знаешь ли.

– И ты решила взять шефство над контрабасом? А нельзя его куда-нибудь… переставить? Или отвезти домой к родителям? Почему именно здесь?

– Сева завтра из больницы сбежит, если не будет уверен, что с его контрабасом все в порядке! – Майе уже хотелось ногой притопнуть – ну что же тут непонятного?! – Севка живет с бабушкой, а она уже очень старая, ходит с палочкой и неважно видит к тому же. Если она ненароком уронит инструмент – будет ужас полный, потому что это расстроит его. Контрабас тебе мешает? По-моему, он очень красивый, – Майя нежно погладила крутой бок. – Не считая царапины сзади – это мы с Севой снова на спор. Хочешь, покажу?

Июль скептически разглядывал обшарпанный предмет у стены.

– Ты считаешь этот футляр красивым? Тебе явно должно нравиться современное искусство. А в чем состоял спор?

Нет, тут словами не объяснишь! Надо показать.

– Футляру двадцать лет и он страшный. А вот контрабас внутри – красивый! Смотри…

Севка бы ее убил, если бы увидел. Но он сейчас в реанимации, а Майя будет очень аккуратна. Аккуратно откроет металлические застежки, повернет крышку, прислушиваясь к знакомому скрипу верхней петли, которую Севка все грозится смазать, но не делает этого. И очень-очень осторожно и с большим трудом достанет инструмент. Какие пятнадцать килограмм? Все двадцать! На головку грифа даже Июль смотрит немного, но снизу вверх. И, кажется, в его взгляде появляется интерес. А Майя медленно поворачивает контрабас вокруг своей оси.

– Мы с Севой на слабо нацарапали инициалы на инструментах. Я на скрипке, он на контрабасе. Гвоздем. Видишь – это типа буква В. Не очень похоже, но моя М еще хуже. Как на меня тогда кричал папа – до сих пор помню! Единственный раз в жизни кричал. Что я варвар и вандал.

– А сколько лет контрабасу? – Илья внимательно рассматривал царапину.

– Немного, лет пять, – Майя обвела пальцем след гвоздя. Хоть потрогает Севкину прелесть, пока хозяину не до своей собственности.

– А твоей скрипке?

– Чуть постарше. Севе новый контрабас купили в выпускном классе. Он чуть с ума не сошел, пока приноровился к инструменту, – Майя улыбнулась воспоминаниям. Школьные годы казались сейчас далеким прошлым. – Зато теперь – не надышится, и глаз с него не спускает. У них полное единение.

– А у тебя как… с единением? – во взгляде Июля читалось легкое недоумение.

– Тоже полный порядок, – Майя широко улыбнулась. Ей ужасно льстил его интерес. И вопросы. Ужасно просто. И волновали. – Моя скрипка – это продолжение моих пальцев. Часть меня. Поэтому я ее тоже никогда не отдам в чужие руки.

– То есть она у тебя на всю жизнь? – Илья продолжал спрашивать с каким-то странным упорством. – Вот та, что сейчас лежит в футляре?

Майя задумалась над ответом. Так вот, размышляя, убрала контрабас обратно на место, закрыла застежки. И пристроилась почему-то рядом, на пол, привалившись спиной к стене. Как бы объяснить? Особенно если твой собеседник – не музыкант. Свистулька – не в счет.

– Каждый инструмент – настоящий инструмент, а не фанера с болтами – индивидуален как отпечаток пальцев. И есть твои и не твои инструменты. Известны случаи, когда знаменитые скрипачи отказывались играть на не менее знаменитых скрипках, потому что… Ну, не совпадаешь ты с инструментом, будь он хоть Страдивари, хоть Гварнери, хоть Амати. Скрипка – это не сумочка, ее не выбирают под платье или место, куда планируешь идти. Это…

Она раздраженно взъерошила волосы. Не то. Не те слова. Не так!

– К своему инструменту привыкаешь, и он становится частью тебя. А иначе играть по-настоящему невозможно. Так что моя скрипка со мной надолго, до конца обучения и на первые годы работы – точно. А потом, может быть, заработаю на что-нибудь покруче. Если смогу.

– Значит, твоя скрипка – это часть тебя? – донеслось сверху.

– Да, – Майя наконец-то подняла голову. Я объяснила? Ты понял? – Когда играю – жизненно важная часть.

– Пойдем, – он протянул руку с непроницаемым лицом. И, когда Майя поднялась, но выпустить его теплую ладонь не торопилась, добавил: – Я хочу посмотреть твою скрипку. Оказывается, я не всю тебя видел.

Румянец затопил щеки мгновенно. Да что там щеки – ей казалось, лицо вспыхнуло полностью. Видел не всю… Он же не имел в виду… потому что если не считать скрипки, то… Да, Майя по-прежнему еще немного стеснялась всего этого. Особенно если говорить об этом так… прямо. Вслух.

Она сбежала от своего смущения. Но он шел следом.

– Ты ее видел в нашу первую встречу, – это Майя бурчала себе под нос, чтобы справиться с неловкостью.

Защелки скрипичного футляра плохо поддавались непослушным пальцам. Но все-таки справилась.

– Я могу ее взять?

Любому другому она бы сказала «Нет». Но солнцу в зените отказать невозможно.

– Конечно. Главное, не роняй.

Он осторожно принял на руки инструмент и долго и внимательно его разглядывал. С таким же видом, с каким читал какие-то страшно официального вида документы. А потом поднял голову.

– А в чем вы совпали?

Она не могла ответить на вопрос. Умолчав о другом, важном. А сейчас об этом говорить не хотелось – слишком долго и сложно объяснять. Но и соврать нельзя. Уже много ее вранья стоит между ними. И промолчать тоже нельзя.

– Цветом, – ответила тихо. И это было правдой.

Он кивнул. Будто понял.

– И характером, думаю. Наверное, не каждая скрипка согласится носить такой вензель на спор.

Майя рассмеялась в попытке рассеять смущение. Но смех замер, когда он протянул ей инструмент со словами:

– Сыграешь?

Сказать, что эта просьба ее изумила – не сказать ничего. Была уверена, что скрипкой и ежевечерними репетициями Илья сыт по горло.

– На свистульке подыграешь? – потому что ни одного умного слова не нашлось.

– Боюсь, я еще не уверен, что именно эта свистулька – продолжение меня. Могу сфальшивить.

Она попробовала улыбнуться, но не получилось. От волнения начала кружиться голова. Он попросил. Сам попросил. Всерьез попросил!

Вдохнула глубоко.

– Слова не мальчика, но музыканта, – кивнула со всей возможной и нарочитой важностью. – С удовольствием сыграю. На мой выбор?

– Да.

Решение пришло из ниоткуда. Из откуда-то. Из оттуда.

Май смотрела в глаза Июлю. Волнение растаяло в жарком полдне.

– Помнишь, ты рассказывал о Венеции? Сейчас я сыграю «Венецианский карнавал» Паганини. А ты потом скажешь – похоже на Венецию или нет?



***

Май взмахнула смычком, и комнату наполнила музыка. Совершенно легкая, порхающая, словно яркая бабочка, которая перелетает с цветка на цветок.

Его квартира каждый день выдерживала репетиции струнных, но Илье казалось, что музыку, именно музыку, а не заунывные звуки смычка по струнам, он слышит в первый раз. И ее видит в первый раз. Такую. Юную. Тонкую. Соединенную со своей скрипкой. Они и правда были неделимы. Илья вспомнил, какие твердые, мозолистые у нее подушечки пальцев. И подумал, что, наверное, именно там происходит контакт. Май и скрипка становятся продолжением друг друга, когда пальцы касаются струн. Именно пальцы. А смычок уже потом.

Она закрыла глаза и улыбалась, играя. Словно сама была на том карнавале, про который пел ее инструмент. Волосы рассыпались по плечам, на лице легкий румянец – возбуждение, и вся Майя растворилась в музыке.

Девочка. Его девочка. Да, именно его. Он понял это сейчас, ясно и отчетливо. Как понял и то, чтохочет показать ей Венецию, и чтобы Майя сама сравнила музыку и город. Он хочет показать ей Собор Святого Марка и Дворец Дожей, сводить в Ла Фениче(1) и услышать, как она будет играть на своей скрипке у раскрытого гостиничного окна с видом на Большой Канал. И он все это сделает. Обязательно. Потому что она – Его Май.

Музыка закончилась. Майя открыла глаза и посмотрела на Илью. Он читал ее лицо как раскрытую книгу. Девочка спрашивала, понравилось ли ему? И он знал, что ей хотелось, чтобы понравилось.

Илья подошел, аккуратно вынул из рук Май скрипку, смычок, положил инструмент в раскрытый футляр, а потом обнял ладонями лицо девушки и поцеловал – очень аккуратно, очень нежно. И после, скользнув губами по щеке, сказал:

– Да, это очень похоже на Венецию. А Венеция похожа на тебя.


В последующие дни Елена Дмитриевна, кроме ужинов, готовила бульоны для лежавшего в больнице Севы, а Май возила другу еду на «мерседесе» с водителем. Сам Илья с головой ушел в фондовый рынок и отслеживал котировки акций не только отцовской компании, но и других, понимая, что хочет сформировать личный хорошо диверсифицированный пакет, при котором потеря по одним позициям перекроется прибылью по другим.

– Илья Юльевич, вам корреспонденция из банка, – информировала секретарь.

В конверте помимо внушительного делового предложения о сотрудничестве лежало приглашение на презентацию новых услуг для ВИП-клиентов. По опыту Илья знал, что новые услуги по-настоящему интересны бывают не более, чем в пятидесяти процентов случаев, но вот клиенты, которых приглашают на подобные мероприятия – очень интересны. Это как вечер бизнес-элиты, где после официальной части наступает свободное общение с легким фуршетом, и можно завязать полезное знакомство, а порой даже решить некоторые вопросы.

Деловое предложение Илья распорядился передать в бухгалтерию – пусть посмотрят и оценят, а приглашение оставил себе. Позднее положил его в бардачок машины.


____________________

(1) – Оперный театр в Венеции

Весна. Март

Майя вздохнула и отвернулась к окну. Попытку разговорить человека за рулем можно считать окончательно провалившейся. Водитель машины, которую выделил Июль, был необычайно серьезным и молчаливым, и, по наблюдению Майи, не знал других слов кроме «Да» и «Нет». Если ни одно из этих слов не подходило, он кашлял в усы. Вот и сейчас – басовито прокашлялся и прибавил громкость радио. И не «Радио Шансон», а какое-то англоязычное «Solo Piano». Специально его Июль, что ли, выдрессировал?

То, что Илья не только дал машину, но и распорядился Елене Дмитриевне готовить специальное диетическое послеоперационное питание для Севки, стало для Майи очередным потрясением. Она попыталась отблагодарить, но он отмахнулся и перевел разговор. Что это означало, Майя не знала, но в своих чувствах была уверена.

Благодарность и стыд. За все.

Ложь, стоявшая в основании ее жизни с Ильей, казалось, ширилась и множилась с каждым днем. Ложь и непонимание. Наверное, это разные стороны одного и того же явления. Зачем она соврала ему? Зачем он позволяет все это?

Майя в какой-то момент начала осознавать, что ею владеет бес саморазрушения. Что она провоцирует Июля. Потому что ложь и непонимание душили, не давали дышать. А он все никак не пробивался. А когда все-таки удавалось добиться какой-то реакции – делалось еще хуже. И больно. Будто его болью. Хотя ему же не бывает больно.

Иллюзия. Она точно знала, что бывает. Только он это никому и никогда не покажет. Ей – точно. Она для него – кукла. Или что-то вроде домашнего питомца. Забавного, но надоедливого. Люди заводят себе кошек, собак, попугайчиков. А Июль – особый, он завел себе Май.