Катрин постаралась запомнить причудливые имена, которые только что узнала: Амина, супруга султана, которую Абу-аль-Хайр спас от смерти; Мансур-бен-Зегрис, двоюродный брат, влюбленный в Амину, и соперничающая с ними семья, которой покровительствует Зобейда, – Бану Сараджи. Эти невинные на первый взгляд сведения могли в дальнейшем пригодиться ей.

Она хотела задать новый вопрос, но мощный храп прервал ее на первом же слове. Устав от целого дня работы, толстая эфиопка откинулась на подушки и погрузилась в сон.

* * *

Через восемь дней Катрин совершенно преобразилась. Тело Катрин потеряло болезненную худобу, оно вновь обрело свое великолепие и расцвело, а кожа стала тонкой и нежной, как лепесток цветка.

Много раз, пока она находилась у Фатимы, Абу-аль-Хайр приходил повидаться с ней, чтобы осведомиться об успехах, но ни Готье, ни Жосс не смогли с ним прийти. Его посещения были кратковременными, достаточно церемонными, так как он старался поддерживать свою роль сластолюбца.

Абу-аль-Хайр шепнул ей, что он еще не нашел способа ввести ее во дворец. Катрин чувствовала себя готовой к борьбе, но Фатима еще не была полностью удовлетворена.

Она тщательно прятала свою прекрасную подопечную в недрах дома, и только ее личные служанки и евнухи могли приблизиться к ней, когда она принимала своего друга. Между тем однажды утром, когда Катрин выходила из бассейна, она увидела Фатиму, оживленно разговаривавшую с пожилой женщиной, разодетой в пышную зеленую парчу. Эта особа с любопытными, цепкими глазами рассматривала Катрин. Когда Катрин спросила Фатиму, кто была эта особа, эфиопка только пожала плечами и сказала:

– Это моя старинная подруга! Но если она придет еще раз, ты с ней будь мягкой и милой… потому что она может для тебя сделать очень много, в случае если ты пожелаешь хозяина, более… стоящего, чем врач!

Больше Фатима ничего не сказала, но Катрин и так все поняла. Разве Абу не сказал ей, что Фатима – сводница из сводниц? Катрин ограничилась тем, что мягко заметила:

– Более стоящего хозяина… конечно, но я была бы очень счастлива, если бы благодаря этому хозяину смогла наконец узнать чудеса Аль Хамры!

– В этом нет ничего невозможного, – ответила Фатима.

На следующий день после визита старухи молодая женщина добилась от Фатимы разрешения выйти из дома и прогуляться. Два-три раза Фатима позволила ей выйти, конечно, тщательно завернутой в покрывало и охраняемой с обеих сторон двумя служанками, которые не отходили от нее. За ними шел огромный евнух, неся под мышкой плетенный из носорожьей кожи кнут.

Так же было и в то утро. Со своей обычной охраной молодая женщина, завернувшись в большое, легкое атласное, цвета меда покрывало, которое оставляло на виду только ее подведенные сурьмой глаза, направилась к рынку. Было еще очень рано. Но только утром да в сумерки можно было с удовольствием выйти из прохлады домов. Жара ни в коей мере не мешала обычному оживлению в рыночные дни в Гранаде.

Катрин собиралась уже устремиться под арку, ведшую на рынок, как раздалась пронзительная музыка. Отряд музыкантов, которые играли на гаитах[2] или ударяли кулаком в тары,[3] выехал из ворот впереди мощного военного отряда. Воины с темными лицами, дикими глазами, с копьем у ляжки, сидя верхом на быстрых маленьких андалузских лошадях, окружали группы роскошно разодетых рыцарей, у которых на левой руке, одетой в плотную кожаную перчатку, сидел ястреб или кречет. Колпаки, прикрывавшие головы хищным птицам, были из пурпурного шелка и сияли каменьями, а одежда всадников из парчи и их оружие были усеяны драгоценными камнями. Это, конечно, были знатные господа. У всех были тонкие и гордые лица, короткие черные бороды, горящие глаза. Только один ехал с непокрытой головой без тюрбана. Он скакал чуть впереди других, молчаливый, высокомерный, небрежно управляя белоснежной норовистой лошадью, масть которой привлекла внимание Катрин. От лошади глаза ее поднялись к всаднику. Она едва сдержала крик.

Очень прямо сидя в расшитом седле, на целую голову выше своих спутников, Арно был одет по-восточному, но в черный шелк, вышитый золотом, и это выделяло его среди пестрой группы всадников. Кроме того, на нем был небрежно отброшенный назад бурнус из белой тонкой шерсти… Его красивое лицо с жесткими и суровыми чертами, внушительным профилем исхудало, сделалось тоньше и потемнело почти так же, как лица мавров. Его черные глаза сумрачно блестели, а у висков появились серебряные нити.

Катрин пожирала мужа глазами, пока Арно ехал вперед, безразличный, далекий, не обращая внимания ни на что, кроме сокола у себя на руке, которого он иногда подносил к лицу, словно желая ему что-то сказать. Катрин прекрасно знала, что он жил в нескольких шагах от нее, но, оказавшись прямо перед ним, испытала шок.

Всадники продолжали путь, не обращая внимания на зевак… В бессознательном порыве Катрин хотела броситься под ноги белоснежной лошади, но две крепкие руки удержали ее, пока евнух, в ужасе вращая глазами, возник прямо перед ней.

– Пустите меня! – воскликнула молодая женщина. – Что вам нужно?

– Фатима приказала присматривать за тобой, – объяснила одна из женщин. – Ты хотела броситься за принцами? Так?

– Разве запрещено посмотреть на них поближе?

– Конечно! Твоя голова слетит, а ты этого даже не заметишь… а палка Фатимы не пожалеет наши спины!

Катрин сникла.

– Вернемся домой! У меня нет больше желания гулять.

Она замедлила шаг у маленькой зеленой мечети, и несколько случайно услышанных слов заставили ее остановиться.

Двое нищих провожали взглядом группу всадников.

– Как мрачен франкский пленник принцессы.

– Какой же мужчина, потеряв самое драгоценное – свободу, не будет мрачным? Этот христианин ведь воин. Видно же по его осанке… и по его шрамам. А война – это самый пьянящий из напитков. У него только любовь да любовь. Этого мало…

Катрин сделала вид, что ей попала в ногу заноза. Она дала одной из служанок ступню для осмотра, а сама внимательно слушала. А продолжение разговора нищих оказалось еще гораздо более занимательным.

– Так ведь говорят же, что Зобейда мечтает заставить его переплыть синее море, – сказал один их них. – Султан, конечно, согласится использовать такого великолепного рыцаря, даже неверного. Да он и не первый будет, кто переходит в мусульманство!

– Наш калиф согласится отпустить от себя сестру?

– Кто же мог когда-нибудь противиться воле Зобейды? Видел, кто охраняет ее драгоценную добычу? Сам визирь Абен-Ахмед Бану Сарадж собственной персоной.

При виде богато разодетых женщин нищие принялись стонать и слезливо молить милостыню. Впрочем, Катрин услышала достаточно. Живо надев туфлю, она со всех ног бросилась к дому Фатимы.

Если эта проклятая принцесса увезет Арно еще и в Африку, Катрин предстоит опять последовать за ним, пуститься в дорогу, терпеть опасности, тогда уже почти непреодолимые, потому что в таинственных городах страны, которую называли Магрибом, у нее не будет Абу-аль-Хайра. Любой ценой нужно помешать Зобейде.

На миг ей пришла в голову безумная мысль бежать прямо в дом к врачу, но в этот час – она это знала – он уходил к своим больным. Ей не оставалось ничего другого, как вернуться в дом. Во внутреннем дворе, усаженном лимонными, гранатовыми деревьями и виноградом, Катрин остановилась: Фатима была не одна. Рядом с ней Катрин узнала ту самую старуху, хотя на этот раз парча, в которую она облачилась, была сумеречно-сиреневого цвета и вышита большими зелеными цветами.

Заметив запыхавшуюся, взволнованную Катрин, Фатима поняла, что произошло что-то важное, и, извинившись перед гостьей, поспешно подошла к молодой женщине:

– Что с тобой? Где служанки?

– Они идут следом. Я пришла попрощаться с тобой, Фатима, попрощаться и поблагодарить тебя. Я должна вернуться к моему… хозяину.

– Насколько мне известно, он за тобой не приходил. Ты что, с ним повстречалась? – произнесла негритянка с большим сомнением в голосе.

– Нет. Но я должна вернуться к нему как можно быстрее…

– Абу нет дома. Его вызвали в Алькасар Хениль.

– Так что же… Он найдет меня дома, когда вернется, вот и все! Для него это будет приятной неожиданностью…

– А для тебя? Ночь, которая тебя там ждет, тоже будет для тебя приятной неожиданностью?

Большие глаза негритянки пытались поймать взгляд Катрин.

– Чуть раньше, чуть позже! – прошептала молодая женщина, делая неопределенный жест.

– Я думала, – медленно сказала Фатима, – что ты больше всего хотела попасть в Аль Хамру?

При этих словах сердце Катрин замерло, но она заставила себя улыбнуться.

– Мечты, к сожалению, не осуществляются…

– Слушай меня, и твоя мечта осуществится без промедления. Пойдем со мной.

Она взяла Катрин за руку, но, охваченная внезапным недоверием, молодая женщина стала сопротивляться:

– Куда ты меня ведешь?

– Вон к той женщине, которую ты видишь у воды… и к Аль Хамре, если ты хочешь все еще туда попасть. Эта старая женщина – Морайма. Ее все знают у нас, за ней бегают, потому что она управляет гаремом нашего властелина. Она приметила тебя в тот день, помнишь, и теперь пришла именно из-за тебя. Иди за ней, и вместо маленького врача ты будешь принадлежать калифу…

– Калифу? – произнесла Катрин слабым голосом. – Ты предлагаешь мне войти в гарем?

Обомлев, она собиралась с ужасом оттолкнуть это предложение, но фраза Абу-аль-Хайра пришла ей на память: «Комнаты Зобейды – это часть гарема». И еще одна фраза: «Мессир Арно живет в саду Зобейды, в отдельном павильоне…» Попасть в гарем – значит приблизиться к Арно. Она не могла мечтать о подобной удаче. Катрин заглушила шевельнувшийся в душе страх: если она только подойдет к узнику Зобейды, если осмелится с ним заговорить, ее отдадут на растерзание палачу принцессы.

Молодая женщина решилась.

– Иду за тобой, – сказала она. – И благодарю тебя. Единственно, о чем я прошу, пойди к врачу и отнеси мое письмо. Он же был добр со мной.

– Это я могу понять. Врач Абу получит твое письмо. Но пойдем! Морайма уже заждалась.

Старая женщина действительно подавала признаки нетерпения. Она широкими шагами мерила аллею, бросая взгляды в их сторону. Фатима поспешно, жестом фокусника сбросила шафранового цвета покрывало, в которое была завернута Катрин, открыв тонкую фигуру в широких муслиновых шароварах бледно-желтого цвета и коротенькой кофточке, глубокий вырез которой при каждом движении грозил высвободить ее грудь… Катрин увидела, как заблестели глаза старухи, и та раздраженным жестом отбросила свое собственное покрывало, открыв желтое, сухое и морщинистое лицо. При этом стал виден хищный профиль старой еврейки, увешанной драгоценностями, и провалившийся от отсутствия зубов рот, улыбка на котором выглядела отвратительной гримасой. Только покрытые большими кольцами руки были еще красивы.

Однако Катрин вздрогнула от отвращения, когда эти руки притронулись к ее коже.

– Можешь быть спокойна, – поспешно заверила ее Фатима. – Кожа гладкая и нежная, без изъяна.

– Вижу! – только и сказала старуха, потом бесцеремонно распахнула кофточку Катрин, освободила ее груди и обеими руками ощупала их, чтобы убедиться в их упругости.

– Самые прекрасные плоды для любви! – прибавила Фатима, больше уже не стесняясь, как торговец, который показывает покупателю товар. – Какой мужчина не потеряет от них разум? Ты не найдешь более совершенного цветка для того, чтобы предложить его всемогущему властелину верующих!

Вместо ответа Морайма, соглашаясь, кивнула головой и приказала Катрин:

– Открой рот!

– Зачем? – вскинулась молодая женщина, забывая о своих намерениях при виде того, что с ней обращаются, как с лошадью.

– Чтобы я могла убедиться, что дыхание у тебя здоровое! – сухо отпарировала Морайма. – Надеюсь, женщина, характер у тебя кроткий. Я не собираюсь предлагать калифу взбалмошную сварливую особу…

– Прости меня! – произнесла Катрин и послушно открыла рот.

– Что она у тебя жует, старая колдунья? Дыхание ее благоухает!

– Жасминные цветы и гвоздику! – проворчала Фатима, не любившая выдавать своих рецептов, но, однако, знавшая, что с хозяйкой гарема бесполезно хитрить. – Ну, так что ты решаешь?

– Увожу ее. Пойди приготовься, женщина, и поспеши! Мне нужно возвращаться…

Катрин отправилась в свою комнату. Она оставила обеих женщин спорить о том, что для Фатимы было в этом деле самым интересным: о цене, которая обязательно должна была быть высокой.

– Мне еще нужно уплатить неустойку врачу! – услышала Катрин громкий голос толстой эфиопки.

– У калифа всегда есть право взять рабыню. Для его подданного счастье предложить ему…

Дверь ее комнаты захлопнулась и избавила Катрин от их дальнейшего разговора. Ей был безразличен их торг.

Наскоро Катрин схватила лист хлопковой бумаги,[4] перо и нацарапала несколько слов для Абу. «Я счастлива, – писала она ему. – Наконец я окажусь вблизи моего супруга. Не переживайте из-за меня, но не дайте Готье и Жоссу совершать безумства. Попытаюсь сообщить вам новости, может быть, через Фатиму… если только вы сами не придумаете способа войти в гарем».