Ах, какая прелесть — Ты в черном свитере вполоборота! Здесь абсолютная гармония души и тела. И знаешь, что потрясает — Твои пухлые щечки с комочками Биша. Такие комочки есть только у годовалых детей. У взрослых же — это признак ювенилизации (омоложения), развития в начало…

Ты — взрослая! И уже — дитя.

Ты и пахнешь, как девочка — теплом и грудным молоком. Твои колени…

И тут все на месте — и стать, и шея, и спина, и угадывающаяся грудь, и плоский живот, и Твой славный пуп… И игривая челка, и даже прислушивающееся к моим словам краснеющее от моих комплиментов прелестное ушко, ждущее моих поцелуев…

Ах!

А какая кисть!

И какие пальчики — пальчики оближешь!!!

Я целую Твои запястья!

«Я целую Ваши руки, завидуя тому, кто целует всё то, чего не целую я».

Очень нра!!!


Но куда, брат, тебя занесло? В самом деле, не пьян ли, не псих? Нет, не пьян, нет, не псих. В мире столько закрученных вывертов и гипербол, столько глупости и простоты — ум кубарем. И на все, я же знаю, не хватит патронов. Поэтому я выбираю главные мишени, превратившие гармонию в хаос. Скажем, Гамлет. Или Матисс. В чем мантисса Матисса, где кончается Джойс? И с чего начинается совесть? И другие вопросы…

Гамлет — маска или порно? Тень игры или верх тревог? Сколько этих Гамлетов бродит по свету? Жизнь — театр, и в каждом из нас сидит Гамлет. И Отелло, и Дон Жуан…

А, да что там — все просто: бац! Гамлет мертв. И никто не встает на его защиту. А этот-то кто, вон тот в точечку или в капельку? Ах, Моне или даже Мане? Нет? Сера? Ах, Сера! Или даже Сезанн! Ах, Сезанн… А мы — тюк его! Бах-бац-бам, тра-та-та, тратата… В каждую точечку, в каждую капельку — бахбацбам… Дзынннь! Просто вдрызг! Что за вкусы, что за выверты. Вы взгляните, взгляните на это! Ах! Саль-ва-тор-да-ли! Ах-да-ах! Да, Дали!.. Что за липкое тесто времени, а корабль что в сетях паутины? Гений пука и помочи мочи. У меня ни капли жалости. Есть еще патроны? А порох? А злость? Есть! Полно! Хватит, хватит, и не надо жалеть…Я-стре-ля-ю-во-все-то-что-мне-не-на-вист-но.


Стопстопстоп, передышка, мир. Лоб мой взмок и ладони влажны… Перекур. Передышка. Пива! Нужен пива глоток. Или рюмочка коньячку? «Где же кружка?». И где же моя бутылка с вином? Наполовину пустая. Или все еще наполовину полная? Лечь на спину, ноги выбросить нарастяжку, руки — в бок, веки — напрочь, запечатать, задраить, как люки в танке, темнота, ночь, тишина и покой… Ни единой мысли, ни плохой, ни хорошей, ни шевеления ни одной мозговой извилины, ни ветерка, мозговой штиль, а не шторм, мертвая тишина, мрак вселенского абсолюта…

Ты же пьян, таки пьян!!!

Ничегошеньки! Я?! Ни-ни…

Полежать, поостыть. Так — несколько десятков секунд, три, четыре, пять, шесть, целая минута и вдруг первая тревожная мысль: хватило бы только патронов. Хватит, хватит… Сэкономлю на ком-то, на толстотелом Рубенсе или на тонюсеньком жаленьком Кафке. И на Ге, и на По, можно и на Ги де Мопассане или на Золя, и на Чехове, на Моэме, и на деде Хеме или на Флобере, точно — на Флобере, да, на Густаве — целый диск, можно целый автоматный рог и гранат с десяток, и снарядов ящик, на Флобере, на Сенеке, Канте, Гете и на Руссо, и еще на Гомере, на Гомере — конечно, и на Прусте, но не на Рембо…

А всех этих Толстых, Достоевских и Гоголей, Гегелей и Спиноз, Шопенгауэров и Шпленглеров, Марксов, Энгельсов и их Ко — всех в расход. Ведь это они все — творцы истории — сделали мир таким кривым и вонючим.

Но не трожь Монтеня! И Ларошфуко. Кьеркегор и Ницше? Этих и подавно! А Святой Августин, а Платон и Плотин? Моисей, Соломон, Клеопатра, Таис, Аспазия, Мона Лиза?.. Всех — к собачьим чертям! Как только все они стали моей легкой добычей, у меня пропало желание нажимать на курок. Но дело сделано, ничего уже не вернешь.

Хорошо, что Леонардо удалось ускользнуть.

Отлепилась бумажка на бутылке, я приклеиваю ее еще раз. Читаю: «Не забудь…».

Я, конечно, готов запустить ею в стену — бац!

Нельзя — ведь могу и забыть.


И, конечно, удивительная гармония фона, свитера, цвета волос и провально призывной умопомрачительной черноты дивных глаз…

Ну и какая Мона, какая Лиза может соперничать своей улыбкой с тааааааа-акими губами!!!!

И та-а-а-а-а-кой родинкой!!!!

Йуууууууулька, я Тебя люблю!!!

Смахнуть слезу…


«Ты волнуешься?» — спрашиваю я себя и сам отвечаю: «Немножко». «Ничего, все волнуются» — успкаиваю я себя.

Пока мне удается немногое, а еще столько нужно успеть…

Я расстреливаю Наполеона и Гамлета, и Дон-Жуана…

Гамлета-то за что? Гаргантюа или Пантагрюэль? Может быть, Рабле? Или Рембо с его неистовым неприятием этого мира?

А Рембрандт, а Эль-Греко? Или, скажем, Лаокоон? Или рококо, Ренессанс?.. Как мне убить рококко? Как мне перестрелять всех impressio и expressio Ван Гога или Гогена, Сера, Сюзанна или того же Матисса с его танцующими головешками? Откуда эти лица берутся, как они попадают на мушку и в поле зрения моего прицела? Это как кадры хроники: Цезарь, Гитлер, Нерон, вдруг Гомер и Руссо…

И Переметчик… И этот ублюдок тут! Что за имя такое? Надо же — Пере-Метчик! Надо же! Так выверено и точно! О, уррррод! Как же он выполз на свет божий? Кто, кто взял на себя труд выволочить это чудовище из логова тьмы и невежества? Какая сука? И всех этих, кто иже с ним, всех этих рябомордых швецов, кисельных пасечников и квадратноголовых кинг-конгов? Какая сука?..

Сумасшедший дом, шестая палата…

Меня часто спрашивают, зачем я так красно и яростно называю эти черные имена. А как же! Я их не называю, видит бог — выплевываю. А то! Я сыт этой блевотиной, сыт по горло… И должен же этот мир в конце концов випрямиться, прозреть. А для этого он должен знать всю эту нечисть поименно… Чтобы даже их внуки и правнуки, а потом и пра-правнуки сочились судорожным стыдом при одном только упоминании этих существ. И не беда, что у этого Переметчика нет и не будет собственных детей — тут уж, слава богу, природа и история отдохнут — у него не будет не только будущего, у него не будет даже спичек, чтобы разжечь под собой очищаючий огнь — милостивый костер покаяния…

И еще: это то, что выпирает, и от этого не спрячешься…

И — личное.

Руки так и чешутся…


А на этой фотке очень нра — гранатовые волосы на просвет, гранатовые бусы на груди и руке, гранатовый вкус кожи… Абсолютное соответствие и гармония всех рецепторов — зрения, вкуса, запаха, прикосновения (я целую…), теплой прохлады….

Единственная придирка (ложка дегтя?) — левая кисть руки. Она выпирает. Потому что близко к объективу и кажется кулаком. Если так задумано — годится. Но я бы срезал этот кулак. Прикрой его листиком бумаги и фотка будет еще более милой и точной. Да?

Я и теперь слышу ее голос: «Я на них выгляжу такой счастливой, или по меньшей степени веселой, и вроде как у меня все хорошо… Это вранье все!..».

Да знаю я, знаю, знаю… Знаю я!.. Слышишь — знаю!!!

Я знаю, что заставляю и Тебя врать, но пока что…


Убежать от всего этого! Прикрыть глаза… На минутку…


Ну кто там еще?…


Я спал?! Ах, я — спал. И все это мне только приснилось. Сказывается бессонная ночь, ведь работать надо и днем и ночью.

Работать! Патрон в патронник…

Я сею пули, как сеют пшеницу, широким размашистым жестом, ряд за рядом, чтобы они нашли и здесь благодатную почву, заглушив навсегда в этих рядах всходы чертополоха. (Я это уже говорил!). И поделом вам…

Я вас всех ненавижу!

А какие бы ты хотел, спрашиваю я себя, чтобы взошли здесь всходы? Да, какие? Если ты только и знаешь что сеять свои свинцовые пули ненависти и презрения.

Ха! Зачем спрашивать? Чего я хочу? Я хочу…

Я хочу лелеять и пестовать ростки щедрости, щедрости…

Щедрости! Неужели не ясно?!. Нате! Хорошего — не жалко!

Мне вдруг пришло в голову:


«Не думай о выгоде и собственном интересе.

Это — признаки бедности.

Чистые люди делают пожертвования.

Они приобретают привычку Бога».


Это — Руми…

Бедные, бедные богачи-толстосумы, когда же вы, наконец, приобретете в собственность привычки Бога? Ведь жадный — всегда больной.

Мои пули — пилюли для Жизни…


— Юююууууууу!.. — ору я, — помолчи, послушай!..

— Не ори ты, я слышу, говори…

— Ты-то можешь меня понять, ты же можешь, можешь!..

— Ты — верблюд.

— Я — верблюд!?.

— Тебе никогда, слышишь, никогда не пролезть через игольное ушко.

— Мне?!. Не пролезть?!. Да я…

— Твой мозг отягощен местью, как мешок богача золотом.

Сказано так сказано. Сказано от сердца.

— Юленька, — шепчу я, — я не верблюд. Вот послушай…

— Ты — пустыня.

Ах, эта бесконечно восхитительная, таинственная и загадочная пресловутая женская мужская логика!

Но Юля — за Руми, я знаю. И за меня!


А что мне делать вот с этой красивой страной? Глобализм! Глобализм не пройдет, решаю я, и беру на мушку Америку. «Yes it is, — думаю я, — its very well!».


Да как же, не поверят мне, как можно увидеть вместе Джульетту и Гарри Поттера, Сенеку и Марксаэнгельсаленинасталина?

Но я же вижу! Я вижу вдруг Паганини, теснящего левым флангом своих пешек самого Каспарова. Гарик растерян, он берет смычок и, как хлыстом, хлопает себя по бедру. Да, дела-а. Во влип-то.

И разве можно себе представить Пенелопу мирно беседующую с Отелло за тем столиком, что у самой кромки воды. О чем они спорят? Я вижу, как она улыбается, не сводя своих синих глаз с его белых зубов.

— Я все глаза проглядела, — читаю я по ее губам.

На каком языке они разговаривают?

А вот и Здяк! Хо! Ну и боров! Архипов бы сказал: хряк!

Крррохобор!.. Взяточник!.. Ворье!..

Академик?

Да какой там — шпана!..

Бац…


O tempora, o mores![1]


Я подслушиваю и подсматриваю, выведываю и даже вынюхиваю. У меня, как у собаки, нюх на всякую грязь и на вонь, на предательство и измену, да, на все нечеловеческое, мерзкое, жалкое, гадкое и гнилое… На зловонное и мертвечинное… Да, нюх, на всех этих жадных и душегорбых, шипящих и гавкающих, жующих и блеющих, и блюющих и все-таки жрущих, на этих хромодуших и заик…

Это подло, я знаю. Но я веду себя так, как подсказывает мне мой инстинкт правдолюбца.

Это снова стучат?

Нужно спрятать бутылку. Но нельзя забывать написанное — «Не забудь…».

Ну, знаешь…


— Так что же случилось, Ю?!.

Я беру эту книжку, в тысячный раз нахожу эту умопомрачительную букву (Ю), читаю: «ЮЛИЯ — греческ. «кудрявая», «волнистая», «пушистая»; лат. «вечно молодая»; польск. «с открытым сердцем»; лат. (Iulia) «июльская» или «из рода Юлиев (патрицианский род в Древнем Риме. Согласно легенде, произошёл от богини Венеры)».

Я мысленно дополняю: славянск. — БОЖЕСТВЕННАЯ!))).


— Ю, — произношу я, — помни, пожалуйста, Имя Свое!!!


По такому глубокому снегу мне не угнаться за ним. Его зеленая куртка мелькает то слева, то справа и мне то и дело нужно выискивать его спину среди белых стволов берез, густым частоколом вставших между нами.

Лыжи бы!..

Я настиг бы его в считанные секунды!

Сколько ж лет и зим ушло на выслеживание за этим Джеймсом Джойсом!

Я стою по колено в сугробе, шапочка сбита набок, лоб взмок, футболка прилипла к спине, а винтовка, кажется тяжелой, как никогда, ствол так и ходит ходуном, мне никак не удается задержать дыхание, пар изо рта, как из трубы паровоза… Секунда, еще секунда, задержать, наконец, дыхание, замереть, левый локоть на выступ таза, правый глаз прилепить к прицелу…

Господи, как барабанит сердце!

Теперь — едва заметное движение указательного пальца: бац…

Промах! Еще — бац… Промах! Уйдет, уйдет же, негодник!

И чтобы не упустить эту подлую тварь, приходится-таки пристегивать лыжи: «Привет, милый!».

Бац!

И готово! Добегался, сладкий мой «Уллис-Одиссей»!


Иногда я замираю, застываю, как раскаленный металл в форме, просто каменею: ты кто? Я ищу оправдание своей странной страсти, объяснение… Я так думаю: чтобы выправить горб этого мира, нужна воля. Воля есть. Теперь нужна вера: ты и твой Бог, и твоя Вселенная — едины. Это бесспорно! Значит…

И я снова хватаю бутылку.

…значит, думаю я дальше, значит…

Я ведь не насилую себя, не принуждаю себя жать и жать на курок, сея свои пули в морду мира, я это делаю и без всякого наслаждения, подчиняясь лишь одной-единственной мысли — Вселенная справедлива. И коль уж я ее законная часть, возможно, глаз ее или складка на лбу, или рука, указательный, скажем, палец, то и… Да-да, вот: я — карающая рука Бога! Ух ты! Видимо Бог выбрал меня, как выбирает и тысячи других своих воинов, для одной единственной цели — вершить Свой Страшный, но и Безжалостно Справедливый, Свой Тонкий и Выверенный, да-да, Воистину Филигранный Свой Страшный Суд.