Татьяна Веденская - Все дело в платье

– Маша, ты любишь Николая?

– Да, – тихо, почти беззвучно выдохнула она.

– Попрощайся с парком. Выбери то, что для тебя действительно важно. Теперь у тебя есть время, чтобы подготовиться и успокоиться.

– Благодаря тебе.

– Используй его с умом. Давай я отвезу тебя домой, – и Роберт бросил на стол несколько купюр. В такси Маша сидела молча, так глубоко погруженная в себя, что Роберт начал беспокоиться. Водитель, полный, в возрасте мужчина со всеми признаками гипертонии, постоянно норовил закурить, и Роберту пришлось несколько раз остановить его в грубой форме, но даже этого Маша не замечала, задумавшись о своем.

– Мы приехали! – тихо прошептал Роберт, потормошив Машу за плечо. – Ты как?

– Нормально, – ответила она неожиданно спокойным, ровным тоном. И улыбнулась.

– Уф, хорошо. А то ты меня уже начала беспокоить. Нельзя вот так уходить в себя, хоть бы табличку повесила, когда вернешься, – и Роберт улыбнулся в ответ. Маша подала ему руку и вылезла из автомобиля, продолжая изображать спокойствие и самоконтроль. На самом деле это оказалось не так уж сложно. Было достаточно представить, что она играет в «Мафию», и что она – мафия, и нужно вести себя очень, очень тихо, чтобы никто не заподозрил неладного. И улыбаться. Она улыбалась, когда они с Робертом прощались у подъезда, улыбалась, поднимаясь по ступеням к лифту, улыбалась, здороваясь с выходящей из лифта соседкой – та шла в парк, чтобы выгулять перед сном свою маленькую собачку по имени Лола. Маша подумала – вот, а в нашем парке выгуливать будут только олигархов. И улыбнулась самой себе в лифтовом зеркале.

Маша разулась, не наклоняясь, цепляя и стаскивая теплые ботинки носком за пятку и отбрасывая их в разные стороны – сделала как раз так, как ненавидела Татьяна Ивановна, но сейчас Маша об этом даже не вспомнила, ее голова была занята другим. Она бросила на кушетку пальто и голубую шапку, не подозревая, что дома ее ждет сюрприз. На кухне, на стуле, где обычно сидела Маша, сейчас восседал Николай Гончаров. К этому Маша оказалась не готова, и реакция ее была соответствующей – малоадекватной, если честно. Лишь войдя в кухню, она уставилась на Николая как на привидение, а затем развернулась и направилась обратно ко входу.

– Ты куда? – удивленно воскликнула мама, а Николай бросился за Машей. Та искала на полу ботинки, проклиная эту свою привычку разбрасывать их где попало.

– Стой, остановись, – отчеканил Николай. – Дай мне объяснить.

– Не надо, – пробормотала Маша, имея в виду, конечно же, парк. Она так сильно ушла в мысли о том, что поведал ей Роберт, что посиделка на подоконнике в холле у лифта в доме в Большом Афанасьевском выпала из памяти как досадный, но несущественный момент. Стараясь не смотреть на Николая, Маша вытащила из угла один ботинок и натянула его на ногу. Она не думала, куда пойдет, не думала о том, насколько нелепо смотрится, хромая в одном ботинке, даже не думала о том, что рядом с ней стоит отец ее будущего ребенка. Парадокс – но об этом она забыла тоже. Парк рядом с «Русским раздольем» долгое время был ее ребенком, она растила его, пеленала в нужные бумаги, искала ему друзей среди местных жителей, ходила на родительские собрания. В каком-то смысле она чувствовала, что ее осиротили.

– Маша, я не виноват. Я не знал, честное слово. Я обнаружил это, только когда приехал. И сразу позвонил тебе, но твой телефон был отключен. Где ты была? Охранник сказал, что ты ушла буквально за десять минут до моего прихода. Я оббегал все улицы.

– Зачем? – изумилась Маша, искренне недоумевая.

– Чтобы забрать тебя домой, – ответил не менее удивленный Гончаров, вырывая пальто из Машиных рук. – Ты какая-то странная, Маша. Пожалуйста, остановись и посмотри на меня. Какая муха тебя укусила? Ну, подожди! – и он схватил Машу за руки. О да, конечно, он был сильнее – кто бы сомневался. В проходе, ближе к кухне, столпилась вся Машина семья, даже Сашка-подлец с интересом смотрел за шоу, разворачивающимся около их двери.

– Меня укусила муха! Да! – крикнула Маша, пытаясь вырваться. Гончаров стащил рюкзак с ее плеча, отобрал его у Маши и бросил на пол.

– Уборщица закрыла дверь на верхний замок. Черт ее знает почему! Я спросил у нее, она сказала, что в холле у лифтов какие-то люди сверлили что-то и коммутировали какие-то кабели в распределительном щитке.

– И что? – перебила его Маша, начиная понимать, что происходит и о чем идет речь. Гончаров ничего не знает о парке. Вернее, о том, что Маша знает о парке. А вдруг… Машу вдруг пронзила мысль, заставившая на все посмотреть по-новому. Что, если Гончаров тоже ничего не знает о том, что происходит с парком? Что, если это все – происки Гусеницы? Это было бы вполне в ее стиле, доплести интригу до точки, когда все действующие лица попадут в паутину. Не Гусеница она, а паучиха. Но – как проверить? Как узнать точно?

– Машенька, это просто дурацкое стечение обстоятельств, – простонал Николай, притягивая Машу к себе. – Я никогда, слышишь, НИКОГДА не закрываю дверь на верхний замок. Уборщица почему-то испугалась, что нас могут ограбить! Вот и решила защититься.

– Это ей вполне удалось, – парировала Маша умеренно-обиженным тоном, одновременно лихорадочно раскручивая в голове разные сценарии развития событий. Спросить напрямую? Прямо здесь, прямо сейчас? Этого хотелось до того сильно, что сводило челюсти, но Маша включила «Мафиози» и заставила себя признать, что этот план весьма уязвим. Она выложит все козыри, раскроет себя, достоверной информации получить же не сможет. Допустим, Николай про парк не знает.

Нет. Допустим, Николай про парк знает. И знает давно. Что это значит? А то, что он наверняка имеет в рукаве какую-то меченую карту, какое-то готовое объяснение для Маши, своей невесты. Возможно, даже его объяснение согласовано с Гусеницей, с его сестрой, и она добровольно и без проблем позволяет свалить всю вину на нее. Что тогда? А тогда, произнеси Маша хоть слово, Николай вытаращит глаза и примется возмущаться, кричать, звонить Гусенице с требованием пояснить, какого хрена, и какого черта, и какого лешего, и вообще – как она могла и доколе, и что за самоуправство. То есть он поведет себя точно так же, как если бы он на самом деле не знал о том, что происходит с парком.

И Маше никак не вычислить разницы между реальным возмущением и спектаклем. В конце концов, она-то видела, как Николай играет в «Мафию». Врет он мастерски, недаром он – бизнесмен высшего уровня.

– Я могу ее уволить, если хочешь, – предложил Николай, сохраняя в голосе умоляющие нотки.

– Уволить? – переспросила Маша, ухватившись за слово, вырванное из контекста. Повторять и переспрашивать было умно и безопасно, она часто так делала в игре, чтобы скрыть свои истинные мотивы и реакции. Сейчас ей это было нужно, как никогда.

– Да, уволить. В конце концов, она же тоже раньше никогда не запирала дверь на верхний замок. Она должна была мне позвонить вместо того, чтобы держать мою невесту у запертой двери. Ты долго просидела?

– Я… нет, не уверена. Я не смотрела на часы.

– Господи, как это ужасно. Бедная моя девочка, куда ты подевалась? – Николай чувствовал, что дорожка к примирению уже протоптана, нужно только не упустить достигнутое. Маша решила подыграть ему. Когда врешь, лучше всего перемешивать ложь с правдой. Все, как делает Гусеница. Помогает с парком, сочувствует, поддерживает во всем, а потом – маленькая деталь – отбирает все и выкидывает тебя, как ненужный мусор.

– Я сидела в кафе, пила чай. Я замерзла, – сказала Маша, умолчав лишь о том, с кем именно она там была.

– Черт, как я не подумал, – расстроился Николай.

И Маша запоздало усмехнулась про себя, да, если бы он «подумал», скандал был бы такой, что от кафе не осталось бы камня на камне.

– Не надо никого увольнять, пожалуйста. Просто – скажи, чтобы больше не запирала замок, ладно? – Маша была настроена исключительно миролюбиво, и, в конце концов, Николай был прощен милостиво и великодушно. Маша позволила ему забрать себя домой, не возражала против того, чтобы его рука лежала на Машином колене всю дорогу обратно. Маша целовалась, улыбалась и смеялась над рассказом Николая о том, как он сам уперся в закрытую дверь. А так как он никогда не запирает дверь на верхний замок, ему не сразу удалось вспомнить, какой именно ключ на его огромной связке отпирает этот чертов замок. И как он бегал потом по улицам, пытаясь представить, куда могла подеваться Маша. И как он потом вломился к Машиным родителям, которые его, конечно же, совершенно не ждали.

– Да уж, вышла история, – проворчала Маша, отсмеявшись. – Может, после такого забьем на все и останемся завтра дома?

– Ты ли это? Тебя ли я слышу, мой маленький трудоголик? – Николай пораженно оглядел Машу. – Ты мне чего-то недоговариваешь? Ты плохо себя чувствуешь? Ты не просто замерзла, но еще и простыла?

– Возможно, – кивнула Маша. Определенно, она кое о чем недоговаривала. О Роберте – раз. О том, что она беременна, – два. И о том, что у нее теперь был план, согласно которому она надеялась вывести Николая на чистую воду. Вернее, она надеялась, что его не понадобится на нее выводить по причине невиновности. Однако план у нее теперь был.

Утро выдалось солнечным, и, если смотреть сквозь окна вверх и на секунду намеренно забыть о том, что ты в Москве, и что на дворе декабрь, можно было вообразить себя где угодно. На лазурном берегу Озернинского водохранилища, в Крыму, на пляже или толстым рыжим котом, нежащимся на горячей алюминиевой крыше. Маша лежала в трусах и майке, прямо поверх одеяла – так, чтобы лучи солнца попадали прямо на ее тело – и жмурилась от удовольствия. Николай, наверное, увеличил температуру, потому что в комнате было просто откровенно жарко. Роскошь, такая уместная посреди русской зимы.

– Ты сбиваешь меня с рабочего ритма, когда лежишь вот так! – возмущенно бросил Николай, пройдя мимо кровати.

– Я на плоту, я плыву в открытый океан, – отбрила его Маша, и принялась синхронно размахивать руками, имитируя плавание. – Кругом соленая вода и акулы, а я не умею плавать.

– А я кто? Акула? – усмехнулся Николай. – Я же тоже – кругом. Возьмешь меня на борт?

– Конечно! – радостно воскликнула Маша и тут же поднялась и уселась на пятки. – Запрыгивай. Только тут, в океане, твой костюм неуместен. Тут тебе придется раздеться… полностью.

– Ты невозможна, ты это знаешь? – спросил Николай, изображая безысходность и закатывая глаза к потолку.

– Я невозможно прекрасна, весела и вся твоя. Не уходи! – попросила Маша, и это была ее последняя попытка остановить то, что происходит. Ей очень хотелось остановить этот летящий поезд и сойти, но рельсы проложили над отвесной пропастью. Маше было ужасно стыдно и плохо от мысли, что она скрыла факт беременности. Если бы он остался… тогда бы она сказала ему все. Если бы он не уходил с такой поспешностью, с недовольным лицом.

– Жаль, но не сегодня. Правда, у меня важная встреча. Я могу вернуться к обеду, я думаю. Поедим вместе? Только ты лежи и не вставай, тебе нужно лежать и пить больше жидкости.

– Да? – удивилась Маша, а затем кивнула. Ах, она же осталась дома под предлогом тяжелой, но крайне непродолжительной болезни, от которой она планирует оправиться к половине двенадцатого. – Ладно. Ты привезешь обед? Во сколько?

– Давай часика в три-четыре. Идет? – и Николай застегнул пуговку на рукаве. Затем он склонился и поцеловал Машу – очень, очень нежно, словно с каким-то скрытым смыслом, с сожалением, которое он пытался спрятать за нежностью. Впрочем, это могло Маше и показаться – в силу того, что она знала, куда он идет. Знание – сила, которой можно убить. Но она совсем не хотела убивать.

– Идет, – прошептала она, отпуская Николая, и вдруг ей стало страшно. Он не уходил, его уносило в глубину событий, в которых они оба могли утонуть. Он был как герой Лео, художник, исчезающий в темной глубине жестокого океана. Вернись!

Но дверь захлопнулась, и Маша осталась одна. Пробежав в кухню на нижнем этаже, Маша забралась на подоконник и изогнулась – только так ей было видно кусочек дорожки, по которой с подземной парковки выезжали автомобили. Внедорожник Гончарова проплыл по заснеженной улице через восемь минут. Мог бы и быстрее, но Николай всегда тщательно все проверял перед выездом – давление в колесах, какие-то еще данные в бортовом компьютере. Безопасность прежде всего. Маша соскользнула с подоконника и включила кофейник. Затем подумала немного и выключила его. Отныне никакого кофе, только чай. И не черный, не зеленый – вчера был последний чайничек. Только травяные чаи, следующий молочный улун она выпьет теперь только через девять месяцев. Ей нужно заботиться о здоровье.

Позавтракав обстоятельно и с пользой приготовленной еще накануне овсянкой, в которую Маша бросила горсть замороженной малины, Маша вернулась в спальню и раскрыла дверь в гардеробную. Сколько ее вещей теперь поселилось на темных, тяжелых деревянных вешалках. Ее обувь – и новая, и старая, вычищенная, натертая кремами, стояла на металлических сетчатых полочках и призывала выбрать ее. Маша не стала изощряться, достала с полки очередные джинсы, столь ненавидимые Гончаровым, а также водолазку, тонкую вязаную жилетку поверх нее, платок на шею и темную шапочку с завернутыми полями. Пойдет. Тепло, а как на нее посмотрят все эти важные шишки на переговорах, которые вот-вот должны были начаться у Щучки – неважно. Главное, чтобы на них не оказалось Николая.