Она сняла со стойки бледно-золотистую модель с короткой пышной юбкой, приложила к себе, улыбнулась и резко мотнула головой, как бы вспомнив о нашей миссии. Из телефона донесся голос матери: тонкий негодующий визг.

Элль усмехнулась и сняла очередное платье с очередной стойки. Мерцающий лавандовый атлас, плиссированный верх с защипами. Очень похожее — или даже такое же — я видела на Тэрин Таппинг в одном из журналов тети Элль. Мое сердце забилось быстрее. Платье Тэрин Таппинг! Но тетя покачала головой. «Не твой цвет», — беззвучно пояснила она.

— Что? — недоверчиво произнесла Элль в трубку. — Нет. Нет. Тысячу раз нет. Я не куплю твоей изысканной дочери, цитирую: «Что-нибудь длинное, может, с оборками». Боже, да что с тобой? Когда ты успела такой стать?

Элль прижала трубку к уху, но до меня все равно доносился мамин визг.

— Стоп, — наконец сказала тетя, одновременно помахав продавщице. Продавщица устремилась к нам. — То, что ты не тратишь деньги на одежду, еще не значит, что и Джой не должна тратить. Наоборот, раз ты почти ничего не покупаешь, Джой может себе позволить действительно хорошее платье.

Я робко провела пальцем по лифу одной из моделей. Она была собрана из зеленых атласных полос, светлых, как весенние ростки. Я взглянула на ценник и тут же его уронила.

Снова взяла — может, я ошиблась на нолик? Ничего подобного. Тогда я направилась мимо продавщицы, которая стояла навытяжку возле тети Элль, к стойке под неброской табличкой «РАСПРОДАЖА».

Элль слушала маму и хмурила лоб под сверкающим краем кепи.

— Ложные ценности? — ледяным тоном переспросила она. Я замерла, затаив дыхание. — Только потому, что мне не плевать на одежду и я считаю, что Джой должна прекрасно выглядеть в такой важный день?

Элль снова мне подмигнула, показала большой палец — и я успокоилась.

— Да. Да. Нет. Поняла. Постараюсь. Я ей передам. Хорошо. Что? — Она опустила трубку к плечу. — Мама интересуется, сходила ли ты в туалет.

Я закатила глаза. Тетя Элль тоже.

— Уверена, она о себе позаботится. Да. Угу. Перезвоню позже. Пока. — Тетя с довольным видом захлопнула телефон и убрала его в сумочку. — Я раскрутила ее на пять сотен, — сообщила она.

Я задохнулась.

— Тетя Элль, я тебя обожаю!

— И правильно делаешь, — заметила Элль. — Но сотню тебе придется возместить.

— Хорошо, — согласилась я. — Буду служить на посылках, ухаживать за малышами и так далее. Моя подруга Тамсин сидит с детьми и получает пятнадцать долларов в час.

— Пятнадцать долларов? — Элль покачала головой и сдернула с вешалки синее платье. — Надо же. Мне больше трех не платили. Правда, я была не слишком заботливой. Эй, ну-ка отойди оттуда!

Она схватила меня за руку и, глядя в пол, оттащила от уцененных платьев. Я усмехнулась. Совсем забыла, что тетя Элль верит в закон «Подобное тянется к подобному». Хочешь иметь хорошую одежду — держись к ней поближе. Тетя Элль не просто никогда не покупает уцененные наряды. Она боится даже прикасаться к ним.

— Придется идти в «Мейси», — поморщилась она. — Кажется, я помню адрес. Там встречаются миленькие подделки. Может, нам...

Позвякивая, она пошла мимо стоек с одеждой; я следом. И тут я увидела его: розовое, мерцающее, бисер сверкает, тонкие лямки накинуты на пухлую шелковую вешалку.

— Тетя Элль...

— Что?

Я просто указала на платье. Она сняла его со стойки и нежно встряхнула. Засиял бисер, закачалась юбка.

— Красиво, — кивнула Элль.

Я обрела голос.

— Вот оно. Платье, которое я хочу.

Элль держала его на вытянутой руке, поворачивая то туда, то сюда. Я любовалась игрой света на блестках, слушала звон бисера на подоле и представляла, как танцую в этом платье. Видела, как скольжу по полу, как Дункан Бродки смотрит на меня и беззвучно присвистывает. Элль нахмурилась, приподняв ценник.

— Плохо? — испугалась я.

— Погоди, не спеши. Сначала померяем. — Она постучала розовым ноготком по зубам. — Кажется, у меня завалялся подарочный сертификат. И еще...

Элль перекинула платье через руку, и я практически побежала за ней к примерочной.


— Можно я кое-что спрошу?

— Конечно, милая, — ответила тетя Элль.

Она посыпала солью лужицу кетчупа на тарелке, обмакнула в нее кусочек картофеля фри и элегантно откусила. Мы сидели в «Бруклин дайнер», в кабинке рядом с крутящейся витриной с чизкейками. Тетя Элль с одной стороны стола, я и мое новое розовое платье — с другой. Мы заплатили за него маминой кредитной картой, дебетовой картой тети Элль и ее подарочным сертификатом, но все равно значительно превысили бюджет. К тому же мы купили только одно платье, и я понимала, что мне нечего будет надеть на бат-мицву Эмбер, если она действительно хочет меня видеть. Но это неважно. Когда я облачилась в розовое платье и тетя Элль застегнула молнию... В жизни не ощущала себя настолько красивой. Я словно услышала, как Дункан Бродки шепчет: «Ты просто супер», и шепчет не Эмбер, а мне.

— Ну... — Я вытащила из бургера с индейкой латук и пикули. — Получается, Брюс не всегда был рядом.

Тетя Элль усмехнулась.

— Сверяешь факты? Не поздновато ли?

Я откусила от бургера.

— Сколько времени он провел в Амстердаме?

Элль пожала плечами.

— Не знаю. Ты была совсем крошкой... Когда тебе исполнилось три, он снова начал приходить. — Тетя наколола на вилку салатный лист. — Наверное, твоя мама пыталась оградить тебя от всего этого.

— Скрывая, что биологический отец увидел меня только в три года?

Тетя Элль встревожилась. Маме может не понравиться, что она проболталась.

— Подумаешь, большое дело. Разве ты помнишь, чем занималась в год или два? Наверняка сидела в манеже.

Я на мгновение опешила.

— Каком еще манеже?

Тетя нахмурилась.

— Клетке для маленьких детей. Мы в ней насиделись в свое время.

«Ладно, потом разберусь», — подумала я.

— Да, большое дело. Это важно. Это же мой отец!

— У меня тоже был отец, — напомнила тетя Элль. — То еще сокровище.

— В смысле?

Я немного знаю историю семьи. Мамин отец ушел, когда она была еще подростком. Он женился на молоденькой и завел детей. После этого мама, ее брат и сестра больше его не видели.

Элль сжала губы и положила вилку.

— В прямом, — отозвалась она. — Он был не очень хорошим человеком.

— Что значит, не очень хорошим? Он вас бил?

Отец из «Больших девочек» не бил детей, зато кидал в них книги, бутылки и радиотелефоны. У Элли на лбу была вмятина — когда ей было девять лет, отец швырнул в нее коньком.

Тетя насыпала еще соли в кетчуп.

— Он никогда не поднимал на нас руку.

Она молчала очень долго. Я решила, что она ничего больше не скажет и придется опять лезть в Интернет. Или выпытывать у бабушки Энн.

— Он обзывался, — наконец ответила тетя.

— Как обзывался?

Элль покраснела и провела рукой по волосам, отчего те взъерошились. В эту секунду она ужасно походила на мою мать.

— Тупицей. Дурой. Идиоткой. Кретинкой. Мысль ясна?

— Ого.

Я не знала, как реагировать.

— А потом попросту... — Элль хлопнула в ладони и яростно выдохнула. — Ушел. Растворился. В воздухе. Не явился на школьный выпускной Джоша. И на мой университетский выпускной.

— Ты закончила университет?

Это было для меня новостью.

— Может, и закончила бы, заплати он за мое обучение! — крикнула Элль.

К нам повернулись седовласые леди, которые ели один чизкейк на двоих. Тетя Элль гневно сдавила бутылку с кетчупом и чуть меня не забрызгала.

— Ладно. — Она поставила бутылку на место. — У тебя есть мать, отец и, гм, Брюс. Тебя любит куча народу. Ты практически самореализовываешься! В твоем-то возрасте!

Пока тетя Элль щебетала о самореализации и каком-то недавнем семинаре, я отвлеклась. Факт: их отец был плохим. Но не совсем таким, как в книге. Я уже узнала правду о маме и Брюсе. Могу выяснить и это. Могу и дальше играть в детектива. Расследовать свою жизнь и жизнь своей семьи. Читать книги и статьи, опрашивать свидетелей. Отделять истину от вымысла, узнавать то, во что меня не собирались посвящать. Возможно, правда отличается и от того, что мать написала, и от того, что она мне говорила. И она действительно меня любит, а книга — ложь. На самом деле мать меня хотела и я вовсе не разрушила ее жизнь.

У меня стало легче на душе. Я улыбнулась тете Элль, и тетя улыбнулась мне, почти благодарно. Она снова стала похожа на себя: яркая и сверкающая. Я провела ладонью по гладкому серому пакету рядом с собой. Прикоснулась к папиросной бумаге, в которую было завернуто платье, словно к источнику силы или удачи.


— Нет, — отрезала мама.

Дело было вечером. Мы втроем вернулись домой на поезде: мать с романом, тетя Элль с сотовым телефоном и я с пакетом на коленях. Я не давала маме даже заглянуть в пакет. Пусть подождет «торжественного открытия», по выражению тети Элль.

Я стояла в новом платье в маминой спальне перед высоким зеркалом. Мать медленно ходила вокруг меня.

— Мне жаль, Джой. Оно очень, очень красивое. Но для твоей бат-мицвы не подходит.

— Но почему? — простонала я.

Я заколола волосы на затылке и надела свои единственные шпильки, оставшиеся после прошлогоднего выпускного. Платье сидело превосходно. Не слишком туго на груди, не слишком свободно на бедрах. Ткань мягко ласкала кожу под коленями. Серебряные блестки мерцали, и казалось, что наряд соткан из лунного света.

Мать села по-турецки на кровати, ее груди практически лежали на коленях.

— Из синагоги пришли указания. Не разрешаются платья без лямок или с тонкими лямками.

— Но к нему прилагается накидка!

Я выбежала из комнаты и вернулась с серебристой вуалью на плечах. Мама продолжала хмуриться.

— Прелестно, Джой, но, по-моему, платье слишком взрослое для тринадцатилетней девочки.

«Слишком взрослое». Ха. Словно не она написала, что утратила девственность в пятнадцать лет на раскладном диване родителей. Или это тоже ложь?

— Но я расту. В этом весь смысл бат-мицвы! Я становлюсь женщиной и не могу надеть детское платье!

Хорошо бы тетя Элль защитила меня! Но она испарилась, как только мы вернулись домой. Помахала рукой и предупредила, что вернется поздно.

— Нет, — повторила мать.

Я посмотрела на нее. Она посмотрела на меня. Ее лицо было напряженным и непроницаемым.

— Чего ты так боишься? Что, по-твоему, случится, если я буду в нем? По-твоему...

Я чуть не добавила: «По-твоему, я с кем-нибудь перепихнусь на раскладном диване? По-твоему, я случайно залечу, как ты?»

— Мне жаль, — сказала мать. — Но это платье не годится для праздника, который мы с отцом намерены тебе устроить.

Я чуть не спросила, с которым из отцов. Но по ее лицу было ясно, что лучше промолчать. Знакомое выражение. С таким же она запрещает мне ходить на фильмы для взрослых. Она звонит чужим родителям, прежде чем отпустить меня на вечеринку. Она обычно говорит, что ей плевать, когда расходятся остальные — в будний вечер я должна быть дома в десять часов.

Я сняла платье и швырнула его на мамину постель. Оно растеклось жалкой розовой лужицей.

— Милая, мне очень жаль, но...

Я не проронила ни слова. «Лицемерка», — беззвучно произносила я, топая по коридору, увешанному семейными снимками. Вот я лежу в колыбельке, а вот начинаю ходить. Первый день в яслях, в детском саду, в седьмом классе. Я прошла мимо часов, которыми мама так гордится, мимо столов с вазами, полными красных и розовых роз. «Ли-це-мер-ка». Она была всего на пару лет старше, когда занялась сексом с парнем. Настоящим сексом с настоящим парнем. А теперь переживает, что я покажу плечи?

В спальне я рывком натянула джинсы и свитер, после чего достала из ящика с бельем карточку для ответа по поводу бар-мицвы Тайлера. Я спустилась по лестнице, прицепила Френчи к поводку и вышла в ясную ночь. Почтовый ящик висит в конце нашей улицы. Я опустила в него карточку и услышала, как она упала на дно.

13

В десять вечера Питер вернулся домой с ежемесячной викторины, в которую он и его коллеги-диетологи играют в пабе. («Бариатры»[55], — каждый раз поправляет Питер.) Не успел он войти, как я прижала палец к губам, схватила мужа за руку и отвела наверх. Мы на цыпочках прокрались мимо закрытой двери комнаты Джой, я распахнула дверь в нашу спальню и театральным жестом указала на серебристо-розовое платье, распростертое на постели.