— Наверное, придется подождать, — сказала я Кевину.

Через пятнадцать минут подъехала маленькая белая машина. Из нее вылезла тощая стриженая блондинка в розовом медицинском халате с рюкзаком и ключами в руке.

— Скоро вернусь, — пообещала я.

Я перешла улицу, напоенную сладкими, душистыми ароматами, пересекла лужайку и приблизилась к крашеной двери. Под ногами хрустела странная, непривычная лос-анджелесская трава. Под деревом валялись и гнили шесть или семь апельсинов. По одному из них бежала черная полоска. Наверное, муравьи.

— Прошу прощения! — крикнула я.

Женщина обернулась. Ее лицо было усталым и настороженным.

— Да?

— Миссис Шапиро? Кристина? Доктор Шапиро дома?

— Миссис Блум, — поправила она. — Я теперь миссис Блум.

— Но вы были миссис Шапиро? Вы были замужем за доктором Шапиро?

Женщина прищурилась.

— Впервые вижу такого молодого судебного пристава.

— Я не судебный пристав.

Я даже не знаю, кто это такой.

— Я — Джой Шапиро Крушелевански. Моя мать...

— О господи, — перебила женщина. — Кэндейс.

— Да. Извините за беспокойство, но вы не знаете, где мой дедушка?

— Сейчас? Понятия не имею.

Миссис Блум повернулась к дому и полезла в карман, наверное, за ключами. В маминой книге новая жена отца Элли была стройной. Возможно, когда-то так и было. Но с тех пор из стройной она стала тощей, почти иссохшей, как одна из актрис, чьи фотографии печатают на обложках таблоидов под заголовком «Анорексия???». У бывшей миссис Шапиро были жилистая шея и костлявые руки. Розовый халат с короткими рукавами и треугольным вырезом обнажал потрескавшиеся локти и плоскую грудь.

— Вы не знаете, где он? — повторила я. — У вас нет другого его адреса или номера телефона?

— Нет, — отрезала миссис Блум и презрительно посмотрела на машину. — Путешествуете со вкусом, как я погляжу? Ваша мать в машине?

— Я приехала одна, — отозвалась я. — Не хочу показаться назойливой, но мне очень-очень нужна хоть какая-нибудь информация о дедушке.

Миссис Блум сняла рюкзак и бросила его на траву.

— Он уехал. Он мне должен. Много денег. Мне и моим детям. И я даже не могу написать об этом бестселлер.

Миссис Блум неловко наклонилась, словно у нее болела спина, и подняла рюкзак. Затем схватилась за голубую калитку — боялась упасть?

— Я только хотела вручить ему кое-что.

— Ничем не могу помочь. Очень жаль.

Не похоже, судя по голосу. Миссис Блум вцепилась в калитку рукой с обкусанными ногтями.

— Мы развелись. Три года назад. Я снова вышла замуж.

Она злобно швыряла в меня слова, словно острые камешки. Наверное, надеялась, что я уйду. Ни за что. «Я пролетела три тысячи миль, чтобы попасть туда, где растут пальмы, а воздух пахнет маслом для загара и амбициями, — писала мать. — Оставила искореженные обломки своего прошлого ради солнечного морского берега». Я представила, что сама стою сейчас на солнечном морском берегу. Что бы ни случилось, все равно здесь лучше, чем дома.

— Я прилетела из Филадельфии, — продолжила я.

Видимо, миссис Блум услышала, поскольку ее спина закаменела, как у Тамсин, когда та злится.

— У меня есть для него кое-что.

Приглашения на бат-мицву, которые мы с матерью выбрали в Интернете, еще не пришли. Так что прошлым вечером в спальне Тамсин я написала несколько от руки.

— Вот. — Я сунула лист миссис Блюм. — Это на мою бат-мицву. Я уже пригласила деда, но это официальное. Если он объявится или вы узнаете, где он живет, пожалуйста, передайте ему.

Миссис Блум сжала кулаки. Приглашение полетело на бетон.

— Гоните его прочь с вашей вечеринки! — воскликнула она. — Гоните прочь из вашей жизни. Он подонок. Можете мне поверить.

Миссис Блум криво и страшно улыбнулась.

— Мне долго казалось, что его просто не понимают. Жена-лесбиянка, невоспитанные дети... Чушь! Дело было не в них, а в нем.

Миссис Блум опустила голову и что-то пробормотала. Я прочла по губам: «Сукин сын».

— Не могли бы вы...

— Уезжайте, — посоветовала эта тощая женщина в слишком большом розовом халате. Затем она отвернулась и вошла в дом.

Я подняла приглашение. Щелкнул замок.

— Подберите апельсины! — крикнула я закрытой двери. — Они все сгнили!

Нет ответа. Я медленно досчитала до двадцати, после наклонилась и сунула приглашение в прорезь для почты. Звякнула латунная заслонка. Кажется, я услышала, как конверт опустился на пол.


— Доктор Шапиро?

У дамы за стойкой Хирургического центра Беверли-Хиллз были блестящие черные волосы, завязанные в узел, и кожа цвета сливок. Когда я назвала имя дедушки, в ее миндалевидных глазах появилось сомнение.

— В эти выходные он не принимает.

Замечательно. Дома его нет, он вообще не проживает по известному мне адресу. На работе тоже. Плохо дело.

— Можно попросить вас об услуге? Меня зовут Джой Шапиро. Я его внучка. Он не в курсе, но я прилетела из Филадельфии, чтобы повидать его.

Дама взглянула на меня из-под тяжелых век.

— У вас есть его номер телефона?

— Только старый, — ответила я.

Дама еще минуту смотрела на меня, не моргая.

— Подождите, — наконец произнесла она. — Попробую с ним связаться.

Она исчезла за дверью, едва заметной под словом «Центр». Минуту я переминалась с ноги на ногу перед пустой стойкой, затем направилась в приемную. Там стояли пухлые диваны, обтянутые золотой тканью, и круглые пуфики с бахромой, заваленные глянцевыми журналами. На стенах висели гигантские фотографии врачей центра. Я отыскала снимок дедушки. Тот же Санта-Клаус, что и на сайте. Я стояла под портретом, пока не вернулась красотка дежурная.

— Он сейчас придет.


Волосы деда оказались совершенно седыми. Он был низкого роста, с бочкообразной грудью и толстыми ногами в голубых джинсах, над которыми висел живот. Дед открыл дверь электронным ключом и вошел в комнату. На фоне бледно-розового ковра и кремовых стен он выглядел на редкость неуместно. На нем были клетчатая рубашка и толстый кожаный ремень с серебряной пряжкой в форме подковы. Морщины, кирпичные щеки, покрасневшие водянистые карие глаза за стеклами очков.

Он что-то сказал дежурной и подошел ко мне.

— Джой?

Я узнала его низкий грудной голос. У меня перехватило дыхание. Это же мой голос!

— Привет.

Я робко кивнула, не зная, как его называть и что делать. Обнять? Или пожать руку? Он разрешил проблему, улыбнувшись еще шире. Прекрасные зубы, блестящие, ровные и белые.

— Ты получил мое электронное письмо? — поинтересовалась я.

— Получил, но визита не ожидал. Какой приятный сюрприз!

Тот же тон, что на кассете: теплый и дружелюбный.

— Добро пожаловать в Калифорнию.

Дед умолк. Мы смотрели друг на друга. Я вспомнила, как Френчель осторожно подходит к незнакомым собакам и деликатно принюхивается, пытаясь выяснить, друг перед ней или враг.

— Внизу есть кафе. Угостить тебя чем-нибудь?

— Да, спасибо.

Мне стало легче. Я не загадывала так далеко и теперь не понимала, что делать. А так вокруг будут люди. И Кевин.

— Мать с тобой? — небрежно спросил дед, когда мы вышли в коридор.

— Сейчас — нет. — Я отрицательно покачала головой.

Полуправда — именно то, что нужно нам обоим. Он придержал передо мной дверь кофейни. Для меня мы заказали нечто замороженное и перемешанное, со взбитыми сливками и шоколадным сиропом, для него — эспрессо. Мы отнесли кофе на столик у окна. Я помахала Кевину, который припарковал машину прямо напротив. Дедушка положил в чашку сахар.

— Итак, — начал он, — что тебя привело в наш прекрасный город?

— Просто захотелось погулять. И заодно напомнить о своей бат-мицве. Официально. Я оставила приглашение у твоей... бывшей жены, полагаю?

— Кристины, — коротко ответил дед.

Я думала, он еще что-нибудь добавит. Например, извинится за ее поведение и объяснит, что она больна или сошла с ума. Но он промолчал.

— Я впервые летела на самолете одна, — сообщила я.

Дед поднял брови.

— Неужели?

— Ну, я уже летала раньше. Но с родителями. Иногда мы летаем во Флориду, а еще я была в Калифорнии с мамой и тетей Элль...

Между его глаз прорезалась морщинка.

— Тетей...

— Люси. Она сменила имя.

Дед улыбнулся, сверкнув зубами.

— А манеру поведения она сменила?

— Что?

— Хотя вряд ли. — Он продолжал улыбаться. — Особых надежд она никогда не подавала. Твоя мать — другое дело.

Я опустила взгляд на кофе. Да как он смеет говорить, что тетя Элль не подавала надежд? Тетя Элль такая красивая!

Потом я снова посмотрела на деда. В нагрудном кармане его рубашки лежали сотовый телефон, пейджер и мятая пачка сигарет. «Сигареты? — удивилась я. — Разве врачи курят?»

Дед снял очки и потер переносицу двумя пальцами.

— Твоя мать — большая удача, — заметил он.

— Наверное, — отозвалась я.

— Как у нее дела?

— Хорошо.

— Всего лишь хорошо? — Дед положил очки на салфетницу. — «Хорошо» ничего не значит. Бесполезное слово.

У меня сжался желудок. Он имеет в виду, что я бесполезна?

— Мама занята! — выпалила я. — Очень занята.

— Неужели?

Судя по всему, ему скучно.

Я попыталась сменить тему.

— Итак... гм. Я почти закончила седьмой класс. Хожу в Академию Филадельфии. Знаешь такую?

— Погоди, — прервал меня дед.

Я следила за ним через окно. Он подошел к машине, достал из багажника альбом, вернулся и положил его на стол. Я сразу его узнала. Такие же фотоальбомы я разглядывала в «лишней комнате» бабушки Энн.

— Мне кажется, тебе будет интересно, — заявил он.

Дед открыл альбом на первой странице. Лысый младенец с широко открытым ртом, завернутый в розово-голубое одеяльце.

— Твоя мать, — пояснил он.

Затем перевернул страницу. Бабушка Энн улыбалась, баюкая лысого ребенка. Ее короткие волосы были каштановыми, а не седыми; кожа — гладкой.

Я уставилась на ребенка.

— Это тетя Элль? То есть тетя Люси?

— Нет. Кэндейс. — Дед постучал по фотографии пальцем. — Видишь, Энн еще не растолстела.

Я с трудом сглотнула.

— Тридцать фунтов с каждым ребенком, — сообщил он. — Хочешь верь, хочешь нет. Наверное хорошо, что твоя мать ограничилась одним.

— Да, — кивнула я, потому что дед ждал ответа. Я стучала ногой по полу, все быстрее и быстрее.

— У тебя наследственная склонность к набору веса, — наставительно произнес дед и оглядел меня налитыми кровью карими глазами. — Следи за собой.

Мне хотелось сказать, что я слежу за собой и что мать тоже следит: кормит меня только органической, натуральной, не содержащей гормонов едой. Мои обеды и перекусы — самые здоровые в школе, а лимонад я впервые попробовала в десять лет. Но я лишь помешала взбитые сливки соломинкой и сделала большой глоток.

Дед пожал плечами и перевернул страницу.

— Твоя мать, — указал он.

На ней был купальник с аппликацией лягушки на животе. Ее волосы были влажными и вились. Она бежала через лужайку с дождевальной установкой. На фоне снимка били струи воды. Мама улыбалась и перебирала пухлыми короткими ножками, гордо выпятив живот.

— Ей здесь четыре годика, в этом возрасте она уже знала все буквы. Я читал ей каждый вечер. Стихи. Шекспира. Каждый вечер.

— Очень мило, — пробормотала я.

Как же мне хотелось скорее сбежать! Я вспомнила кассету. Мужчины с добрым голосом, записавшего ее, больше нет. Я жестоко ошиблась, приехав сюда.

— Я научил ее читать. — Дед перевернул страницу.

Снова мама с тетей Элль. Сестры в комбинезонах стоят на коньках на ухабистой, рябой поверхности замерзшего пруда. Подо льдом проглядывает черная вода.

— Научил ее плавать.

Следующая страница. Снова бабушка Энн, растолстевшая и усталая, с нитями седины в волосах и очередным ребенком на руках. Дед быстро перевернул страницу. Наверное, на снимке дядя Джош.

— Научил ее всему, если уж на то пошло.

Передо мной мелькали фотографии: первые школьные дни, дни рождения, бар-мицвы. Вот школьный выпускной, на матери блестящая шапочка и мантия. Она стоит на трибуне, на лице свойственное ей выражение: угрюмое, робкое и пристыженное. В черной шапочке и мантии она выглядит еще толще.