Я влезла в платье и спиной вперед вышла из примерочной, подставляя маме молнию. Мама застегнула ее, положила руки мне на плечи, и мгновение мы стояли перед зеркалом. Мама с вечным хвостиком (в этот раз, по крайней мере, аккуратным) и я с кудрями. Она в черной рубашке и брюках-хаки и я в платье своей мечты. Мать вздохнула и обняла меня.

— Теперь ты счастлива?

Я кивнула. Мама набросила накидку мне на плечи и повернулась к продавщице, которая ждала, скрестив на груди руки.

— Заверните, — попросила она.


На следующий день в восемь утра мы вылетели домой. Самолет оторвался от земли, и мать достала книгу. Я вытащила пакет «Бэджли Мишка», полюбовалась и вернула на место. Когда мы набрали крейсерскую высоту — тридцать две тысячи футов, — мать засунула книгу в карман на переднем сиденье и повернулась ко мне.

— Нам надо поговорить.

— О чем?

— Если честно, не знаю, — улыбнулась мама. — Может, о том, почему ты решила поехать в Лос-Анджелес и отыскать давно пропавшего дедушку?

Я пожала плечами.

— Он был... просто ужасен.

Мне не хватало слов, чтобы описать его. Возможно, поэтому мама, тетя Элль и бабушка Энн использовали одни и те же фразы. «Не очень хороший человек» — слишком мягкое определение. «Жуткий» — уже лучше. «Жалкий» тоже подходит. И «старый». Мерзкий старикашка с альбомом фотографий детей, которые давно выросли и ничего о нем не знают.

— Он показал мне ваши детские фотографии, — сообщила я.

— Неужели? — удивилась мать.

— Твои, тети Элль, дяди Джоша и, наверное, других детей тоже. Рецензии на твою книгу. Статьи о тебе.

Судя по всему, мама не обрадовалась.

— Интересно, зачем?

— Я нашла кассету с ним у бабушки Энн.

— Видеокассету? — Мама была явно озадачена.

— Нет, обычную. Вы тогда были детьми. Он читал вам.

Мама кивнула. Ее лицо смягчилось.

— Читал. Когда мы с тетей Элль были маленькими.

— На кассете он казался таким хорошим... — У меня в горле застрял комок. — Совсем как папа. Но ты была права. Надо было тебя послушать. Как человек он явно не очень.

— Так было не всегда.

Мать сжала губы. Наверное, вспомнила нечто приятное: как отец водил ее на каток или учил плавать.

— Отец был потрясающим, вот что самое страшное, — медленно добавила она. Ее голос был робким, мягким, почти детским. — Он не всегда был ужасным. Сначала все шло чудесно. Он читал нам, водил гулять, учил нас.

— Кататься на коньках, — напомнила я. — И плавать.

— Да. И он любил нас... — Мама заморгала и отвернулась. — Отец так любил нас... Не знаю. Возможно, в нем просто что-то сломалось. Или наступил тяжелый кризис среднего возраста. Было так здорово, когда я слышала от него, что он мной гордится! Ведь это случалось очень редко...

Я видела, что мама тщательно подбирает выражения, хотя у нее донельзя острый язык! Она объясняет, что слова — ее инструменты.

— Бабушка Энн всегда нами гордилась, и мы ощущали ее поддержку. Но чувства отца оставались тайной. Поэтому, когда он мной гордился...

Мама скомкала в кулаке салфетку. Я взглянула на нее и отвернулась. Питер часто говорит, что гордится мной. В детстве он читал мне, и гулять мы с ним ходим. Я никогда не сомневалась, что он меня любит, и мать тоже, хотя иногда ее опека кажется смирительной рубашкой. Даже Брюс любит меня. Да, он сбежал в Амстердам. Но вернулся и сделал все, что мог.

— Мне не следовало обманывать тебя по поводу дедушки, — с трудом произнесла мама. — Прости. Я была не права. Мне казалось, будет лучше, если ты решишь, что дед забыл о тебе. Я собиралась открыть правду, когда ты подрастешь. Если тебе еще будет интересно.

Я подумала и решила: «Помирать, так с музыкой!» Еще одна мамина фразочка. Я наклонилась и вытащила «Больших девочек» из сумки миссис Мармер.

— О боже, — несчастно вздохнула мать. — Ладно. Во-первых, написала я ее в двадцать восемь лет, переживая тяжелый разрыв. В книге все преувеличено ради комического эффекта.

— Например, количество парней Элли?

Мама поморщилась.

— Да, это особенно. И, гм, злость и неуверенность в себе. И уязвимость, и мелочность. Все это выдумки.

Она невольно поморщилась.

— Не считая лишнего веса. Это, к сожалению, правда. — Мама помолчала. — И уязвимости. Однако имей в виду: я была девственницей в день своей свадьбы. — Мать снова взяла паузу. — Ладно, в день встречи с Брюсом. Кстати, тогда я была намного старше, чем ты сейчас. Что-нибудь еще?

Мама достала книгу из кармана на переднем сиденье.

— Ты хорошая мать, — сказала я.

Мама замерла.

— Правда?

— Самая лучшая, — заверила я.

Мамины плечи задрожали. Я решила, что она плачет. Но она собралась с силами и открыла книгу.

— Можно кое-что спросить? — продолжала я.

— Конечно. — Ее голос немного дрожал.

— Когда ты отправилась в Лос-Анджелес, в книге...

— Когда Элли отправилась в Лос-Анджелес, — чуть улыбнувшись, поправила мама.

— «Чтобы сбежать, — процитировала я. — Сбежать и родиться заново».

Мать закатила глаза.

— И я еще считала себя писательницей!

Я не обратила внимания.

— То, от чего бежала Элли... — Я помедлила и прошептала: — Это была я? Ты не хотела ребенка?

Вот он — корень зла, причина моего путешествия.

Мамины глаза наполнились слезами.

— Ах, Джой!

Она притянула меня к себе и погладила по кудряшкам. Я положила голову ей на грудь. Ее дыхание взъерошило мне волосы, когда она прошептала:

— Я бежала к тебе. Просто тогда еще этого не знала.

Примерно над Вирджинией я сообщила маме, что это Тамсин разболтала о Лайле Пауэр.

— Тамсин? — удивилась мама. — Тамсин Мармер? Твоя лучшая подруга?

— Она злилась на меня, — призналась я. — Вот почему так поступила.

— Замечательно, — пробормотала мать и глубоко вздохнула. — Ладно. Ничего не попишешь. Молоко пролито. Кто старое помянет, тому глаз вон. Если Бог закрывает окно, Он открывает постель.

— Что?

— То есть дверь. — Мать покачала головой. — Если Бог закрывает окно, Он открывает дверь.

— А почему «постель»?

Мама покраснела.

— Это шутка. Просто старая шутка. Когда у равви из Черри-Хилла убили жену, он сказал любовнице: «Если Бог закрывает окно, Он открывает дверь». Поэтому мы с Питером всегда говорим, что если Бог закрывает окно, Он открывает постель. Неважно. Не Тамсин, так кто-нибудь другой сделал бы это рано или поздно. Все уладится.

Мне пришла в голову невероятная мысль, но я все равно ее озвучила.

— Получается... ты благодарна Тамсин?

Мать криво улыбнулась и пожала плечами.

— И да и нет.

— А своему отцу ты благодарна? — поинтересовалась я.

Капитан объявил через динамики, что заходит на посадку в Филадельфии. Мать молчала так долго, что я начала сомневаться, дождусь ли ответа.

— Так или иначе, мои мечты исполнились, — наконец начала она. — У меня есть муж, чудесная дочь, прекрасный дом, замечательные друзья и работа. Наверное, я должна быть благодарна всем, кто помог мне добиться успеха... пусть даже сам того не желая.

Я, видимо, поморщилась, потому что мама сжала мое плечо.

— Не переживай, — произнесла она. — Да, и пока мы не приземлились, надо кое-что обсудить.

Мать открыла сумку и достала из-под книги, бумажника и бутылки воды папку с распечатками и фотографией Бетси, женщины с сайта.

— Как насчет младшего братика? — спросила мама.


35


— Не знаю.

Я посмотрела на свои колени в белой с голубыми снежинками больничной одежде и вытянула ноги к спинке кровати.

— Странно, что мне все это не кажется странным. Понимаешь меня?

Питер пожал плечами. С тех пор как я вернулась из процедурной, он сидел на стуле у моей кровати. На прикроватном столике стоял кувшин с холодной водой и букет из тюльпанов и нарциссов, который принес Питер.

— Наверное, все ощущают себя по-разному, — предположил он.

Я зевнула. Забор клеток был назначен возмутительно рано, на шесть утра. Пришлось проснуться в четыре. Небо было пасмурным и серым, вдалеке громоздились темные грозовые тучи. Хорошо, что врач велел мне провести остаток дня в постели. Из-за центрального кондиционирования дома было бы слишком зябко.

— Девять яйцеклеток. Неплохо, правда? — сказала я.

Вообще-то результат средний. Я читала в Интернете о своей ровеснице, которая пила гормоны и колола их, но получила всего две яйцеклетки. И о двадцатилетних донорах, которые выдают целых двадцать четыре яйцеклетки за цикл.

— Девяти более чем достаточно, — подтвердил Питер.

— Тогда я умываю руки.

Я сменила позу и поморщилась от боли. Мои девять яйцеклеток отвезут в лабораторию и смешают с промытой и центрифугированной утренней спермой мужа. Самые симпатичные сперматозоиды и самые симпатичные яйцеклетки, если повезет, образуют несколько симпатичных восьмиклеточных эмбрионов. При помощи катетера эмбрионы введут в химически обработанную матку Бетси. Останется лишь ждать.

Питер поцеловал мою руку.

— Ты хорошо себя чувствуешь? Никакого дискомфорта?

— Нормально. Просто немного нервничаю. О дивный новый мир!

Муж сжал мою ладонь.

— И как теперь будет?

Я пожала плечами.

— Поживем — увидим.

— А ты?

Я удивленно посмотрела на Питера.

— Что — я? Еще посплю.

— Ты собираешься писать? Новый роман для «Вэлор».

Я отвернулась и вздохнула. В понедельник после возвращения из Лос-Анджелеса, как и ожидалось, позвонила Лариса. Тщательно взвесив все «за» и «против», издательство решило, что больше не нуждается во мне как в авторе историй о Лайле Пауэр. «Не расстраивайся, — утешала меня Лариса. — Зато у тебя появилось время для нового романа!» «Конечно», — пробормотала я и повесила трубку.

— Если честно, я не думаю о книге. Мне важнее, не испортятся ли мои яйцеклетки и как помешать дочери уехать за границу без моего ведома.

— Я серьезно. — Питер не сводил с меня глаз. — Сколько времени ты писала о Звездной девушке?

— Долго, — признала я.

Девять лет. Я бы и до скончания века этим занималась, если бы все сложилось иначе. В мире Лайлы так уютно! Я с легкостью перевоплощалась, пряталась от реальности в ее теле и эмоциях.

— Возможно, все к лучшему, — заметил Питер.

Я прикусила губу и промолчала. Он погладил мою шею.

— Не надо бояться.

— Бояться? Я ничего не боюсь. Все прекрасно.

Муж не сдавался.

— Ты должна написать новую книгу. Настоящий роман.

— Мне и фальшивые нравились, — возразила я.

Питер не унимался.

— У тебя есть цель, — настаивал он. — Стремись к ней!

Я закатила глаза.

— Ты что, ударился головой, а потом посмотрел шоу Опры? Можно мне обезболивающее?

— У тебя что-то болит?

Я наблюдала за его лицом в слишком ярком больничном свете: четкие скулы, прямые темные брови, теплые карие глаза. Когда я впервые увидела Питера, то не разглядела, что он красив. Ясно было одно: он не Брюс. Я не поняла, что Питер добрый, что он первый, кто по-настоящему меня почувствовал, а не обманулся моей напускной дерзостью.

— У меня есть цель, — заявила я. — Я забочусь о Джой.

— Джой уже тринадцать, — отозвался Питер. — Скоро она станет старшеклассницей. Твоя работа закончена. Ты прекрасно с ней справилась.

— Просто чудесно. — Я опустила взгляд. — Не считая того, что дочь сбежала от меня за три тысячи миль.

Он не обратил внимания.

— Думаю, есть еще кое-что.

— Цель, — повторила я. — Божественное предназначение, что ли?

Питер даже не улыбнулся.

— Возможно, — согласился он. — И ты должна его исполнить. Иначе получится как с Моисеем.

Я попыталась вспомнить уроки в еврейской школе.

— Неужели редактор явится ко мне в виде неопалимой купины? А что, круто! Хоть какое-то разнообразие.

— Ты должна сесть за новую книгу.

— Отстань! Между прочим, если у нас родится ребенок, дел и так будет по горло. Подгузники, ночные кормления, вечный недосып, боль в сосках и так далее.