Маргарите в силу ее природного любопытства не терпелось узнать, чем все это закончится. Почему-то переживала за отчаянного безумца: раздавит его «Скводрон» почем зря. Присела на лавочку.

Рядом с ней примостился сочувствующий, из местных, – лет сорока, с победно торчащими черными бровями и лохматой бородой.

– Федор Разин, – представился он, протягивая лопатообразную ладонь. Руку сжал подчеркнуто энергично, почти что до хруста. Свободной рукой похлопал Маргариту по плечу. – Можете не представляться, я знаю, кто вы.

Не отрывая взгляда от суровой реки, Маргарита сочувственно вздохнула. Разин ее печальные мысли уловил:

– Что скукошились? Не бойтесь, он выпутается.

– Вы его знаете? Кто он?

– А то как же! – Разин закивал взъерошенной головой. – Нишь не знаешь? Иван Григорьич Иноземцев – хозяин всего нашего курорта, а на летошних выборах стал городским головой, значит мэром. Пытается какой-то порядок навести. У нас ведь здесь война настоящая: моторки за парусниками охотятся. Указывают, кто на воде хозяин. Все мы для них – люд мелкотравчатый. И прихлопнуть не жалко – как надоедливого комара. Владельца такой моторки разве по закону привлечешь? Всегда откупится. Поэтому и взвился Иноземцев, достали его. Он ведь у нас человек новый, к местному беспределу не привыкший. Лет десять как приехал. Да вы и сами заметите – нет у него нашего северного выговора. А пока он не появился, один я и дрался за город. Сейчас, правда, большей частью осторожничаю, стерегусь. Мне за прошлого мэра пришлось отдуваться – условный срок дали.

Маргарита на минуту оторвала взгляд от реки и вопросительно посмотрела на Разина.

– Почему это вас так поражает? – продолжил он, ничуть не смутившись. – Прежний мэр был у нас ворюга шибко выгольный. Я не сдержался и пригладил его метлой по спине пару раз. Ну, может, и не пару, – Разин подмигнул Маргарите и хмыкнул. – Увечий кубыть не нанес, но оскорбил, видишь ли. Мне срок дали, условный. А на него даже дело не завели – куда я только писем про его безобразия не слал. Сейчас с почетом восседает в Североречинске вице-мэром. В наши края нос не сует. Думаю, что из-за меня хвост поджал. Метлу эту я на всякий случай приберег – ждет своего часа у меня в сарае. Я даже на ней ножичком вырезал Nimbus 2000, для истории. Придет время – в городской музей ее передам. Безвозмездно.

Разин зашелся самодовольным хохотом. Маргарита, все еще пребывая в переживаниях за отчаянного безумца, собеседника не поддержала, но все же слегка улыбнулась – приличия ради.

В этот момент из-за поворота реки показался «Скводрон» и шедший вровень с ним катер.

– Эх, забубенная головушка. Как я и говорил: жив наш курилка, – одобряюще пробасил Разин.

– Он много курит? – спросила Маргарита. Ей почему-то хотелось, чтобы этот безумец был хоть в чем-то благоразумен.

– Чтоб Иноземцев смолил? Окстись! На кой мне неправду болтать. Он тут дошкуляет всем своими запретами. Скоро токма дома под одеялом и можно будет цигарку засмолить. Дюже правильный он. И отчаянный, яростный. Прям удалец-молодец. За что и любим заезжими бабешками. Вон, глянь-ка: сидят, переживают истошницы.

Разин кивком головы указал на соседнюю лавочку. Маргарита поворачиваться не стала, но глаз чуть скосила. Действительно, две ухоженные, молодящиеся дачницы исключительно приятной наружности. Горячим взглядом прямо-таки всверлились в приближающийся катер. Когда объект был метрах в пяти от берега, дамы привстали и приветливо, одобрительно загалдели. Радостно заерзал пристроившийся с ними на лавочке худосочный гимсовский инспектор, терпеливо ожидавший возвращения казенного катера. Иноземцев же сочувствующую публику и вежливым взглядом не почтил. Лицо его от ярости было белее белого и ходило волнами – подобно реке, взбудораженной причалившими судами.

– Все на берег, живо. Все до одного, – заорал он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Наконец-то узрев переминавшегося с ноги на ногу инспектора, завопил еще громче. – Что стоишь? Протокол составляй. Свидетелей опроси.

Увидев, что на берег спустился дрожащий от страха рулевой – белесый верзила лет пятидесяти, Иноземцев ринулся к нему и рубанул рукой по киселеобразной губе, которую тот как раз нервно покусывал:

– Наука тебе будет, чтобы в следующий раз своей головой думал…

На белой рубашке бедолаги тут же появились гранатовые капельки. Взбешенный Иноземцев вознес было руку, чтобы преподать еще один урок, но в ту же секунду со скамейки сорвалась Маргарита, ввинтилась между рулевым и Иноземцевым и завопила что есть мочи:

– Не смейте! Остановитесь! Он вам в отцы годится (здесь она, конечно, обсчиталась). Это низко и подло – бить человека, пользуясь своей властью.

Иноземцев нервно дернул бровью и уставился на Маргариту, пытаясь испепелить ее негодующим взглядом. Он был, безусловно, задет выпадом незнакомки. Как говаривал Стендаль, «всякое дельное замечание задевает». Но здесь дело было не только в справедливой критике, ибо Маргарита не ограничилась одними лишь гневными речами. Она самым решительным образом схватила агрессора за руку – что было силы врезаясь ухоженными ногтями в его загорелую кожу. Проштрафившийся рулевой тут же оживился и довольно пробасил:

– Маленькая пташка, а коготок востер.

Как бы там ни было, но к чести Ивана Григорьевича Иноземцева надо заметить, что эмоции он придержал – спокойно убрал руку правозащитницы, погладил свою поцарапанную кожу, чуть наклонился вперед и невозмутимым, неожиданно красивым бархатно-шоколадным баритоном проговорил, не отводя от Маргариты испытующего взгляда:

– Идиотка.

– Сам дурак, – тихо, но достаточно твердо и отчетливо – чтобы он услышал – проговорила она. Резко развернулась и зашагала в гору походкой легкой и пружинистой, полностью позабыв про еще недавно болевшую ногу (недаром место это курортно-целебное). Притом ни разу не обернулась, хотя и чувствовала, как пару раз стрельнул по спине его возмущенный взгляд.

Нет уж, не дождетесь. Взбеленившийся мэр не стоил даже краешка ее взгляда. Совсем не стоил.

* * *

День у Ивана Иноземцева не задался еще с утра. Все началось с того, что обнаружил серьезные огрехи в бухгалтерской отчетности. Своим сотрудникам доверял как самому себе: слава Богу, не первый год работали вместе. Оттого такие оплошности казались особо досадными. Случай с парусником – прямо на городской набережной, где совершают моцион отдыхающие после оздоровительных процедур, – еще больше вывел из себя. Этот эпизод может еще ой как аукнуться. Пассажиры «Сквордона» грозили, что с ним разберутся. Такие, конечно же, могут – судя по троглодитским рожам. Еще повезло, что не раздавили как муху. А потом эта экзальтированная особа с острыми когтями. Посмотрел на руку – царапины покраснели и припухли.

Зашел домой (а дом его был по соседству, на набережной), принял контрастный душ и переоделся. Печально констатировал, что все еще раздражен. Был лишь один способ, неоднократно проверенный, чтобы вернуться в спокойное расположение духа. Сколько раз бывало: подкатывает болезнь, уныние, смертельная усталость, но стоит пройтись по восстановленным им, Иваном Иноземцевым, вольногорским улицам, как в сердце возвращается покой и на душе становится покойно, хорошо. В этот раз для длинной прогулки был существенный повод: из Москвы приехал профессор Северов, надо было его непременно навестить.

Отправляясь в Нагорную Слободу, Иноземцев прихватил с собой рыжего котенка в подарок, на новоселье. Укутал дрожащее животное в шарф и спрятал за пазуху – день все-таки ненастный, промозглый.

Путь был неблизкий – считай, через весь город. Но все равно решил идти окружными путями, чтобы продлить удовольствие и усилить эффект от прогулки.

Вольногоры были настоящим родовым гнездом Иноземцевых. Его прадед объявился в городе еще в начале XX века. Никто не помнил, из каких краев он приехал сюда. Только поначалу, как говорят, по-русски мало что понимал, но быстро освоился и скоро мог часами торговаться на местном окающем наречии с купцами, заезжавшими из Нижнего, а иногда и из самой Москвы. Прадед Иноземцева сразу оценил стратегические преимущества Вольногор: до нижегородской ярмарки по реке рукой подать, местный народ трудолюбив, чистоплотен и набожен. Жили небедно: из шерсти местной овцы получались лучшие в губернии валенки, а в какие края и веси река несла местную шерсть дальше – один Бог знает. Потому-то в верхней части городского герба, Высочайше утвержденного в далеком 1760 году, стояла, посматривая будто свысока, мохнатая овца, а вот внизу примостилась дегтем наполненная бочка в золотом поле – в знак того, что «обитатели сего города оным производят знатный торг».

Была еще на том гербе непонятная, загадочная загогулина, о природе которой исторические источники коварно умалчивают. Это, конечно же, привело к разного рода кривотолкам, начиная от легкомысленного утверждения, что это есть изображение популярных в городе медовых и маковых кренделей, и заканчивая более заумной, философской трактовкой – будто бы это сам вольный ветер, гуляющий в головах свободолюбивых жителей Вольногор. Насчет свободолюбивых жителей примечено весьма точно, ибо в XIX веке город стал популярнейшим местом политической ссылки.

Так вот, предприимчивый прадед Ивана Григорьевича Иноземцева открыл в Вольногорах образцовую ситценабивную мануфактуру, выписал из-за границы самое лучшее оборудование. При мануфактуре открыл для рабочих столовую, в которой не брезговал отобедать и сам. Построил новую пристань и красивую набережную с электрическими фонарями, где в престольные праздники после заутренней жители города любили пройтись со своими чадами и домочадцами, всем своим видом как будто бы говоря: «И наша денежка не щербата, и мы поразжились». Сам же владелец мануфактуры зачастую присоединялся к гуляющим, останавливаясь по пути и с неизменным участием и достоинством расспрашивая горожан об их житье-бытье.

Авторитет молодого фабриканта в губернии был непререкаемым. Говорят, губернатор к нему не раз наведывался за советом и за деньгами на губернские нужды. Но полностью завоевал сердца вольногорцев он лишь тогда, когда женился на местной девушке по православному обряду и назвал своего первенца самым русским именем Иван.

Волны Октябрьских событий докатились до Вольногор с некоторым опозданием. Здесь, конечно, и раньше слышали о забастовках в Североречинске, но волнения обходили город стороной. Однако решение новых властей о национализации мануфактуры и приезд уполномоченных из Североречинска изменили жизнь города раз и навсегда. Подробности событий тех дней достоверно никому не известны. Очевидцев уже нет в живых, большинство архивных документов утеряно, а болтать языком на эту тему многие десятилетия побаивались.

Согласно одной из доживших до наших дней версий, в 1918 году в городе зазимовал артиллерийский дивизион речной флотилии. Матросы пьянствовали, не подчинялись местной власти. Чашу терпения горожан переполнил учиненный артиллеристами незаконный обыск в Покровском храме – святые образы и книги были свалены на пол, а приходской священник под дулом пистолета был вынужден отдать им весь запас вина, припасенного для причастия.

Прадед Иноземцева попытался урезонить пьяных матросов, и в тот же день был расстрелян ими прямо у стен храма. Молодая жена, стремясь защитить его, первой получила пулю в висок, а их малолетний сын был отправлен в приют Североречинска, где ему дали новую фамилию – Иноземцев. Вскоре мануфактура была закрыта как нерентабельная, а все былое благополучие города кануло в небытие.

Завершающим аккордом в разрушении патриархального уклада города стало превращение Покровского храма в клуб, открытие которого ознаменовалось постановкой «Нового завета без изъяна евангелиста Демьяна» и постройкой памятника «борцу с лжерелигией» Иуде. Памятник, правда, простоял всего два дня и бесследно исчез вместе с постаментом.

Лет через восемьдесят после описанных печальных событий двадцатипятилетний Иван Иноземцев, детство, юность и весьма успешное в материальном отношении начало взрослой жизни которого прошли в небольшом промышленном городке в Восточной Сибири, решил заняться изучением своих корней. Начало истории рода в приюте Североречинска его не удовлетворяло, и он не жалел средств на поиск в архивах сведений о предках загадочного деда Ивана. Через полгода его усилия увенчались успехом. Стало достоверно известно, что отец Ивана Иноземцева-старшего проживал в Вольногорах, загадочном городе на берегу великой реки. На следующий день после получения этих сведений Иван Григорьевич Иноземцев уже летел на самолете в Москву, а еще через день стоял на перроне станции Живые Ручьи Северной железной дороги.

Как и его далекий предок, Иноземцев был поражен красотой здешних мест. С высокого берега реки Вольногоры были как на ладони. Внизу, в долине, нестройными рядами расположились аккуратные домики, среди которых, как цветущие кусты, были разбросаны чьей-то щедрой рукой разноцветные церкви, столь необычные для русского севера. От разноцветья церквей к небу яркой дорожкой вела радуга, раскинувшаяся над городом.