Афанасия Уфимцева - Все еще будет

Дуся копошилась, накрывая на стол. Николай Петрович позабыл о недавнем конфузе из-за Маргариты и, твердо усевшись на своего верного конька, делился с дорогим Иваном Григорьевичем взглядами на образование юношества, с воодушевлением похрустывая ароматным огурчиком домашней засолки:

– Уважение к ученику, друг мой, прежде всего в требовательности к нему и в безграничной вере в его потенциал. Коллега с психологического факультета рассказывал мне о несколько жестоком, с моей точки зрения, эксперименте, который проводили американские ученые лет тридцать тому назад. Протестировали группу учеников. Затем, намеренно умолчав о результатах тестов, произвольно разделили учеников на потенциальных гениев и бездарей, выдав эту информацию за результаты тестов и щедро поделившись ею с педагогами. И что же вы думаете? Когда через полгода опять протестировали ту же группу, с удивлением обнаружили, что те ученики, которых объявили гениями, совершили настоящий прорыв в обучении, а названные бездарями – таковыми и стали. А вывод здесь, друг мой, напрашивается только один. Если педагог не верит в своего ученика, не подбадривает его постоянно, то и тот, скорее всего, в себя не поверит и далеко не пойдет.

– Выходит, детей надо чаще хвалить, – поддержал профессора Иноземцев.

– Непременно, друг мой, непременно. Да и ругать можно по-разному. Можно, к примеру, обозвать ребенка тупым и ни на что негодным. Большинство наших соотечественников именно так воспитывают своих чад. А можно поругать и по-другому, в позитивном ключе: мол, что же ты, такой способный и умный, поленился, не показал себя. Собственно, только так, в позитивном ключе, и позволительно ругать ребенка. Доверьтесь моему обширному педагогическому опыту, Иван Григорьевич. Вы даже не представляете, скольких выдающихся математиков я воспитал за почти три десятка лет. Некоторые с мировым именем. К сожалению, в России мало кто остался. Но они еще вернутся, непременно вернутся. Я вам обещаю.

Затронутая тема была явно близка Николаю Петровичу, и он долго, в деталях рассказывал о своих школьных и университетских годах, но больше всего – о своих геракловых свершениях на педагогическом поприще. Надо сказать, что если он и преувеличивал, то только самую малость, поскольку такие педагоги от Бога, как он, в любые времена были в огромнейшем дефиците. Как говорится, второго такого и в солнечный день не сыскать с самым мощным фонарем.

Вот вроде бы таблица умножения – скучнейшая, простейшая штука, но сколько адского мучения приходится перенести, чтобы ее выучить. По методе Николая Петровича на всё про всё уходили один-два урока. Всё так разъяснит, образные картиночки нарисует, что, как говорится, бездушный камень усвоит и запомнит на всю жизнь. Пускай это было не главное его достижение, но как раз то самое, которое может по достоинству оценить и самый неискушенный в математической науке товарищ, ибо тут же воскресит в памяти солоноватый вкус детских слез, пролитых над этими коварными столбцами на обложке двухкопеечной тетрадки в клеточку.

Словоохотливому настроению московского профессора в немалой степени способствовали холодненькие, запотевшие графинчики с кедровухой и калганом. И если профессор замолкал на минуту-другую, то это легкое замешательство было связано исключительно с трудностью выбора между этими двумя самобытнейшими русскими настойками. Какая ведь заковыка: всегда лучшим кажется то, от чего откажешься. Что-то подобное говорил Сенека. Или кто-то еще.

Иноземцев слушал Николая Петровича с интересом, не упуская при этом возможности изредка украдкой посматривать на Маргариту.

После того как разгорелся камин, в комнате стало жарко. Маргарита сняла шаль и бросила себе на колени. Она сидела полубоком к Ивану Иноземцеву, и он, сам того не желая, обратил внимание на то, как ладно она сложена: длинная белая шея, покатые плечи, гибкая фигура. Он старался убедить себя, что она ему совершенно не нравится. Таким образом он пытался успокоить себя и избавиться от неприятного чувства, что, пока он смотрит на нее, с трудом сдерживая восхищение, она не обращает на него ни малейшего внимания, презирая его за злополучное происшествие на набережной и, скорее всего, считая разбогатевшим купчишкой средней руки. Точнее, лапотником со средствами.

Бедный Иван Григорьевич даже в лице изменился, побледнел. Несколько раз собирался встать и уйти, но Николай Петрович, наконец-то найдя благодарного слушателя, униматься не собирался и вспоминал всё новые и новые истории из своей интеллектуально насыщенной детской, юношеской и профессорской жизни.

Когда Иван Иноземцев подошел, чтобы попрощаться, Маргарита едва кивнула ему. Он второй раз кряду почувствовал себя смущенным и застенчивым. Впрочем, ему было невдомек, что в данном случае реакция Маргариты была лишь неуклюжей попыткой компенсировать излишнее подобострастие отца.

Невежливость дочери профессор Северов особо строго осуждать не стал, хотя ему не нравилось, что Маргарита недооценивает его нового друга. Буркнул лишь себе под нос: «Могла бы быть пообходительнее. От учтивых слов язык не отсохнет». Но в голосе его не было ни злобы, ни излишней назидательности. Надо сказать, в этот день Николай Петрович находился в экстатическом состоянии и был решительно не склонен к конфликтам, будь то по причине чародейского запаха дома, целебного воздуха или исключительной настоечки домашнего производства. Entre nous soit dit[7], он был немного эпикуреец, ибо вряд ли бы мог добровольно отказаться от множества замечательных удобств жизни и ее гастрономических радостей.

Дополнительный бальзам на душу лился прямо из приоткрытого окна. Бальзам успокоительный, целебный и живительный. Где-то совсем рядом серебристый женский голос выводил:

Я любила его

Жарче дня и огня,

Как другим не любить

Никогда, никогда.

Как бы там ни было, Николай Петрович давно не ощущал себя так хорошо и покойно. Будто майский день, именины сердца.

Возвращаясь из Нагорной Слободы к дому на набережной, Иван Иноземцев сознательно дал кругаля – выбрал самый длинный и извилистый путь, через яхт-клуб.

Дождь прекратился. Солнце предпринимало слабые попытки пробиться сквозь тучи, но силы в этот день были явно на стороне туч. Терапевтический эффект от прогулки не оправдал ожидания Ивана. У яхт-клуба присел на лавочку, пытаясь рационально оценить сложившуюся ситуацию. Пришел к выводу, что всему виной какое-то помрачение рассудка, связанное с появлением в городе Маргариты Северовой.

Подключил ресурсы логики: она, конечно, хороша собой, умна, ведет себя независимо, смело. Это привлекает. Но, с другой стороны, он всегда следовал принципу «держать в голове первое впечатление о человеке», пусть мимолетное, интуитивное, возникшее на уровне подсознания. Восстановил в памяти все детали встречи на набережной. Первое впечатление от Маргариты Николаевны Северовой было не в ее пользу. Набросилась с горящими глазами, как бешеная львица.

Еще раз взглянул на царапины. Действительно, всё так и есть. Типичная бешеная львица. Или, вернее, чума бубонная. А еще злая фурия и мегера. Внутри как будто отпустило, отлегло.

И слава Богу!

С чувством внутреннего удовлетворения встал, чтобы спокойно продолжить путь. Машинально бросил взгляд на красавицу-реку. И тут же опять приземлился на лавочку, потому что вспомнил.

А вспомнил он, что первое впечатление от Маргариты Северовой было совсем другое. Он подплывал к берегу на гимсовском катере. Весь мокрый, раздраженный. И вдруг увидел ее. Она сидела на лавочке и смотрела в его сторону. Ветер раздувал ее золотистые волосы, пытаясь закрыть лицо. Ему показалось, что тогда он поймал ее взгляд. И взгляд этот был теплый, беззащитный, открытый.

От этого воспоминания внутренняя гармония порушилась в два счета. Сердце, уже начавшее было биться спокойно и размеренно, сначала – всего лишь на какое-то короткое мгновение – заулыбалось, забарабанило празднично, а потом вдруг как будто ухнуло куда-то, заныло.

Выходит, в гармонии с собой может пребывать лишь человек беспамятный.

С этими мыслями беспокойно проворочался всю ночь, тщетно пытаясь усилием воли заставить себя заснуть.

Маргарите в ту ночь тоже не спалось – правда, совсем по другой причине. После неспокойной Москвы, где все гудит, грохочет, тарахтит и беснуется сутки напролет, никак не могла привыкнуть к провинциальной тишине. Такая тишина – настоящая музейная вещица в наши непростые времена. А когда сон все-таки подкрался и почти сморил ее, по давней детской привычке прошептала: «Сплю на новом месте – приснись жених невесте». Поутру, едва пробудившись ото сна, тут же вспомнила глупую присказку, а также то, что кого-то во сне она все-таки видела. К ее величайшему сожалению и огорчению, никак не могла вспомнить его лица. Но на Гарри не похож. Определенно не похож.

Ну ничего. Собственно, неплохо и то, что вообще кто-то объявился.

Справедливости ради надо отметить, что Иван Иноземцев не показался Маргарите человеком неинтересным или простым. Скорее неординарным и противоречивым. С одной стороны, была в нем подкупающая приветливость и внешняя мягкость – в пользу такого суждения свидетельствовал его подарок, то есть Бобик. Укутал животное в теплый шарф, тащил за пазухой, защищая от дождя. С другой стороны, его голос, манера держаться (не говоря уже об эпизоде на набережной) безошибочно определяли его как человека решительного, самоуверенного и властного.

Одним словом, субъект весьма и весьма любопытный для человека, интересующегося вопросами практической психологии.

Решила за ним понаблюдать – исключительно в познавательных целях. Такой случай представился весьма скоро, на следующий же день после первой встречи. В школе был назначен сбор педагогического коллектива, на который была приглашена и Маргарита, что, собственно, вполне естественно. И, конечно же, там должен был присутствовать Иван Иноземцев, в чем, впрочем, тоже ничего противоестественного не было, ибо время и место для педагогического сбора назначал именно он: в восемь утра, в собственном доме на вольногорской набережной.

Поскольку сбор был самый что ни на есть ранний, проснулась Маргарита ни свет, ни заря. Даже еще раньше – минут за тридцать до будильника. Быстро привела себя в порядок, выпила чашечку крепкого кофе. А вот выбор одежды занял чуть больше времени. Строгий деловой костюм не подходил ни ко времени, ни к месту сбора. Нужно было что-то из разряда smart casual[8]. Перебрав с десяток вариантов, сделала окончательный выбор: светло-сиреневая блузка, прямая юбка с красивым ремнем, туфли на невысоком каблуке. Из украшений – только скромные золотые сережки. Волосы подобрала в аккуратный пучок. Взглянула на себя в зеркало – любо-дорого посмотреть. На учительницу очень даже похожа. Жаль, ее усилия не мог сразу оценить Николай Петрович, убежавший намного раньше – не столько из практической надобности, сколько от нервов.

Окончательно войдя в образ, к дому на набережной подошла вовремя и не спеша, чем, если честно, раньше не грешила. Дверь в дом была настежь открыта и немножко покачивалась от ветра. Не к добру, решила Маргарита. В пасть дверного проема шагнула уже менее уверенно. Слава Богу, в коридоре столкнулась с милой приветливой женщиной лет пятидесяти пяти. Ухоженная, подтянутая, с прямой спиной и гордо расправленными плечами.

– Маргарита Николаевна Северова, учитель английского, – Маргарита с трудом выговорила свое отчество, поскольку вряд ли употребляла его ранее. Но в целом это было неплохое начало: ей понравилось, что голос подстроился под образ и звучал твердо, уверенно.

– Елизавета Алексеевна, – приветливо улыбнулась новая знакомая. Эта улыбка пришлась Маргарите по душе, а потому тон машинально сменила с деловитого на теплый, искренний:

– Очень приятно. Вы какой предмет будете преподавать?

– Я свой предмет уже отпреподавала, воспитав единственного сына. Я мама Ивана Григорьевича Иноземцева. А вы проходите, Маргарита Николаевна, не стесняйтесь. Все уже собрались.

Участливо взяв оторопевшую было Маргариту под руку, Елизавета Алексеевна проводила ее в большую гостиную с французскими окнами, смотревшими на реку.

Действительно, народу набралось уже человек двадцать пять, в основном мужского пола. Возраст – лет от двадцати пяти до шестидесяти. Пара человек возрастом были лучше шестидесяти. Форма одежды – произвольная, то есть кто к чему привык. Но в основном по-интеллигентски обтерханная. Хотя были и исключения, к которым Маргарита с сожалением отнесла и себя, поскольку не любила сильно выбиваться из доминирующего тренда.

Ряды из деревянных стульев хитроумного дизайна, поставленные полукругом, пока пустовали. Педагоги, потягивая чай и кофе, шушукались, объединившись в небольшие группы по интересам. Кстати, появление Маргариты ни у кого интереса не вызвало. «И слава Богу», – порадовалась она. Но, видимо, порадовалась рано. Потому что тут же от одной из шушукающих групп отделился Иван Иноземцев и, учтиво кивнув Маргарите, громко возвестил: