— Нужно немедленно доставить вас домой.

Цыганка поколебалась; потом он почувствовал, как ее тело расслабилось и чуть шевельнулось под ним.

— Мне и здесь удобно.

Ее движения, тон, слова не оставляли сомнений в намерениях.

Его ощущения, желания свирепо боролись со здравым смыслом. Он прикрыл глаза, стараясь собраться с силами и освободиться. И коснулся лбом ее лба. Ее руки скользнули вверх по груди, пальцы распластались на полотне сорочки.

Сколько женщин касалось его вот так?

Сотни.

Сколько женщин вызывали в нем эту ноющую боль, неукротимую страсть, головокружение и неутолимую потребность всего лишь одним прикосновением?

Ни одна.

И хотя он сознавал опасность, все же, когда она подняла голову и нашла губами его губы, он не смог воспротивиться, не смог оторваться. Она соблазняла его нежными касаниями и поцелуем столь невинным, что ледяная скорлупа, сковавшая его сердце, треснула.

— Нет, — выдохнул он, пытаясь отстраниться.

— Да, — ответила она и больше не обронила ни единого слова. Она словно приковала его к себе, не силой, а очарованием, которому он не мог противиться.

Франческа упивалась поцелуем, тяжестью, придавившей ее к полу, его явной капитуляцией. Она чувствовала себя кошкой перед большой миской сливок. Он был такой горячий и твердый: напряженность тела вопила о потребности в разрядке.

Его губы оторвались от нее, провели по щеке, нашли ушко, скользнули ниже.

— Тебе нравится кобыла? — хрипло пробормотал он.

— Она прекрасна.

Его губы коснулись ее шеи, и Франческа инстинктивно выгнулась и услышала его перехваченный вздох.

— У нее… превосходная родословная. Ее аллюр…

Но тут он погладил ее ключицу и, похоже, забыл, о чем шла речь. Франческа не видела причин расспрашивать его. Не хотела говорить. Хотела лишь познать страсть. С ним. Сейчас.

Она уже хотела снова поцеловать его, но он вдруг прошептал:

— Можешь взять ее с собой, когда уедешь.

Франческа застыла. И вынудила себя думать, чтобы найти хоть какое-то логическое объяснение его словам, но так и не смогла.

— Уеду? — Она обнаружила, что недоумение может одолеть страсть, по крайней мере на этом этапе. — Но зачем мне уезжать?

Джайлз вздохнул, и тепло, окутавшее их, рассеялось. Он резко вскинул голову.

— Все гости уедут сразу же после свадьбы. Большинство — после завтрака, остальные — на следующий день. — Он помедлил, прежде чем резко бросить: — И как бы ни близка ты была к Франческе, тем не менее покинешь замок вместе с Чарлзом и его компанией.

Франческа уставилась на него. На лицо, продолжавшее оставаться неясным, размытым пятном. Ее рот был открыт, мозг окончательно отказывался работать. Несколько мгновений она не могла вымолвить ни слова. Потом мир перестал вертеться, как безумный, почти остановился…

Она облизнула губы.

— Дама, на которой вы женитесь…

— Я не стану ее обсуждать.

Напряжение, сковавшее ее тело, разительно отличалось от горячечного напора страсти. Страсть куда-то улетучилась. Немного собравшись с мыслями, она пролепетала:

— По-моему, вы не понимаете…

Франческа тоже не понимала, но начинала что-то подозревать.

Она скорее ощутила, чем услышала подавленный вздох: по-видимому, напряжение чуть ослабло.

— Пусть она не слишком умна, вернее, попросту пустое место, но именно эти качества я хотел видеть в своей жене.

— Вы хотели меня!

Франческа пошевелилась, словно подначивая его отрицать очевидное.

Джайлз со свистом втянул в себя воздух.

— Я желаю тебя, но не хочу. Ты не нужна мне.

И тут она взорвалась. Уничтожающий ответ вертелся на языке, но она не успела ничего сказать.

— Я знал, что тебе это недоступно, — пренебрежительно процедил он. — Ты не разбираешься в мужчинах, тем более мне подобных. Вообразила, будто понимаешь меня, но советую не заблуждаться.

Но она понимала, о, как хорошо понимала, и с каждой секундой все лучше.

— Ты считаешь, что человеку с характером, подобным мне, требуется страстная жена, но ошибаешься. Поэтому я и выбрал в невесты Франческу Роулингс. Она станет идеальной графиней…

Франческа молча позволяла ему говорить, позволяла словам течь мимо сознания, пока сама вспоминала самое начало их знакомства и первую встречу в кустах живой изгороди.

Джайлз неожиданно сообразил, что делает именно то, чего поклялся не делать. Но почему, во имя Господа? Он не обязан давать объяснения цыганке! Не обязан?

Если не считать того, что он отвергает ее, намеренно поворачивается спиной к ней и пылкой страсти, которая, как никто не знал лучше его, будет гореть ярче солнца и звезд. Она никогда не предлагала себя ни одному мужчине, кроме него, иначе не была бы столь неопытной, столь неумелой.

Груз вины тяжко давил на плечи. Странно и смешно, но его терзали угрызения совести. За то, что обидел ее ради ее же пользы. И еще за то, что даже сейчас он настолько одержим ею, что даже не мог вызвать в памяти лицо женщины, на которой женится завтра. Женщины, которая была близкой подругой цыганки. И это терзало его сильнее любой пытки.

Он осекся и мучительно сморщился:

— По крайней мере она не привезла своих чертовых собак.

Молчание.

Она все еще смотрела на него. Вернее, таращилась. Он грудью ощущал, как неровно вздымается ее грудь.

Ему стало не по себе.

— Надеюсь, что не привезла, — поправился он. — Или привезла? Целую свору спаниелей!

Молчание все тянулось. Она чуть наклонила голову, по-видимому, устав смотреть в темноту.

— Нет. Ваша невеста не привезла собак.

В каждом слове звенела решимость, источник которой он не мог определить. Цыганка глубоко вздохнула.

— Зато она привезла меня.

Ее руки все еще упирались ему в грудь. Франческа закинула их ему на плечи, сцепила на шее, притянула Джайлза к себе и запечатала его губы своими.

Ярость разожгла в ней чувственность, подогревала, сливалась с ней. Она намеренно дала себе волю. Пусть пламя вздымается к самому небу! Это единственное, чем можно справиться с ним, единственное, против чего у него нет оружия.

Сейчас не время подсчитывать обиды, разбираться в своих чувствах, рациональных, логических выкладках. Оставалось довериться инстинктам.

Он заплатит, притом той монетой, которая будет стоить ему всего дороже.

Он утонул… Она знала это… ощутила момент, когда водоворот утянул его в самую глубину. Момент, когда его сопротивление было снесено потребностью слишком сильной, чтобы устоять.

Она подливала масла в огонь, раздувала его… Их губы слились, языки вступили в сладостный поединок, сплетались и расплетались. Больше не было необходимости удерживать его. Высвободив руки, она мгновенно забыла, что делать дальше, потому что его ладони сжали ее груди, и она выгнулась, отдаваясь на волю невероятных ощущений.

Путаясь в складках, они расстегнули ее короткий жакет и блузку. Одно движение его длинных пальцев, и края ее рубашки разошлись. Его рука легла на мягкое полушарие, и она охнула. Его губы закрыли ей рот как раз вовремя, чтобы заглушить крик, когда пальцы сомкнулись на ее соске Охваченная жаром, она прижалась к нему, стараясь доставить такое же наслаждение. Но она никогда не бывала раньше в подобных ситуациях, а он давно поднаторел в любовных схватках. Правда, она видела куда больше, чем многие невинные девушки ее возраста могли представить в самых смелых фантазиях. Но раньше она никогда нем попадала в самый центр урагана.

Ибо это был ураган, ураган страсти, ощущений, слишком острых, чтобы их выразить.

Она извивалась под ним, как самая дерзкая бесстыдница, развратная и распутная, знающая, что возбуждает его. Доводит до безумия.

Она делала все. Все, что могла придумать. Все, чтобы воспламенить его.

И не желала мириться с чем-то меньшим, чем его полная и окончательная капитуляция. Он должен безоговорочно отдаться ей и ее страсти. Всему, что он решил исключить из своей жизни.

Он с трудом оторвался от нее и наклонил голову. Ее пальцы утонули в его волосах, когда его губы нашли ее грудь. Обжигающее прикосновение его языка заставило ее вздрогнуть. Он втянул сосок в рот, запечатав ладонью ее губы, как раз вовремя, чтобы заглушить очередной крик.

Она тяжело дышала, раскрасневшаяся, сгорающая в томительном нетерпении, когда он наконец скользнул вниз и поднял ее юбки. Жесткие пальцы нашли ее колено, поползли выше, погладили внутреннюю сторону бедра. Он коснулся мягких завитков над развилкой ее бедер. Пальцы погладили темный треугольник, замерли, зарылись в кружево волос, проникли внутрь. Франческа затаила дыхание. Ее тело непроизвольно напряглось, когда он безошибочно нашел крохотный бугорок и мягко раздвинул коленями ее ноги. Теплая тьма соломенного кокона хранила их, отсекая все окружающее. Прерывисто втянув в себя воздух, Франческа раздвинула бедра.

Он сжал ее венерин холмик, и она затрепетала. Потом его рука чуть сдвинулась: палец погружался все глубже в ее податливое тело.

Франческа дернулась, но он держал ее крепко: одна рука распласталась на ее животе.

Джайлз вздрогнул и закрыл глаза. Его пальцы касались, исследовали, поглаживали. Воображение дополняло то, чего недоставало зрению. Он оказался в одном шаге от безумия, сам не понимая, как дошел до такого. Но оставалась только одна дорога вперед. Один путь к возвращению рассудка.

Он безжалостно, беспощадно вел ее к пику. Ее тело под его руками превратилось в жидкий текучий огонь. Она была воплощением страсти, дикой и необузданной, и все, что он мог сделать, — целовать ее снова и снова. Остановить ее крики. Остановить стоны удовольствия, подрывавшие его решимость. Он мог бы довести ее до экстаза быстро, грубо, но какая-то глубоко затаившаяся нежность заставила его медлить, утолить ее в море наслаждения, пока она в самый последний момент не забилась в конвульсиях блаженства.

Ее тело расслабилось: он ощутил, как затихают последние волны, сотрясающие ее, отнял руку, стараясь не вдыхать мускусную сладость, взывавшую к самым примитивным его инстинктам. Он уже хотел встать, когда она повернулась, сжала его лицо ладонями и поцеловала, вновь запутав в паутине исступленного желания.

Она превратилась в обольстительную сирену. Ее поцелуи вели к погибели. Он едва успевал цепляться за остатки… не самообладания, но способности осознавать, что делает и чего ни в коем случае делать не надо. Она была по-прежнему возбуждена, по-прежнему будоражила его чувства. Он предполагал, что после столь продолжительной разрядки она устанет и обмякнет, потеряв способность противиться его намерениям.

Он ошибся.

И вновь наполнил ладони ее грудями, а потом, нагнув голову, наполнил рот мягкой плотью. Он пытался не оставить следов своих ласк, но Господу одному известно, удалось ли это. Она вспомнила о необходимости молчать и прижала к губам костяшки пальцев, чтобы погасить крики. Она также делала все возможное, чтобы заглушить наиболее интимные звуки, но ей это плохо удавалось.

Он рывком поднял амазонку до самой ее талии, обнажив ноги. Ее бедра, упругие, закаленные годами верховой езды, стали источником непередаваемого наслаждения, как гладкие полушария ее попки, которые он властно сжимал в руках. Его трясло от возбуждения и желания взять ее, завладеть так же полно, как она сейчас владела им, со всей страстью, накопившейся в его душе… Пусть за порогом этой страсти лежало сумасшествие, но он должен был дать ей удовлетворение.

Соскользнув ниже, избегая ее рук, настойчиво пытавшихся притянуть его ближе, он стиснул ее бедра и вжался губами в душистую мягкость.

Она захлебнулась пронзительным воплем. Но после этого оказалась в силах только ловить губами воздух, подавить стоны. Только распускаться и цвести для него.

Когда он наконец отпустил ее, подбросив к самым звездам, позволив взлететь и разбиться на миллиарды осколков, она была слишком измучена, чтобы ухватиться за его рукав, когда он отстранился, встал на колени и ощупью поправил ее одежду, настолько, чтобы обмануть посторонний глаз. Потом встал, подхватил ее на руки и вышел из конюшни. Пересекая газоны, он изо всех сил старался не думать ни о ней, ни обо всем, что произошло, ни о том, что чувствовал.

Завтра утром он женится на ее подруге, и на этом всему конец.

Его тело представляло собой сгусток пульсирующей боли. Он сомневался, что сможет сегодня уснуть.

Правда, можно себя поздравить с тем, что он избежал пропасти, в которую до него многие валились очертя голову. Можно гордиться тем, что он не поддался низшим плотским инстинктам, повел себя благородно. В противном случае совесть не давала бы ему покоя. И все же в глубине души он понимал, что вовсе не сознание собственной вины удержало его от последнего шага. Только одной силы оказалось достаточно, чтобы спасти его… и ее.

И этой силой был страх. Обыкновенный страх.

Он знал, в каком крыле поместили его невесту. Хенни сама сказала, на случай если он захочет знать. И слава Богу, что сказала. Оставалось надеяться, что подругу невесты поселили рядом.