— Чему ты смеешься? — спросил Гордон.

— Так. Ничему… Я вспомнила, что не бывает несчастья, за которым не следовала бы удача. Чувствует сердце мое, что он даст неплохую цену за баржу, — сказала Дели, хотя сердце ее чувствовало совсем не то. Ее сердце хотело встречи с ним, а баржа — это всего лишь повод. И Дели сейчас совершенно трезво подумала об этом.

— А почему ты не спрашиваешь о том, какой мы костюм купили? — спросила Мэг.

— Не хочу! — резко ответила Дели и строго взглянула на Мэг. — Не хочу прежде времени… ничего знать! Пощади меня, Мэг. Завтра похороны, мне нужно собраться… Я не могу, не могу круглые сутки находиться в этом ужасном, ужасном состоянии! — воскликнула Дели и бросила вилку. Она почувствовала, что на глазах у нее выступили слезы обиды, словно Мэг укоряла ее за то, что она сегодня смеялась и была весела с этим Максимилианом.

Дели выбежала из-за стола и бросилась в свою каюту.

Гордон и Алекс переглянулись, Бренни недовольно покачал головой, глядя на Мэг.


Дели забежала в темную капитанскую каюту и захлопнула за собой дверь. Уже нельзя сказать, что это была каюта Брентона, теперь каюта была ее, хотя после года пребывания Брентона в больнице здесь все еще сохранился его дух, его вещи. Но все же теперь это была ее каюта.

Уже давно, лет двенадцать, на пароходе было проведено электричество, в машинном отделении был установлен движок и аккумулятор; Дели сейчас захотелось зажечь именно керосиновую лампу, но лампа валялась где-то в кладовой на кухне. Дели, так и не включая свет, подошла к большому окну и стала смотреть на едва заметную на воде серебряную дорожку, которую бросал с неба серебристо-голубой полумесяц. Из воды выскочила маленькая рыбка и нырнула в эту слабо светящуюся дорожку на воде. Все дышало тишиной и покоем. Но душа Дели была совершенно растерзана. С берега доносилось едва слышное стрекотание цикад, которое заглушали удары ее сердца, оно бухало, казалось, во всю каюту.

Она сама не понимала, почему не смогла сдержаться и вспылила, выскочив из-за стола. Нет, нужно взять себя в руки и впредь не распускаться. Завтра похороны, у нее может не хватить сил. Вдруг завтра ослабнут и подкосятся ноги, когда она будет на кладбище, как сегодня ее ноги ослабли при Максимилиане…

Вот причина! Этот дурацкий выстрел, эта отвратительная встреча с Максимилианом Джойсом. Дели стала вспоминать его лицо: слишком вытянутый нос, длиннее, чем у Брентона, но чем-то похожий на нос покойного мужа. И слишком вытянутое лицо, буквально лошадиное! И как можно — нет, не влюбиться, упаси Бог! — как можно испытывать симпатию к этому лошадиному лицу, к этой розовой лысине, к редким, немного волнистым, седоватым волосам неопределенного цвета?! Макс, это из-за него Дели так грубо ответила дочери и бросила вилку, из-за него у нее на душе сейчас так неспокойно и неестественно быстро, точно после бега, бьется сердце.

Дели попыталась вспомнить, какого точно цвета его волосы? И как ни странно — она, художник с прекрасной зрительной памятью, которая сразу же все схватывает до мельчайших подробностей, — сейчас не могла точно вспомнить цвет его волос. Кажется, черные, но с едва заметным медным отливом. Нет, даже не медный оттенок, а темно-каштановый. Но слишком седые виски, хотя его седина и выглядит благородно…

Дели усмехнулась, подумав, что она сейчас оценивает его словно разборчивая невеста. Как это, наверное, дико со стороны выглядело бы, если бы кто-нибудь узнал, если бы дети узнали, о чем она сейчас думает! За ночь до похорон! Она думает и вспоминает о Максе. Об этом ночном мотыльке — сером, поблекшем, бьющемся у нее в бокале. Прилипшем к ее бокалу! Да, он прилип к ней, словно тот мотылек к стеклу! Потащился ее провожать, понес этюдник. Хм, но разве сама она этого не хотела?

Но Дели отогнала эту мысль и не стала додумывать — хотела ли она действительно, чтобы он ее провожал, или ей было все равно.

Дели расстегнула блузку с крупными белыми пуговицами и большим воротником, похожим на матросский, обшитым по краю синей лентой. Эта мода давно уже держалась и в Австралии и в Европе, как она слышала, — мода на псевдоматросский стиль в одежде. Завтра нужно было рано вставать перед поездкой в город, и Дели, скидывая блузку, только сейчас вспомнила, что она по своей привычной безалаберности еще не решила, во что она завтра будет одета. А у нее почти нет черного. Старая саржевая юбка? Боже мой, она такая старая! Саржевая, давно вышедшая из моды! Ничего, это к лучшему, пусть будет выглядеть старухой. Темно-синяя блузка с черными эбеновыми пуговицами, она будет в ней, но вот шляпки с черной вуалью нет! Значит, сейчас нужно срочно что-то придумать. Дели раскрыла шкаф и почти в полной темноте поискала глазами на верхней полке, где лежали шляпы и шляпные коробки, что-либо подходящее — ни вуали, ни черной шляпки у нее никогда не было. Темно-зеленая шляпка — и без вуали… Ужас! Придется быть в темно-зеленой шляпке. И пусть ужас. Старуха… Безвкусно одетая старуха на похоронах — вот какой она завтра предстанет на кладбище. И пусть она будет такой — вульгарно одетой, по моде чуть ли не начала века, старухой — не все ли равно? Для кого этот наряд, для детей? Для викария из ближайшей церкви ей одеваться? С викарием должна была договориться Мэг, позвать его на похороны прочесть молитву и сказать последнее слово. Викарий, которого Дели никогда не видела, вряд ли заинтересуется, насколько красиво и модно одета вдова.

Дели захлопнула дверцы шкафа и, сев на кровать, застыла.

Она вспомнила, что первая длинная черная юбка с саржевой тесьмой по бедрам у нее появилась в шестнадцать лет, она тогда очень была рада, что, как взрослая женщина, скрывает свои ноги от… Адама.

Ах, как отвратительно — перед похоронами мужа вспоминать Адама, думать о Максе… Увы, она ничего не может поделать со своей памятью.

Она вспомнила голос Адама, и так отчетливо, что, казалось, он тихо зазвучал в безмолвии каюты — высокий, юношеский голос с легким придыханием, когда он читал ей из Петрония:

И так бы вечно нам лежать,

Даря друг другу поцелуи.

Здесь нет конца,

Всегда начало только…

«Всегда начало только, — мысленно повторила Дели. — Начало любви?» — подумала она, подразумевая Максимилиана.

Нет! Она любит Брентона, несмотря на то что он умер. Она любит Адама, пусть его прах уже давно истлел в сырой земле Эчуки. Она любит… нет, испытывает страстное влечение к Аластеру; она любит своих детей! Максимилиан ей ни к чему!

Девушка — подарок сентября,

Светлоглавый цветок мимозы,

Не забудешь ли ты меня,

Когда вдаль унесутся годы?

И эти строчки, посвященные ей, она помнит до сих пор наизусть, дословно!

«Нет, конечно, милый Адам, как видишь, я не забыла тебя», — мысленно сказала Дели. Как можно забыть: «Светлоглавый цветок мимозы…» — да-да, это она светлоглавый цветок, а не Бесси, златокудрая глупенькая Бесси, дочь владельца роскошного магазина. Как она ревновала тогда Адама к Бесси…

Дели вздохнула тяжело, обреченно. Словно тяжелый камень на сердце были для нее эти незабываемые стихи восемнадцатилетнего Адама.

Я смотрю на звездный лик ночи,

На плывущие облака — строки высокой поэзии…

Дели встала и снова подошла к окну. Облака были не видны. Лунная дорожка от полумесяца серебрилась более отчетливо.

И, пожалуй, мне никогда б не родиться,

Но позвали с собой облака, унесли на крыле легкой тени…

«Унесли на крыле легкой тени» твою жизнь, Адам, — подумала Дели, глядя на воду. — А мне приходится снова любить…»

И невольная улыбка распахнула ее губы. Она тихо, почти беззвучно засмеялась, глядя в окно; засмеялась так же, как смеялась, когда уходила от Максимилиана. И снова радостно стало на душе. Те, кого она любила, умер ли, а ее судьба снова заставляет… любить! О, это прекрасно… Прекрасно, что есть кого любить, что ее дети живы и здоровы! Прекрасно, что… она может выбрать между Аластером и Максимилианом!

«Нет, эта мысль просто отвратительна!» — подумала она и резко дернула головой, словно отогнала назойливую муху.

Максимилиан — это просто приятная встреча посреди тяжелых дней, легкая передышка от грустных мыслей об ушедшем Брентоне, не более того. Но вот Аластер, который ее ждет…

У Дели возникло желание прямо сейчас броситься к столу и написать Аластеру письмо, что она приедет к нему через две недели, максимум через месяц. Но она остановила свой порыв: слишком кощунственно писать сейчас, ночью, на столе Брентона, перед его похоронами — писать о своей страсти к Аластеру! Да и эта страсть вроде бы несколько угасла, или ей только кажется? Это встреча с Максом так на нее подействовала…

«Хорошо, что он в мое сердце не выстрелил, фигурально, естественно!» — подумала Дели и улыбнулась.

Она быстро скинула юбку, разделась и легла под одеяло. Немного влажная от сырого речного воздуха постель охладила ее тело, и эта прохлада была приятной. Дели провела ладонью по шее и с удовлетворением отметила, что морщин почти нет. Правда, излишне загорелая и чуть грубовата кожа от холодных речных ветров и палящего солнца, но что делать, раз уж так есть? Зато морщин нет…

Все-таки жизнь прекрасна! Послезавтра она продаст баржу, они закупят товар и снова будут наматывать мили на своем пароходе, встречаться с разными добрыми и веселыми и не слишком добрыми и совсем не веселыми людьми, живущими по берегам рек. Может быть, отправиться на Дарлинг, там сейчас открыли новый рудник и, говорят, неплохое экономическое положение; а значит, их плавучий магазинчик может быстро сбыть товар… Посмотрим, время покажет…

С легкой полуулыбкой на губах Дели заснула.

…Кладбище на окраине Марри-Бридж было окружено невысокой белой каменной оградой, вдоль которой тянулись высокие старые эвкалипты.

Дели стояла возле свежевырытой могилы вместе с Гордоном и Алексом; Мэг и Бренни должны были сейчас подъехать.

Дели ожидала, что с минуты на минуту должна появиться пара лошадей, не спеша тянущая за собой катафалк с гробом, но проходили минуты, а катафалка все не было. Довольно быстро подъехала длинная черная автомашина, бампер и подфарники которой непривычно сверкали на солнце позолотой, а на капоте — маленькая фигурка ангела с крестом, вырезанная из дерева.

Дели смотрела и рассеянно гадала, что это за машина и каково ее предназначение. Тем временем из подъехавшего автомобиля быстро вылезли Мэг и Бренни, и только тут Дели поняла, что это автокатафалк и что в городе, видимо, уже давно не возят покойных на лошадях. Этот сверкавший позолоченными дверными ручками автомобиль — она даже не знала, как он называется, — неприятно поразил ее: цивилизация стремительно проникает в глубины Австралийского континента, а она — женщина не первой молодости с отсталыми представлениями о милой патриархальной Австралии, и у нее представления конца прошлого века!

Вслед за катафалком быстро подошел викарий, который в ожидании, когда привезут гроб с покойным, бродил по кладбищу; может быть, вспоминал тех, кого он провожал в последний путь, а может быть, посещал своих родственников.

Четверо служащих кладбища в черных костюмах с атласными лацканами быстро вытащили из автомобиля черный глазированный гроб. Дели показалось, что они подняли гроб слишком легко, словно он был из фанеры, хотя Мэг говорила, что гроб будет дубовый. Может, он действительно из дуба, но на солнце он сверкал не хуже автомобиля, доставившего его.

Дели внутренне собралась, приготовилась к тому, что сейчас откроют гроб и наступит прощание.

И нужно держаться, не потерять сознание, следить, чтобы ноги не задрожали и она не упала в рыданиях на тело покойного. Она очень не хотела, чтобы дети видели ее слезы.

Но, как ни странно, когда служащие подняли крышку гроба, она осталась совершенно спокойной, увидев Брентона, лежащего в новом черном костюме, в новой рубашке и галстуке, съехавшем чуть-чуть набок. Лицо его было припудрено и не казалось живым. Под подбородком из-под пудры проступала неестественная синева, а на шее, возле ворота рубашки, была впадина, на том месте, где раньше близко к коже проходила вена, которую Дели очень хорошо знала и любила в минуты счастья класть на нее пальцы и чувствовать пульсацию. Сейчас вместо выпуклой вены — темная впадина. Он мертв…

Никто не плакал из детей, и Дели тоже. Викарий прочел довольно невнятно молитвы, затем сказал пламенную заготовленную речь о том, какую тяжелую утрату они все понесли, а особенно реки Австралии, потеряв такого замечательного капитана и шкипера. Только после того, когда стали подходить и целовать отца в лоб — сначала подошла Мэг, потом Гордон, за ним Алекс и Бренни, — только в тот момент, когда Дели сделала шаг к гробу, она почувствовала, что ноги у нее задрожали, но одновременно почувствовала, что опытный викарий крепко держит ее за локоть, чтобы она не упала.