— Да, я тоже хотел бы, чтобы ты учился. Будешь потом нас всех лечить, — сказал Бренни. — Тогда я один поеду. Все на мне, все на мне… И по поводу товаров тоже я должен договариваться, — вздохнул Бренни, зевая.

— Мэг тебе поможет.

— Хорошие помощники из вас, вижу… — пробурчал Бренни и, снова зевнув, вышел из каюты.

Алекс задумчиво остался сидеть за столом, вспоминая то, что он уже вызубрил: физиологию кишечно-полостных и… И то, что у него уже стало путаться в голове: пестики, физиология кишечно-полостных, органическая химия, неорганические соединения… «Боже мой, все запуталось… Да, вам бы мои проблемы», — подумал он и нехотя поплелся в свою маленькую каюту, похожую на кладовую, где помещались лишь кровать и столик, привинченный к стене, что он сам соорудил. На столике лежала раскрытая книжка, и он знал, что почти до утра ему придется зубрить физиологию… кишечно-полостных или пресноводных? Все путается, ничего невозможно понять… На какой странице? Или флора Австралии; нет же — география Южной Австралии?.. Все безнадежно перепуталось…

…Едва Дели очутилась в каюте, как опять почувствовала начинающееся головокружение: это она виновата — роза, всего единственный цветок, так сильно источавший аромат в эту жаркую, влажную после дождя ночь, — так что в каюте пахло, казалось, даже сильнее, чем в номере Максимилиана.

Дели подошла ближе к цветку, стоявшему в маленьком медном кувшине, и вдохнула аромат еще раз. Да, действительно, это от розы головокружение. Вновь стена чуть-чуть поплыла у нее перед глазами куда-то влево — или это от него? Головокружение от одного воспоминания о Максе?

Она резко выдохнула и тихонько постучала пальцами по лбу. Почти разу же она пришла в норму, как только не стала обращать внимания на этот густой, пряный запах. Дели облегченно вздохнула и дернула головой, так что волосы разметались по плечам, и тут же, к сожалению, вспомнила про пряди седины. Рука невольно потянулась к зеркалу.

«Да, седых волос уже слишком много, чтобы можно было их вырвать по одному. Ну что ж. Ничего страшного. Если я кому-то еще нравлюсь, то нравлюсь такой, какая есть», — подумала она и вспомнила Аластера. Она собиралась в первую очередь написать ему о похоронах и ненавязчиво, но так, чтобы чувствовалось между строк, то, ради чего она и взялась писать: она теперь свободна, и они могут встретиться, если он, конечно, захочет, о чем он писал ей в письмах раньше, умоляя о встрече. Может быть, он приедет в Мельбурн и она тоже, как в прошлый раз? Или ей приехать к нему? Только вот какой придумать повод для тетушек Аластера и мисс Баретт?

Да! Еще нужно мисс Баретт написать, вспомнила она.

Дели вздохнула и решила сначала коротко написать ее славной Дороти Баретт, которой уже шестьдесят лет или около того, во всяком случае. Это Дели вызвала к Аластеру Рибурну мисс Баретт, порекомендовав ее, приехавшую из Европы снова в Австралию, гувернанткой для детей Аластера. Как приятно, что до сих пор сохранились эти добрые и теплые чувства к старой, но с молодыми глазами и живым умом ее милой мисс Баретт, которая стала первой женщиной ее Адама…

Да, это запах розы, это смерть мужа так действуют, что вся ее жизнь, словно масло, всплывает на поверхность; словно розовое масло — душат ее воспоминания, не давая глотнуть свежего воздуха реальности, сегодняшнего дня.

А что сегодня? Сегодня ей нужно так же, как и всегда, в скором времени ощущать на своем лице сухие ветры с песком на зубах от пыльных бурь в выжженных степях Средней Австралии; чувствовать, как за шиворот текут струи воды от ливней, что непостижимым образом, но все же врываются в рубку и льются прямо за шиворот с потолка. Почему-то это бывает обычно ночью, холодными осенними ночами — вот она, реальность, которая ее ждет! Ей снова придется в рубке стоять за штурвалом до боли в отекающих без движения ногах…

Но не только это. Сегодня у нее еще есть, хоть и далеко, Аластер. И он — странно волнующий ее Максимилиан! Почему его поцелуи так обжигали ее? Почему он так волнует, интересует ее?!

Невыносимо. Все путается. Все путается… Боже мой, она вообще перестала что-либо понимать! Что делать: заботиться о детях… Или броситься… без письма поехать к Аластеру? Или… Завтра приедет Максимилиан! О Боже мой, что делать?..

Она уже хотела распахнуть окно и выбросить розу за борт вместе с медным кувшином, но пересилила себя, села за стол и достала листы старой, чуть пожелтевшей бумаги, которой пользовался еще Брентон — писал счета и рассчитывал, сколько кубометров дров нужно пароходу, и объемы тюков шерсти, что раньше грузили на баржу.


«Дорогая Баретт! Спешу сообщить, что меня и моих детей постигла…»

Она зачеркнула последнее слово. Как все-таки это официально звучит: «меня постигла». Нет, не так…

«Милая Баретт! Я в растерянности. Скончался Брентон, и навалилось сразу столько. Столько всего… Ну вот, собственно, это я и хотела тебе сообщить. Не хочу писать о каких-либо подробностях, могу лишь сказать, что я продала баржу и собираюсь с детьми на нашей допотопной посудине снова устроить плавучий магазин.

С детьми все прекрасно, слава Богу. Надеюсь, что Алекс поступит и будет получать государственную стипендию, я говорила, что он хотел быть врачом. Вот и все, основное. А главное, что я хотела тебе сказать, это то, что я в растерянности!..

Нет-нет, не стоит переживать за меня, просто это минутная слабость. Но есть и небольшая радость: тут появился у меня поклонник! Ха-ха, я смеюсь, но ты не смейся надо мной, я сама понимаю, что я не в том возрасте… И по-моему, он всячески хочет доказать, что у него серьезные намерения. Но я повторяю, что я в растерянности. Собственно, вот этим я и хотела с тобой поделиться. Похороны прошли очень пристойно. Когда появятся некрологи в двух газетах Марри-Бридж, я тебе их вышлю, если, конечно, тебе это будет интересно. Пойми меня правильно: не только Брентон и я, но все мы, и дети тоже, понимали, что он уже не поднимется. И я даже где-то в душе рада, что он наконец-то снял с себя это бренное бытие и ушел туда, где, надеюсь, радостно и покойно.

Буду ждать твоего письма, буду очень рада ему. Если захотите провести какое-то время, пока еще стоит хорошая погода, вместе со своими маленькими подопечными на «Филадельфии», я буду очень вам рада! А может быть, и отец соберется приехать погостить на воде, отвлечься от своей шерсти; я тоже его с радостью приму и отдам свою каюту. Ничего, мы все поместимся! В тесноте, но среди друзей! Но, впрочем, как и тебя, я его тоже приглашу. Я сейчас собираюсь написать ему — многоуважаемому Аластеру Рибурну, думаю, ему тоже необходимо сообщить о Брентоне.

Целую тебя! Целую мою дорогую, милую и обожаемую, совсем еще не старую гувернантку! Увы, но, к сожалению, бывшую гувернантку! Ах, как бы мне хотелось твоего совета сейчас!

Твоя Дели».


Дели быстро пробежала по строкам глазами и осталась довольна. «Да, мисс Баретт наверняка поймет… А что она должна понять? Только то, что я буду рада видеть Аластера у себя, на «Филадельфии», вот и все! Буду рада видеть и ее, и детей Аластера, и его — ничего более». Никаких иных вульгарных намеков Дели в письме не увидела.

Она вложила письмо в конверт и взяла новый лист.


«Уважаемый мистер Рибурн! Пишу вам в несколько грустные для меня минуты. Скончался мой муж Брентон. Похороны уже прошли. Если вам будет интересно, я пришлю некрологи, которые должны выйти в двух газетах Марри-Бридж. И сейчас я отчего-то вспоминаю вас: как вы и ваши тетушки были добры ко мне, когда я болела в вашем доме, после того как привезла вам вашу шерсть, в пути немного простудившись.

Пока стоит неплохая погода, вы могли бы, если бы, конечно, нашлось время и желание, погостить на «Филадельфии» вместе с вашими детьми и мисс Баретт. Я приняла бы вас со всем радушием и попыталась заменить вашим милым крошкам даже саму мисс Баретт…»


Дели задумалась. Она хотела написать «мать» вместо «мисс Баретт», но вовремя остановилась. Это было бы для него слишком больно — упоминание о матери детей, которая от них сбежала, бросив Аластера, забыв о материнском долге…


«…Вот, собственно, и все. Таковы печальные наши новости. Однако, к счастью, дети здоровы, и «Филадельфия» очень скоро опять станет плавучим магазином.

Извините, что пишу так кратко, но у меня тяжело на душе в последние дни в связи с кончиной Брентона и с некоторыми другими обстоятельствами. Мы продали баржу одному симпатичному мистеру, который, кажется, симпатизирует мне. О, не смейтесь! Но это так, к слову. Это похоже на какое-то глупое хвастовство одинокой стареющей женщины…

Извините, пожалуйста, за нескладные и, к сожалению, печальные строки. Надеюсь на скорый ваш ответ. И сообщите: сможете ли и захотите ли вы всей семьей подышать сухим воздухом эвкалиптов. У вас ведь на озере, как всегда, очень сыро, а здесь стоит прекрасная погода, которая продлится еще довольно долго. Желаю вам всего хорошего в вашем деле, в вашем творчестве! Приезжайте вместе со своими красками! А если забудете, то я вам дам. Я уверена, что здесь у нас вы напишете прекраснейшие пейзажи… А может быть, даже и семейный портрет.

С глубоким уважением — Филадельфия Гордон».


Она подписалась своей девичьей фамилией и не стала перечитывать. Тут и слепой прочтет, что она хотела сказать. Она специально хотела сохранить полуофициальный тон, потому что очень боялась, что письмо может совершенно случайно попасться на глаза тетушек или… О ужас! Это невозможно!

«Но мама говорила об этом! Вдруг неожиданно вернется к нему его жена?!» — отчего-то всплыло в голове у Дели, и в животе шевельнулся холодок. — Да нет. Это невозможно!.. Невозможно, потому что невозможно!..» — подумала она, но где-то в глубине души чувствовала, что в ней живет совсем другое — «возможно»!

Аластер… А ведь Аластер, по сути дела, для нее до сих пор загадка. Что их связывает? Только то, что…

Дели поморщилась и прикусила нижнюю губу. Вот об этом ей совершенно не хотелось думать: она была близка с Аластером, а ее Брентон лежал без признаков жизни, но ведь еще живой! И раньше, когда Брентон лежал на корабле, она ездила к Аластеру, чтобы якобы посетить Дороти Баретт… о-о, какие отвратительные воспоминания всплывают в памяти! Отвратительные? Или… восхитительные? О нет, об этом думать просто невозможно! Вот, видимо, от чего такое беспокойство в душе! От этих вгрызающихся в сердце воспоминаний так тоскливо и тревожно — и сейчас, и тогда, когда она, задумавшись, сидела в кают-компании!

А Брентон?! Разве он не бывал пьян, когда она была в Мельбурне? «Пьян» — это не только пьян от бренди. «Пьян» — это значит податлив на соблазны!

Разве она не обнаружила шпильку в его постели, желтую, оставшуюся после блондинки, которую Брентон взял на корабль подвезти? Такими шпильками она никогда не пользовалась!

А эта девушка с матерью, которая так говорила с Брентоном в ее присутствии, словно они были по меньшей мере десять лет женаты?! И ее тоже знал Брентон!..

Дели быстро запечатала конверты, надписала адрес Аластера и мисс Баретт — один и тот же адрес — и выключила свет в каюте, словно хотела спрятаться от своих мыслей во тьме.

«Нельзя, нельзя так думать о покойном. Нельзя!» — вертелось у нее в голове.

В темноте ей показалось, что в каюте необычайно душно. И она вышла на палубу. Стояла полная тишина. Природа спала, даже ветер, казалось, уснул — она не почувствовала ни единого дуновения.

Дели почти интуитивно поняла, что кроме нее еще кто-то был на палубе. На противоположной стороне какая-то тень. Внезапно вырвавшаяся из-за туч луна бросила на палубу отчетливый силуэт. Конечно, это была тень Гордона — Дели интуитивно почувствовала, что это его тень.

Она прислушалась и услышала… Кажется, рыдания? Нет, даже не рыдания, это было похоже на кашель. Так плакали только Мэг и Гордон. Кошмар, неужели он плачет?!

У Дели сейчас гораздо сильнее похолодело в животе, чем тогда, когда она подумала, что Аластер может вновь сойтись с женой, если она, конечно, вдруг вернется…

Ее ноги стали деревенеть, она почувствовала это, так как хотела тут же побежать на эти сдавленные рыдания. Но не смогла, ноги словно приросли к палубе. И она так стояла довольно долго, слушая, не прекратятся ли эти тихие, словно Гордон зажимал рот ладонью, чтобы никто не услышал, стенания.

Но, видимо, их кто-то услышал, так как на палубу быстро выбежал… Да, это Алекс. Он не заметил Дели, стоявшую с противоположной стороны у перил. Он прошлепал босыми ногами в сторону Гордона.

И в тишине ночи Дели отчетливо услышала возмущенный шепот Алекса:

— Что это такое?! Ты не даешь мне заниматься! Это ты рыдаешь, что ли? А я думал, кого-то здесь бьют или душат…