И суток не прошло, как она была в Мельбурне, а уже обрела частицу того, за чем, видимо, и стремилась сюда. К ней пришло тщеславие, уверенность в том, что она действительно неплохой художник и что рано опускать кисть; и как у живописца, у нее, видимо, все впереди — все самые значительные, самые совершенные работы!

Дели размышляла об этом, едва заметно улыбаясь уголками губ, когда они шли в сумерках к китайскому ресторанчику, куда ее решил пригласить Максимилиан. Дели хоть и подумала, что он был уже в этом ресторанчике, но не стала интересоваться; ей уже, кажется, было совершенно неинтересно, что делал Максимилиан до встречи с ней. Дели понимала, что Максимилиан рассказывает о чем-то, но смысл его слов до нее опять не доходил. Как бальзам на нее подействовали слова этого искусствоведа Генри: ее помнят, ее, может быть, даже любят некоторые из посетителей выставки, а может быть, и некто из коллег-художников признает в ней талант, сидя где-нибудь в пьяной компании среди собратьев по искусству и перемывая кости своим коллегам.

«Интересно, а этот Берт Крайтон слышал о ней? Хотя скульпторы часто не интересуются коллегами по живописному цеху, но все же интересно — слышал или нет? И почему я думаю о нем? Какая реклама: «самый популярный скульптор Австралии» — наверняка какой-нибудь модернист, надо бы посмотреть его работы в Фицрой-парке», — подумала Дели и неохотно прервала свои размышления, так как Максимилиан буквально поволок ее под руку куда-то в сторону.

Дели подняла на него туманные, задумчивые глаза и увидела изображение красного дракона, обрамленного мигающими электрическими лампочками. На красном драконе золотом были написаны какие-то иероглифы, а под ними виднелась небольшая дверь, откуда чрезвычайно вкусно пахло.

— Дели, ты не хочешь идти? — удивился Максимилиан. — У меня уже ноги не идут от голода.

— Извини, я опять задумалась, — ответила она, и они вошли в маленькие узкие двери, возле которых стояли две китаянки в шелковых халатах; они низко поклонились вошедшим. К ним сразу же подбежал официант в длинной белой рубахе с тоненькой косичкой за плечами; его рубаха чем-то напоминала одежду Омара, только на ней было гораздо больше пуговиц.

Китаец быстро и суетливо кланялся, говоря со страшным акцентом.

— Холосо, господина, проходите, господина, кабинета господина? Кокаина, господина? — И при каждом вопросе поклон.

— Да-да, можно кабинет, — сказал Максимилиан.

— Все понимая, господина. Господина, не надо? — Китаец показал на словно из-под земли появившихся четырех молоденьких китаянок в европейских открытых платьях.

Максимилиан отрицательно помахал рукой и взглянул на Дели.

Дели сделала вид, что ничего не поняла, опустила глаза. Они прошли в небольшой кабинет с круглым столом, широкой кушеткой, возле кушетки стоял маленький шестигранный столик, на котором возвышался кальян и кадильница для благовоний, из которой тоненькой струйкой тянулся пряный, сладковатый дымок.

Где-то в большом темном зале заунывно играла китайскую мелодию флейта в сопровождении барабанов и колокольчиков. Музыка заглушала разговоры немногочисленных посетителей; Дели никогда не слышала такой странной и тягучей мелодии; даже когда на пароходе был A-Ли, она слышала, как он напевал лишь европейские мелодии; а сейчас эта музыка странно ее волновала и будоражила своей вязкой, тягучей напевной сладостью.

Максимилиан заказал что-то, но Дели не интересовалась, что именно, так как совершенно не разбиралась в китайской кухне. Единственно, она категорически отказалась есть каких-то насекомых, поджаренных с луком и залитых грибным соусом, что ей с улыбкой предложил Максимилиан, вычитав в меню. Дели также отказалась от рисовой водки, и вообще от спиртных напитков. А Максимилиан, услышав от официанта, что английского пива нет, немного расстроился и решил заказать французское шампанское, а себе немного виски.

Когда шампанское было разлито не слишком умелой рукой китайца, Максимилиан попросил официанта удалиться и, подняв бокал, слегка сощурившись, проворковал нежным хрипловато-бархатистым голосом:

— За мою невесту… За мою жену… будущую.

Дели мгновенно покраснела и ответила, подняв бокал:

— За моего мужа.

Она немного отпила и поставила бокал на стол, увидев, что сейчас Максимилиан снова полезет целоваться, но он лишь приблизил лицо так, что его длинноватый нос чуть коснулся ее щеки, и прошептал:

— Я хочу… тебя здесь.

Дели почувствовала, что краснеет еще больше, но совсем не от шампанского.

— Безумный Макс! Здесь же нет дверей, — кивнула она на бамбуковые шторы, закрывавшие вход в кабинет.

— Ну и что! Неважно, — прошептал он.

— Нет, я не согласна. Я хочу есть, — сказала она и попробовала что-то подцепить из тарелки палочками для еды, но, так и не сумев ничего ухватить, отказалась от них, взяла вилку и быстро стала есть.

Максимилиан обиженно посопел и тоже принялся за еду.

Крабы, водоросли и рыба оказались достаточно вкусными.

Они выпили по второму бокалу шампанского. Дели раскраснелась и — как, она уже не помнила, — но он уговорил ее выпить немного виски. У Дели немного закружилась голова от выпитого, съеденного и от все еще курившегося в кадильнице дымка.

Дели хотела расспросить Максимилиана о Берте, но тот отвечал неохотно и безо всякого интереса. Как раз Берт познакомил Максимилиана, когда тот приехал в Мельбурн, с одним богатым пивоваром из ассоциации. Берт был с ним в дружеских отношениях, так как лепил его бюст, а также снимал посмертную маску с его тетушки.

Максимилиан несколько раз ездил с Бертом на ипподром, бывал в некоторых ресторанах и вместе с Бертом получал приглашения в самые аристократические дома Мельбурна. Вот и все, что Дели удалось узнать.

— Хватит про этого каменотеса! Ты завтра его увидишь и сама обо всем расспросишь, — недовольно сказал Максимилиан и, обхватив ее двумя руками вместе со спинкой стула, стал целовать шею и подбородок. Потом, не отпуская рук, стал опрокидывать стул Дели и потащил вместе со стулом к тахте.

Дели звонко смеялась и дрыгала ногами в воздухе:

— Не хочу… Не хочу! Безумный Макс! Безумный Макс!

Но он кинул ее на тахту и прервал ее смех и возмущенные вопли поцелуем.


В отель они добрались уже ближе к полуночи. Дели не знала, который час; она была пьяна, она не помнила, когда так была пьяна — всего лишь рюмка-другая виски, немного шампанского, дымок из кадильницы, поцелуи Максимилиана — и вот результат! Но она ни о чем не сожалела.

Смеясь, она запретила Максимилиану нести ее на руках вверх по лестнице, сама быстро забежала в номер и, рухнув на широкую мягкую кровать под балдахином мгновенно провалилась в сон.

4

Дели уже привыкла, что просыпалась раньше Максимилиана. Сегодня она проснулась с мыслью об этом Крайтоне: почему Максимилиан называл его художником, а в Национальной галерее он был известным скульптором, — ей захотелось разобраться в этом.

Дели вспомнила, как она вчера смеялась и как Максимилиан потащил ее к тахте.

Они тихонько вскочила с кровати, чтобы не будить Максимилиана, и, подбежав к окну, убедилась, что погода снова прекрасная.

«Значит, нужно пойти в Фицрой-парк, — подумала она. — А зачем? Зачем ей нужно в Фицрой-парк? А можно ведь и в Ботанический сад? Или, лучше всего, использовать время для покупок того, что необходимо для их путешествия на корабле в Англию? Ах вот оно что! — нужно посмотреть на скульптуру Берта Крайтона! Боже, да почему же нужно? Нужно, и все…» — подумала Дели, глядя на проезжающие по улице, сверкающие на солнце автомобили.

Она, не умываясь, подошла к шкафам и распахнула их. Как она и предполагала, ее ждало огорчение: ни одного вечернего платья, а то, что они купили в Маннуме, никак не подходило для приличного ресторана.

Дели решила, что она снова будет в белом костюме: да, но это все-таки не вечернее платья! Она будет в белом костюме сегодня днем и, может быть, наденет эту смешную шляпку с маленькой белой вуалью, но нужно сегодня приобрести вечернее платье, иначе… Иначе ей неловко будет перед Бертом Крайтоном?! Не перед Максимилианом же! «Ах Боже мой, какие приготовления», — подумала она с возмущением. Нет, это совершенно никуда не годится, кто он такой, чтобы так волноваться перед встречей с каким-то скульптором? Мало ли скульпторов в мире, в Австралии!

Нет, в ресторане она будет в том же, в чем и днем, в белом костюме.

Дели позвонила официанту и заказала завтрак в номер, сама пошла принимать душ. Она долго стояла под прохладными тугими струями и даже не заметила, как дверь ванной комнаты открылась — на пороге стоял Максимилиан.

— Что ты делаешь? Уходи сейчас же! — вскричала она и задернула занавеску, на которой по краям были приклеены цветы из прорезиненной ткани.

Дели не хотела наполнять водой полукруглую ванну, она не привыкла мыться в такой большой и белой ванне — либо в маленьком корыте, на пароходе, либо в просторной и прохладной реке, а эта ванна — ни то ни се.

Максимилиан стоял и, хитро прищурившись, улыбался:

— Наконец-то я тебя увидел.

— Максимилиан!

— Я должен сказать, что ты меня нисколько не разочаровала.

Дели высунула голову из-за занавески:

— Я очень рада, только, пожалуйста, больше не делай этого. Как ты открыл дверь, я ведь ее заперла!

— Очень просто, ножом. — Он показал сверкающий серебряный столовый нож. — Я умею достаточно ловко это делать.

— Да, я вижу, ты большой специалист по подглядыванию, — ответила она и задернула занавеску.

— Вовсе нет. Просто в двери так барабанили, что я проснулся, думал, ты стучишь, а это, оказывается, привезли завтрак.

— Да, я заказывала завтрак, — ответила Дели.

— Он просто великолепен, я тут кое-что уже попробовал.

— Ах, Макс, не мешай, я сейчас выйду.

— Нет-нет, я не тороплю тебя. У нас впереди вечность, куда нам торопиться? — улыбнулся он и закрыл дверь.

«Впереди вечность», — усмехнулась Дели, хорошо, если бы так. Она выключила воду и, обнаженная, стала рассматривать свое отражение в гигантском зеркале от пола до потолка. Да, она была еще вполне ничего, правда, грудь несколько крупна.

Она попыталась засвистеть, хотя почти не умела этого делать. Она засвистела от восторга, охватившего ее, — вторая победа! Вот за этим она тоже ехала в Мельбурн! Да, все-таки мама была права; пожалуй, я действительно счастлива. Она улыбалась, крутясь обнаженной перед зеркалом. Затем быстро вытерлась большим полотенцем и стала надевать тонкое немецкое белье, тоже купленное в Маннуме.

Она была весьма довольна, что не видит этих жутких китайских халатов Максимилиана, в которых наверняка кто-то еще, кроме него самого, ходил.

Дели в белье, обмотавшись полотенцем, чуть приоткрыла дверь и выглянула в комнату. Увидев, что Максимилиан сидит спиной к ней в кресле и разговаривает по телефону, она быстро пробежала в спальню и стала надевать белый костюм.

Волосы она решила не собирать в пучок, а, примерив шляпку с белой вуалью, нашла, что распущенные волосы, пусть и с прядями седины, выглядят несколько романтично, даже пикантно… для ее возраста. Дели тряхнула головой и бросила шляпку на кровать: да, для ее возраста она выглядит очень неплохо в этой кокетливой шляпке с белой вуалью.

Максимилиан принимал душ, что-то напевая. Дели в это время делала бутерброды и, не дожидаясь его, пила уже начавший остывать кофе. Она заказала четыре вида салата, ветчину, сыр и много еще чего прочего: трехъярусный столик на колесах был весь заставлен тарелками, блюдами и всевозможными металлическими коробочками, в которых Дели находила то новый сыр, то непонятную запеканку из овощей, то ореховый соус с зеленью.

Чуть перекусив, Дели подняла трубку и попросила телефонистку узнать на почте, пришла ли ей телеграмма от Бренни. Через несколько минут телефонистка сообщила, что пока никакой телеграммы на почте для Филадельфии Гордон нет.

Дели понимала, что дети будут, мягко говоря, удивлены, а точнее — страшно взволнованы, узнав, что она плывет из Австралии в Европу.

От воспоминаний о детях у нее чуть шевельнулось в груди — видимо, совесть, — но, чтобы тут же избавиться от мыслей о детях, она подошла к окну и стала смотреть на многочисленные автомобили, проносившиеся по улице, прислушиваясь к едва слышным звонкам трамваев.

«Мама была права. Но почему она говорила, что Максимилиан не выдержит?..» — подумала Дели, щурясь от ярких лучей. Она вздохнула и почувствовала, что солнце так и не может поддержать в ней угасающее радостное настроение.