— Тетушка?! Так вы называли ее тетушкой?

— Ну конечно, а как же еще? Не девочкой же, — удивился он, как будто сказал нечто само собой разумеющееся.

— Оказывается, вы просто фантастическое чудовище, и так легко вы мне об этом рассказываете?!

— А зачем скрывать? Лучше вы сразу все обо мне узнаете, зато потом у вас не возникнет никаких неприятных открытий, — сказал он просто и весело.

— Потом? Ах, Берт! К вашему сожалению, «потом» не будет.

— Не знаю, не знаю, все может быть, — сказал он серьезно и пристально посмотрел ей в глаза. — Я давно хотел встретить неглупую художественную натуру, вот как раз с такими, как у вас, чертами лица, и непременно с необычными глазами, и, желательно моего возраста… А молоденькие экзальтированные глупышки, которых так много в художественных кругах, мне совсем не интересны…

— Вот как! А ваша тетушка? — Дели ехидно скривила губы.

— Ах, моя тетушка… Это карьер и карьер. Что делать, Филадельфия! Она очень влиятельная старуха, она устроила мне заказ на памятник Вашингтону для Сиднея, этот карьер и много еще чего. Но с прошлым покончено, теперь я увидел вас… — Он повертел в руках кисть и резко бросил на этюдник. — Я решительно увидел вас!..

— Берт! Вы сами как экзальтированная глупышка, не стоит больше повторять подобных фантазий: я выхожу замуж за Максимилиана, и вы мне совершенно не нравитесь, я терплю вас лишь из-за того, что вы родственник моего будущего мужа, — сказала Дели с покровительственной улыбкой на губах.

— Я не хочу, чтобы вы были женой этого любителя пива, — сказал он серьезно.

— Мне жаль, но от вашего желания ничего не зависит, Берт, — уже чуть мягче улыбнулась Дели и перевела взгляд на холст. — А я ведь должна признаться, что мы пришли сюда посмотреть на ваш памятник Куку, но я вижу его лишь на вашем этюде.

— Да, придется отливать вторую копию, правда, теперь я решил немного передвинуть его влево, как вам кажется, здесь он будет более вписываться? — ткнул он пальцем на холст.

Но Дели, помолчав, посмотрела в его миндалевидные глаза и спросила:

— Я так и не поняла, почему вы прислали цветы?

Он тоже внимательно посмотрел в ее глаза, которые она прятала за вуалью, и сказал чуть тише чем прежде:

— Из зависти, я ему страшно позавидовал… Макс неоднократно мне говорил, что хочет найти в Австралии какое-нибудь увлекательное приключение, и, когда я услышал по телефону, что вы художница, да еще известная, я почему-то решил отбить вас у него, просто так, из вредности. Мне совсем не нравится этот пивовар. Единственное, что мне в нем нравится, это его вкус на женщин. В самом деле, если он нашел себе приключение, почему бы мне тоже им…

— Не воспользоваться? — усмехнулась Дели.

— Нет, почему бы мне его тоже не найти? Ну почему для него возможно маленькое приключение, а для меня нет, почему? Вот, пожалуйста, откровенность. Вы сами говорили, что вам нравится откровенность…

— Да, нравится, — задумчиво протянула Дели.

«Значит, все-таки приключение, помми нашел приключение», — подумала она и внимательно посмотрела на Берта.

— Очень нравится…

— Честно говоря, я удивлен, как вы нашли Макса, вернее что вы нашли в нем?

— Как вы говорите — он искал приключение, вот и нашел. Это он нашел меня, так будет точнее. Я недавно похоронила мужа, и вот…

Берт положил холст в этюдник и захлопнул крышку этюдника.

— Удивлен! И он сделал нам предложение? И вы согласились? Вы такая яркая, такая талантливая, у нас в Австралии женщин-художниц полторы-две, не больше, да и то они почти неизвестны. И вы ему поверили?!

— Я тоже не так известна, как вам хотелось бы, а вы полагаете, ему не следует верить?

— Ни единому слову. Будь я на вашем месте, я бы не поверил ни единому слову, Филадельфия! Дели, можно, я буду вас так звать, зачем вам эта холодная Англия, зачем вам этот пивовар?

— Вы просто ужасны, невыносимы, я не желаю вас видеть! — воскликнула она и, повернувшись, быстро пошла прочь.

Берт, собрав этюдник, бросился догонять ее, он поравнялся с ней и, виновато улыбаясь, пошел рядом:

— Да, я немного вульгарен, я согласен, но зато я говорю то, что думаю. Я бы не поверил ни единому слову пивовара. Вы приедете в Англию, он снимет для вас маленький домик или квартирку, и еще большой вопрос, как скоро произойдет развод; может быть, он будет тянуться полгода, а может быть, я не знаю сколько. Дело в том, что моя троюродная сестра, когда входила замуж за Максимилиана, имела большое приданое, на которое Максимилиан и содержит свой пивоваренный завод, который уже давно бы разорился; так что все не так просто, как вам кажется. Судебная тяжба может длиться очень и очень долго, подумайте об этом…

— Подумаю! — резко сказала Дели и остановилась, с ненавистью глядя в его глаза. Она чуть приподняла вуаль и даже хотела выбросить прямо сейчас свою шляпку в кусты, так как она сейчас ей страшно мешала, но это был бы слишком вольный поступок, как раз в стиле Берта.

Лицо Дели горело, мысли путались.

— Что вы от меня хотите, ужасное чудовище, вы просто монстр, что вы от меня хотите?!

— Ничего, — удивленно пожал он плечами, — мне просто жаль вас. — Когда Максимилиан попросил встретить с поездом картину и передать ее хорошему реставратору, я еще удивился, какой хороший художник есть в Австралии, а я и не знаю. Но тогда я еще не знал, что это вы. Когда вчера Максимилиан позвонил мне и хвастливо стал говорить о какой-то известной художнице, я просто чуть не лопнул от возмущения, подумав, что он завел наипошлейший роман с одной из моих студенток, и решил, естественно, разрушить эту связь! Мне не хотелось, чтобы этот самоуверенный мой якобы родственник разбил мечты об искусстве какой-нибудь глупенькой рисовальщицы. Но теперь, когда я понял, что это вы, я просто так не могу это оставить! Вы никуда не уедете, повторяю, мы с вами отыщем вдохновение именно здесь, в Австралии. — Он говорил быстро и пылко, размахивая перед лицом своей тонкой бледной рукой с розовыми, отполированными до блеска овальными ногтями.

— Так, значит, вы хотите спасти меня для искусства? — усмехнулась Дели. — Думаю, что не стоит. А что, вам действительно понравился тот испорченный пейзаж? И кстати, где он сейчас, я бы не хотела, чтобы он затерялся.

— Я отдал его Смиту, он не слишком силен в реставрации антиквариата, но с вашей картиной сделает все что нужно. Он как раз умеет обращаться с современными полотнами.

— Ну что ж, будем надеяться. А когда картина вернется?

— Дня через два, может быть, раньше.

— Жаль, меня уже не будет в Мельбурне.

— Уверен, что вы и через два дня, и через два месяца никуда не поплывете, — воскликнул Берт и попытался взять ее за руку, но Дели отошла чуть в сторону.

Они шли довольно быстро к выходу из парка. Это Дели торопилась, а он, словно догоняя, шел за ней чуть сзади, и Дели чувствовала его жгучий взгляд на своей шее, на своей спине, и ей как можно скорее хотелось вырваться, выбежать из Фицрой-парка и расстаться с мистером Крайтоном.

— Я в юности читала «Фауста» Гёте, Мефистофель — это вы, вам не кажется? — полуобернувшись, бросила она на ходу.

— Ничуть, я противоположность Мефистофелю, он, как мне помнится, свел Фауста с Маргаритой, я же хочу вырвать вас из лап моего родственника, оставить вас для искусства…

— И для себя? — холодно усмехнулась Дели.

Берт остановился. Дели, почувствовав, что он не идет за ней следом, тоже остановилась и обернулась.

— Это уже как вы решите, все будет зависеть от вас, Дели, — развел он руками.

Дели пыталась как можно лучше разглядеть его лицо, но солнце било ей прямо в глаза, и она опустила вуаль. Его слова подействовали не на нее, ей даже начинало казаться, что он сейчас сказал ей все то, что она мучительно пыталась понять на протяжении последних дней. Берт с его роскошными кудрями, тонким бледным профилем и холеными руками по характеру казался ей полной противоположностью своей внешности: циничный, жестокий и коварный человек. Но его пыл, та внутренняя страсть, с которой он говорил, которой Дели более всего и поверила, чем-то трогали ее и даже, как это ни ужасно, были ей приятны и, более того, — этот пыл, это кажущееся искреннее сострадание к ней внушало Дели расположение.

Так они стояли на некотором расстоянии и молча смотрели друг на друга.

По дорожке между ними пробежали трое малышей, которые с воплями восторга тащили на бечевке маленького индонезийского воздушного змея, порхающего в воздухе и шелестящего разноцветным бумажным хвостом. Дели и Берт невольно проводили их взглядами.

— Почему бы нам не завести детей, я буду рад, Филадельфия, — сказал он без тени улыбки.

Дели несколько секунд не могла прийти в себя, потом с ней случился припадок истерического смеха. Смеясь, она пошла по дорожке вперед. Берт подбежал к ней и осторожно взял ее под локоть.

— Я рад, что развеселил вас, но я действительно буду не против.

— Я старше вас лет на десять, — смеясь, сказала она. — Как вы все-таки похожи на моего Гордона; у меня старший сын, Гордон, он такой же экзальтированный и ужасный!

— Я ничуть не ужасней Максимилиана, вот увидите, дорогая, — сказал он, чуть сжав ее локоть.

— Ах, не трогайте меня, — Дели дернула локтем, — вы пытаетесь разрушить все мои планы, но уверяю вас, это вам не удастся. Скажите, а в ресторане, вы тоже будете так себя вести?

— О нет, там я буду паинькой, увидите. Ну куда мы так спешим, до вечера еще уйма времени…

— Я спешу расстаться с вами, мне казалось, вы это прекрасно понимаете, — сказала она, улыбнувшись одними уголками губ.

— Пожалуйста, прошу, я вас уже давно дожидаюсь! — услышала Дели голос фотографа, перед которым топтался страус.

— Нет-нет, мы передумали фотографироваться, — быстро сказала Дели и собиралась пройти мимо, но Берт, сильно сжав локоть, заставил ее остановиться:

— Нет, почему же, давайте сфотографируемся на память. Вы уедете в Лондон, а у меня останется ваша фотография, а у вас — моя. Я не думаю, что на фотографии я буду выглядеть чудовищем с рогами и мефистофельской бородкой. Пожалуйста, Дели…

Дели на секунду заколебалась, но ее колебания прервал фотограф; он вскричал жалобным, блеющим голосом, размахивая в воздухе газетой и прижимая ее к груди:

— О, такая восхитительная пара! Я только вас жду, я давно бы уже ушел домой, но ведь вы же обещали мне, обещали! Это совсем недорого, ну пожалуйста, что вам стоит! Вы уезжаете в Англию и на память увезете этого чудесного страуса, у вас ведь в Англии не растут страусы, простите, не живут страусы?! Это будет восхитительная память! Умоляю вас!..

— Ну хорошо, если это недолго, — нехотя сказала Дели.

Фотограф чуть подпрыгнул и стал суетиться вокруг Дели и Берта. Она боязливо подошла к страусу и положила руку ему на шею, как просил фотограф, с другой стороны от Дели встал Берт, так что она оказалась между страусом и Бертом. Это наверное довольно глупо будет выглядеть на фотографии, но что делать.

Фотограф накинул на себя черную ткань, высунув из-под нее руку со вспышкой.

— Сейчас, одну секунду, сейчас вылетит птичка, пожалуйста, улыбайтесь, вот сейчас…

Но Дели не увидела, как вылетает птичка, она почувствовала, что руки Берта обхватили ее как раз в тот момент, когда она, застыв, смущенно улыбалась, глядя в глазок камеры, и на своих губах она ощутила его горячие губы, ощутила его горячий острый язык. Все произошло в долю секунды, Дели хотела оторваться от него, потянула рукой за шею страуса, и как раз в этот момент раздался небольшой хлопок вспышки.

Дели вырвалась и с силой ударила Берта по щеке.

— Подлец! — прошептала она, задыхаясь.

— Дели, не сердитесь, — сказал он улыбаясь и потирая щеку грязной ладонью с зеленоватыми пятнами от краски. — О Дели! Я ужасно виноват, я вас немного испачкал! — вскричал он, страдальчески подняв свои длинные черные брови.

Дели взглянула и увидела, что на ее белом костюме остались небольшие пятна берлинской лазури и охры, такие же, как и на его черной блузе.

— Негодяй! Уничтожьте фотографию, — сказала она фотографу и быстро пошла к выходу, но ноги у нее с каждым шагом все слабели и слабели, становясь ватными; казалось, они сами замедляли шаг, дожидаясь, когда ее догонит Берт.

— Если хотите, пожалуйста, мы уничтожим, сколько с меня, вот получите, — услышала она, как говорит Берт фотографу.

Через несколько секунд он догнал ее. Дели краешком глаза посмотрела на него, но прежней вульгарной веселости на его лице она уже не увидела. Возле его глаз лучились многочисленные морщинки, но его глаза улыбались уже по-другому.