Там они упали на огромную бескрайнюю кровать, и Дели зашептала:

— Ты скверный, скверный, ужасный лжец…

Он улыбнулся и, целуя ей грудь, которую он быстро освобождал из-под платья, прошептал:

— Зови меня просто Берти…


Дели сбежала вниз, когда за окнами было уже совершенно светло. Она прислушалась, потом чуть приоткрыла дверь, Максимилиан спал, повернувшись на бок. Дели быстро разделась и неслышно проскользнула под одеяло. Ей снились какие-то глупые кошмары, которые были совершенно нестрашными: Максимилиан с циркулем прицеливался острием ей в глаз, а она смеялась. Рядом с ней был Берт, он обнимал ее и говорил:

— Не бойся, он ничего тебе не сделает, я дал ему снотворное, и он проспит до утра.

И тут же Максимилиан выронил циркуль и смешно стал зевать. А Дели вновь расхохоталась…


Максимилиан проснулся поздно, разбудил Дели и стал виновато оправдываться:

— Ты не подумай, я совершенно здоров, просто этот вчерашний приступ… а от этих таблеток меня всегда клонит в сон.

— Ничего, дорогой. — Дели поцеловала его в длинный нос и улыбнулась. — Я даже рада…

— Ты знаешь, у меня сегодня врачебный консилиум, будет профессор из Женевы, они будут на мне испытывать какой-то электрический прибор, который показывает, как работает сердце.

— Конечно, я провожу тебя, мы сходим вместе. А это не опасно — электрическая машина?

— Нет, конечно, спасибо тебе, что ты не оставляешь меня, — прошептал он и поцеловал ее в губы.

Берта в доме не было, он оставил записку, что поехал по делам и будет ближе к вечеру. Официанты уже приходили, и на столе было все прибрано.

Дели и Максимилиан наскоро попили чаю и отправились в клинику. Там Дели сидела в ожидании в холле, рассеянно листая медицинские журналы и газеты. Наконец появился Максимилиан, лицо его сияло, рядом с ним шел маленький толстячок с огромным животом и розовыми щеками, он что-то говорил Максимилиану.

Дели встала и пошла им навстречу.

— И побольше свежего воздуха, но тоже в меру, все в меру… О, это, видимо, ваша жена? — спросил толстячок у Максимилиана и, не дожидаясь ответа, улыбнулся Дели.

— Да, это Филадельфия, — сказал Максимилиан.

— Вот она-то мне как раз и нужна. С вами мы уже обо всем поговорили, а теперь нужно пошептаться с вашей лучшей половиной. Я хочу дать кое-какие наставления о том, как вас беречь.

— Пожалуйста, я могу отойти, мистер Хофман, — сказал Максимилиан и оставил Дели наедине с толстячком.

Он предложил свою руку, и Дели взяла его под руку.

— Может быть, пройдемся по коридору, он как раз такой длинный, что мы успеем обо всем поговорить, — улыбнулся толстячок, и Дели согласно кивнула.

— Видите ли, многоуважаемая и прелестная Филадельфия, с вашим мужем все очень непросто…

У Дели в животе что-то оборвалось, она испуганно посмотрела в его маленькие, близко посаженные голубые глаза и чуть ли не вскричала:

— Он очень плох? Говорите же, говорите правду!..

— Нет, он пока неплохо себя чувствует, но дело в том, что в дополнение к сердечной недостаточности, вследствие резкого сужения двух или трех коронарных сосудов, у него обнаружился порок сердца, по-видимому врожденный. И вот сейчас, видимо вследствие нервного потрясения, все это обострилось, и я должен вас предупредить, вы должны быть готовы ко всему. Лично я на операцию не решаюсь, она слишком опасна, мистер Джойс может не выдержать.

— А зачем вы мне все это говорите? Разве Максимилиан не знает, вы ему не сказали? Он сейчас так улыбался. Он не знает, да?!

— Вы ему можете сказать — пожалуйста, а я считаю это излишним. Но вам, как жене, я должен сказать, чтобы вы были готовы к худшему, я вас предупредил…

— Но что-то нужно предпринять! Может быть, в Лондоне сделать операцию? — зашептала Дели, чувствуя, что на лбу у нее появились мелкие капельки пота, так же как и на верхней губе. Она дрожащими пальцами смахнула влагу с губы и расширенными глазами смотрела на этого равнодушного толстячка. Она не верила ему сейчас, но в глубине души понимала, что он все же говорит правду.

— Конечно, если вы мне не доверяете, то можете созвать консилиум в Лондоне, в Бостоне у мистера Хопкинса, можете поехать в Ниццу. Вполне возможно, что кто-нибудь решится оперировать. Лично я шансов не вижу никаких. Слишком поздно. Он просто умрет под ножом. Если вы этого хотите — пожалуйста, можете настаивать на хирургическом вмешательстве. А без операции он вполне еще может прожить пять, даже семь лет. — Толстячок пожевал губами, потряс головой, так что его толстые щеки задрожали и, кисло улыбнувшись, поправил сам себя: — Простите, насчет семи лет, кажется, я загнул, но пять вполне могу гарантировать. — Он снова потряс головой и, коротко взглянув на Дели, опять поправил себя: — Нет, четыре года лично я могу гарантировать — конечно, при условии строжайшего соблюдения диеты и полного отсутствия каких-либо волнений, вы меня поняли?

— Да, кажется, поняла, — выдохнула Дели и подняла на него глаза, в которых стояли слезы. — Что же мне теперь делать?

— О, коридор уже кончился, ну давайте пойдем обратно, — сказал он, и они так же медленно пошли в обратную сторону по направлению к холлу, где их ожидал Максимилиан. Соблюдать тишину, покой, и я мистеру Джойсу уже сказал, что вам желательно отправиться на курорт, прямо сейчас, максимум через неделю. Морской воздух, дюны и сосны на океанском побережье, я уверен, могут просто чудотворно подействовать на него. — Он коротко хмыкнул и добавил: — Чудотворно — это слишком сильно сказано, увы, чудес не бывает; но если вы будете большую часть года проводить на курорте, в тишине, то, возможно, он все четыре года будет находиться на ногах, оставаясь таким же веселым, каким вы его сейчас видели. В противном случае — увы, уже года через полтора-два вам не обойтись без сиделки…

Дели схватила его за локоть и, уже не стесняясь слез, которые потекли по щекам, быстро зашептала:

— Скажите, но, может быть, все-таки какое-то чудо, может быть, вы придумаете что-нибудь?!..

Он снова потряс своими розовыми щечками и, отвернувшись от Дели, чтобы не видеть ее слез, не слишком уверенно воскликнул:

— Всем нужно чудо! Хотя вот что: маленькое чудо можете сделать и вы сами; как я уже говорил, ему нужны положительные эмоции, но не слишком сильные, чтобы он не умер от радости, естественно. Может быть, это неприятно для вас прозвучит, но было бы неплохо, если бы он влюбился, простите, что я это вам говорю, но я сам женат уже много лет, с годами чувства притупляются, остается привычка… Вот если бы вам удалось его чуточку взбодрить, влить в него вдохновенную молодую любовь… Простите меня, я, конечно, говорю ужасные вещи, вы не подумайте, что я предлагаю, чтобы мистер Джойс влюбился в какую-нибудь молоденькую горничную… Да, действительно, я это лишнее уже сказал. Одним словом, положительные эмоции плюс легкое чувство влюбленности на морском побережье, в полной тишине и покое, — вот это, пожалуй, будет тем чудом, которое прибавит ему лет пять. Но все это зависит от вас, вот об этом я с вами и хотел поговорить, — улыбнулся мистер Хофман. — Мне очень жаль, что я вас расстроил. Может быть, не следует появляться перед вашим мужем со слезами на глазах? — Он остановился в коридоре, Дели тоже остановилась.

Она быстро вытерла слезы, согласно кивая, и вяло улыбнулась мистеру Хофману:

— А ведь я ему не жена — я любовница. — Она закусила с силой губу, чтобы слезы вновь не появились на глазах. — Жена осталась в Лондоне…

— Вот как?! Возможно, это и к лучшему; его положительные чувства, его — гм-гм — чувство влюбленности зависит от вас, вам и карты в руки, как говорится…

— Но дело в том, что я его… — Дели замолчала.

— Ну понятно, между влюбленными в любом возрасте бывают некоторые расхождения взглядов, но этого следует избегать, я вам заявляю совершенно категорически! — строго сказал мистер Хофман.

— Это из-за меня… — выдохнула Дели. — Это из-за меня случился удар.

— Да, вполне возможно, я понимаю вас… Но увы, в мою компетенцию не входит вторгаться в семейные отношения пациентов, вы извините меня, я вам все сказал. И пожалуйста, не нужно слез, сейчас это может ему повредить. А что говорить мистеру Джойсу, а о чем умолчать, я думаю, вы это решите сами. Рад был познакомиться, позвольте откланяться, мне уже пора к следующему пациенту. — Мистер Хофман неуклюже взял руку Дели и поцеловал ее. — Желаю всего хорошего. Извините еще раз, но больше я ничем не могу быть вам полезен.

Толстячок улыбнулся, чуть потряс головой и, повернувшись, быстро пошел в противоположную сторону коридора. Дели постояла несколько секунд, собираясь с силами, потом растянула на губах улыбку и пошла в холл к Максимилиану.

— Ну как? Он тебя напугал, наверное? У вас какие-то секреты от меня, признавайся? — улыбнулся Максимилиан, когда Дели подошла к нему.

— Секреты на то и секреты, чтобы их не выбалтывали, — еще шире заулыбалась Дели. — Ничего существенного, он говорил то же, что и тебе.

— И что же он мне говорил?

— Чтобы я любила тебя еще крепче.

— Верно, это лучшее лекарство для меня. А еще что?

— Максимилиан, ну ты же знаешь, он отправляет нас на курорт…

— Да, он настоятельно рекомендовал, а ты разве не хочешь?

Дели на секунду растерялась, забыла о своей улыбке, потом вновь растянула губы и быстро сказала:

— С чего ты взял? Курорт — это прекрасно, это просто восхитительно! Море, я была на нем несколько лет назад с дочерью, оно такое прекрасное, такое светлое, я уверена, ты сразу же будешь здоров, как и прежде.

— Дели, вот ты опять меня раздражаешь, сколько можно повторять, что я здоров, что у меня лишь легкое недомогание, или тебе он говорил что-то другое?

— Давай выйдем отсюда, здесь так пахнет этими креслами, этими лекарствами…

— Пойдем, погода превосходная… Что может быть лучше, чем пройтись с моей милой Дели по улицам города, просто так, гуляя; и никуда не торопиться, ведь у нас впереди…

— Вечность, — попыталась улыбнуться Дели, но не смогла.

— Вот именно, дорогая, вечность, — сказал он как-то грустно и хрипло.

Они вышли в небольшой садик перед зданием клиники, их лица обдувал свежий ветер, по небу плыли небольшие, легкие сероватые облака, точь-в-точь под цвет его глаз.

— Действительно, я слишком волновался по поводу строительства, из-за тебя, а теперь я раз в два дня звоню управляющему и без меня тоже все идет прекрасно, по графику. Под главным корпусом уже подводят коммуникации.

— Ах, прекрати, пожалуйста! — воскликнула Дели. — Давай договоримся: о работе ни слова, пока… Пока ты окончательно не выздоровеешь.

— Давай. Мы еще хотели сходить в оперу.

— Это для меня? Если для меня, то я не хочу, я не люблю оперу.

Максимилиан усмехнулся:

— Видишь, как мы с тобой похожи, я тоже в опере засыпаю, как и в воскресной школе.

— А у меня нет купальника, ты извини, конечно, что я все время о себе думаю, но вода, видимо, сейчас такая теплая в Тасмановом море. Тебе ведь можно купаться, правда?

— Можно, только вместе с тобой, — улыбнулся Максимилиан и погладил ее по талии. — Тогда давай сейчас пойдем, и я выберу тебе купальник, — рассмеялся он.

— Макс! Ах, прости, я же не должна тебя огорчать, — улыбнулась Дели.

— Вот именно. Если я не выберу для тебя самый открытый купальник, я буду страшно огорчен! — рассмеялся он.

— Безумный Макс, ну что мне с тобой делать? Пойдем…

И они отправились в английский супермаркет, что недалеко от здания парламента.

7

Мысли лихорадочно теснились у Дели в голове, набегали одна на другую и путались: и когда она в супермаркете смотрела, как Максимилиан выбирает ей купальник и о чем-то ее спрашивает, а Дели не слышала его вопроса; и когда они зашли в кафе съесть по порции мороженого, посыпанного орехами; и когда они возвращались в дом Берта… Чаще всего повторялось одно и то же: «Я попала в западню… Я попала в западню, которую сама же — нет, не расставила, в которую сама и хотела попасть… Я попала в западню… Я попала в западню!

— Ты, кажется, чем-то расстроена? Может быть, ты не все мне сказала о разговоре с Хофманом? — спросил Максимилиан, чуть ущипнув ее за руку.

— Нет, я вспоминаю, какой же лучший курорт на побережье; он тебе не говорил, какой конкретно нужен? Может быть, отправимся в Джилонг, там как раз сосны и песчаный пляж, но там не слишком роскошные отели, насколько мне известно.