От всех утешений Лиз не стало легче. Тем временем в гроб положили награды капитана, накрыли его сверху массивной крышкой и уже начали опускать на веревках в свежевырытую яму. Лиз по обычаю первой бросила горсть земли в могилу и, не дожидаясь окончания похорон, ушла в свой опустевший дом.

Некоторое время после смерти мужа она жила замкнуто. Потом незаметно пришла нужда, и она стала ходить по домам и принимать роды. Скоро о ней пошла слава, что ее пациентки рожают легко и быстро. И ее охотно стали зазывать к себе, несмотря на ее скверный характер, даже из близлежащих городков.

Прошли годы, Лиз состарилась, и теперь никто не называл ее иначе как Старая Шерман. Когда умер ее муж, ей было всего двадцать восемь лет. Теперь на ее лице виднелись борозды, которые проложило время. От прежней ее красоты уже ничего не осталось. В характере у Шерман стали проявляться желчность и раздражительность, а в последнее время злые языки распустили слухи о скандалах, которые она якобы устраивала в домах рожениц.

Спеша к Старой Шерман, Огден думал о том, что в столь ранний час она может отказаться идти к Мэг. Дойдя до ее дома, он остановился в некоторой нерешительности, но после минутного промедления подошел к окну и громко постучал в него кулаком. Скоро открылась форточка, и раздался старческий голос, принадлежащий родственнице хозяйки, живущей у нее на правах служанки.

— Ну чего стучишь? Кого тебе надо?

— У меня жена рожает. Позови Старую Шерман.

Форточка тут же закрылась. Немного подождав, Огден постучал повторно. Наконец в окне показалось лицо Шерман.

— А, чтобы тебе крокодил откусил ногу! Ходят тут всякие, будят людей ни свет ни заря. Кто ты? Что тебе надо?

— Я Огден. Моя жена Мэгги рожает.

— Где ты живешь?

— Мы живем в зеленом доме возле водонапорной башни. Жене плохо. У нее начались роды.

— Хорошо. Иди к ней. Я сейчас соберусь и приду.

Огден пошел домой. На душе его было неспокойно. Изнутри точил червь сомнения: «А придет ли Старая Шерман? Не обманула ли его?»

— Ну как дела, милый? — спросила Мэг, как только Огден вошел в комнату. Она по-прежнему лежала на кровати. — По ее лицу Огден понял, что схватки усилились.

— Я позвал старуху Шерман. Потерпи немного. Скоро она должка прийти.

— Приготовь, пожалуйста, все к родам. Там в шкафу на полке найди новую простыню и клеенку, постели их на кровать. И нагрей воды.

— Я сейчас поставлю чайник на огонь.

— Нет, лучше поставь таз.

Огден разжег огонь в печи, поставил на него старый медный таз. В его голове еще раз промелькнула мысль: «А может, Старая Шерман не придет? Что-то ее долго нет. Пора бы уже».

— Огден, что-то мне плохо, — раздался голос Мэг. — Не мог бы ты встретить Шерман?

Он выглянул в окно. Рассветало. Город уже проснулся. Среди прохожих Огден заметил одетую в черный плащ Старую Шерман, близоруко присматривающуюся к их дому.

— Мисс Шерман, мисс Шерман! Это мы вас звали, — крикнул в открытое окно Огден.

— Вечно найдется какой-нибудь растяпа, который в спешке дает неточный адрес. A-а, чтоб тебя утащил аллигатор, — отозвалась громко Старая Шерман через улицу. — Я уже целый час здесь плутаю. Сколько вокруг этой башни зеленых домов. И в какой я ни постучусь, везде говорят: «У нас роженицы нет». А, чтоб они оказались на пороховом складе во время его взрыва, чтоб их трупы съели койоты, а глаза выклевали вороны, чтоб им никогда не лечь в землю!..

Тут старуха разразилась длинной и витиеватой бранью. Родись она на пару тысяч лет раньше, вполне бы смогла служить жрицей при каком-нибудь мрачном языческом храме в придумывать изощренные проклятия.

— Ну, кто здесь рожает? — гаркнула она, едва переступив порог дома. Огден показал, куда пройти: «Вот сюда и направо».

— Я и сама вижу без твоих указаний. Когда начались схватки?

Огден посмотрел на часы:

— Около пяти часов утра.

— «Около», — передразнила его Старая Шерман. — Даже не мог запомнить, когда жена начала рожать. Ну хорошо. К родам все приготовлено? Горячая вода есть?

— Греется.

— Только греется. Вы, мужчины, ничего не можете сделать вовремя. Ладно, что о вас говорить, — махнула она рукой на Огдена.

— Где здесь можно вымыть руки?

— Там у крыльца висит умывальник.

— Хорошо, — сказала Старая Шерман, осматривая Мэгги. — Вы только не беспокойтесь, миссис, я достаточно опытная. Меня все знают. Только спросите у кого-нибудь: «Где тут лучшая повивальная бабка?» — и каждый укажет вам на мой дом. Э-э, да ваш ребятенок уже решил выбраться наружу. На каком вы месяце?

— На девятом.

— Когда у вас начались схватки? Ваш муж мне об этом уже говорил, но я не помню. Что делать — склероз.

— В половине пятого утра.

— Хорошо. Самое большее через три часа, миссис, ваш ребенок будет лежать рядом с вами. Ну что, хромой, вода закипела? — обернулась она к Огдену.

— Да.

— Так неси же! Неси-неси, что стоишь? Ну, миссис, будем рожать? Пора. — Старая Шерман опять сосредоточила все свое внимание на Мэг. — Ты не возражаешь, если мы выпроводим твоего муженька? А то будет крутиться под ногами да нюни распускать. Мужчины — они такие. Знаю я вас, — погрозила она пальцем показавшемуся в дверях с тазом в руках Огдену. — Ставь воду сюда. А сам проваливай. Проваливай-проваливай. Пока не родится ребеночек, нечего тебе здесь делать.

Огден сел на большой камень под окнами дома. До него долетели стоны жены и указания повитухи: «Ты напрягись и расслабься, напрягись и расслабься. Увидишь — легче будет».

Из-за утла показался Клайв и подошел в Огдену. У него была собственная лодка, и он промышлял рыбной ловлей на озере Виктория. У Клайва была пышная борода, на голове — неизменная фуражка, на ногах — охотничьи высокие сапоги.

— Что, дружище, сидишь с таким кислым лицом перед своим домом?

— Мэг рожает…

— Кто принимает роды?

— Старая Шерман.

— Понятно, это она тебя выпроводила из дому. Такая уж у нее натура. Зато, если Старая Шерман взялась за дело — о жене и ребенке можешь не беспокоиться. Да и вообще беспокоиться нечего. Пойдем лучше пропустим по маленькой.

— Спасибо, Клайв. В следующий раз я с удовольствием присоединюсь к тебе…

— Ну, смотри сам. С прибавлением потомства тебя, — сочувственно-иронически кивнул он Огдену и зашагал прочь.

Огден снова опустился на камень и погрузился в размышления, которые прервал громкий стон жены. Через открытое окно он увидел искаженное болью лицо Мэг и Старую Шерман суетящуюся возле ее кровати. В этот час им было не до него. Вот и до Мэг дошла очередь ощутить эту нечеловеческую боль, на которую обречены все женщины. Что делать, слова обращенные к праматери Еве: «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей, в болезни будешь рождать детей», — не обходят стороной никого из ее дочерей.

Стоны прекратились. Огден испугался и снова заглянул в комнату. Старая Шерман держала в своих руках тот самый маленький красный комочек, о котором думал перед тем Огден. Ребенок был весь мокрый, с закрытыми глазами, на голове его было какое-то жалкое подобие волосиков, пуповина все еще связывала его с матерью. Держа комочек в одной руке, другой Старая Шерман шлепнула его пару раз. Комната наполнилась визгливым криком этого маленького создания. От этих звуков сердце Огдена наполнилось радостью. Шерман ловко одним движением обрезала пуповину и аккуратно завязала. Тут она заметила Огдена.

— Поздравляю тебя, хромой, у тебя родилась дочка. Хотел, наверно, сына?

— Нет, сына хотела Мэг.

— Слава Богу, значит, получил то, что желал. — Голос Старой Шерман звучал теперь ласково.

— Что с Мэгги?

— Каждой бы женщине такие легкие роды, какие были у твоей жены.

— Мне уже можно войти?

— Ишь ты, какой быстрый. Ты погуляй еще. А то войдешь сейчас, принесешь пыль, грязь. Твоей жене и дочери это может не понравиться. Так что иди, а я тут позабочусь о них.

Огден пошел на реку. Он любил приходить сюда, к быстротекущему руслу Руфуса. Река будто делила с ним его горе и радость. Каждый раз, когда он смотрел на ее воды, в его душе восстанавливался мир и покой. Вся его жизнь была связана с этой рекой. На ней он вырос. Сюда приходил он мальчишкой удить рыбу.

Побродив по знакомым местам, Огден решил, что уже пора, и чуть ли не вприпрыжку побежал домой. Войдя в дом, он прислушался — стояла подозрительная тишина.

Скинув ботинки, он на цыпочках вбежал в комнату, где должна была быть Мэг, и увидел ее, сидящую на кровати и кормящую грудью маленький белый сверточек. Старая Шерман сидела на стуле и клевала носом.

— Мэгги, Мэг, — позвал он тихонько, стоя в дверях.

Мэг подняла голову, и он увидел ее большие глаза, окруженные темно-синими кругами, увидел счастливую улыбку на ее губах.

— Все, Огден, уже все хорошо… — зашептала она и, взглянув на младенца, добавила: — Кажется, спит.

— А можно мне посмотреть?

— Потом, Огден малышка тоже намучилась, пока пробиралась к свету, — прошептала Мэг.

— А? Хромой уже здесь, — проснулась Старая Шерман, — у Старой Шерман все в порядке, у Шерман рождается все, что заказывали, хотел девочку? Вот Старая Шерман и сделала девочку, — проскрипела она, смеясь.

— Я не знаю, как вас благодарить, Шерман, — сказал Огден.

— О-о! Зато я знаю, пойдем отсюда, я пошепчу тебе. А тебе, милая, как и малышке, пора отдыхать, лучше уснуть. Да, а как вы назовете девочку?

— Вики, конечно, — сказал Огден как нечто само собой разумеющееся. — Не так ли, дорогая?

— Конечно, так, Огден, — устало улыбнулась Мэг.

И Огден и Шерман вышли в другую комнату пошептаться.

3

Алекс женился, как Дели и ожидала, на Энни.

Когда Алекс уже вместе со своей женой приехал на каникулы на пароход, Дели расплакалась, увидев, как он вытянулся и приобрел какой-то суховатый, но солидный вид студента-отличника.

— Алекс, твоя медицина тебя совсем высушит, — вытирала она глаза. А Алекс виновато улыбнулся и в свое оправдание говорил, что он действительно один из первых на курсе, так же как и Энни.

Энни Дели сразу понравилась. Маленькая, пухленькая, миловидная девушка с некрасивыми, чуть выдвинутыми вперед зубами, словно у зайца, она мгновенно вызывала расположение своим тихим голосом и мягкой улыбкой. Однако, когда Энни начинала говорить с Алексом об учебе, когда они начинали сыпать медицинскими терминами, Энни преображалась, сразу же становилась чем-то похожей на Алекса — сухой и деловитой, знающей цену своему вескому медицинскому слову.

Дели стала говорить, что она хотела бы, чтобы Энни родила двойню, на что Энни смеялась и категорически протестовала против детей в студенческих семьях. «Вначале профессия, а потом уже дети». Дели не слишком нравились подобные высказывания, но она видела, что Алекс целиком и полностью стоит на стороне жены и тоже не хочет детей, пока они не окончат учебы; и Дели смирилась.

Она решила, что, видимо, первая ее внучка и будет ну если не единственной внучкой, то, скорее всего, самой любимой.

С Гордоном она вообще старалась не заговаривать о женитьбе. Все его свободное время было поглощено толстенными фолиантами по истории искусства, и на женщин он практически не смотрел, к величайшему сожалению Дели.


После того как Дели увидела Алекса и Энни, после того как они снова уехали в Сидней, после всего этого к Дели пришло настоящее вдохновение.

Бренни выстроил ей на крутом берегу реки маленькую хижину из досок и фанеры, и Дели по двенадцать часов в сутки бродила по берегам реки, по полям и писала маслом пейзажи, писала быстро и яростно. Если картина сразу же не получалась, она тут же ее выбрасывала или снимала мастихином верхний слой краски и писала новый пейзаж.

Ночью она приходила в свою конуру и буквально падала от усталости. Но зато за месяц она написала почти двенадцать великолепных пейзажей, которые бы с радостью приобрела любая галерея Австралии — Дели в этом ничуть не сомневалась.

Раз в неделю на «Филадельфии» подплывал к ее сараю на берегу Бренни и уговаривал вернуться на пароход, но Дели категорически отказывалась.

Бренни после долгих уговоров оставлял ей продукты на неделю и краски, которые она заказывала, и Дели вновь принималась яростно и страстно писать.

Лишь после того как она простудилась ночью под дождем, Бренни удалось уговорить Дели вернуться на пароход.

Теперь в ее каюте негде было повернуться от пахнущих свежей краской картин и натянутых холстов.